Акционизм

Азаттык: Канат, каково быть художником, независимым художником, в Казахстане?
Канат Ибрагимов: Быть художником в Казахстане — это хуже, чем быть писателем в России. Быть художником в Центральной Азии — это добровольно занять нишу камикадзе. Если ты хочешь быть художником, то ты должен распрощаться со многими вещами, которые доступны простым людям. Это семья, друзья, достаток, любовь. Потому что Центральная Азия — это дыра, где с середины прошлого века нет ни настоящей культуры, ни настоящего искусства, потому как Сталин отвел Центральной Азии место тюрьмы. Определил местом ссылки диссидентов, «неблагонадежных» людей, тюрьмой народов. На территории Казахстана существовали лагеря смерти. Поэтому духовного ренессанса ожидать здесь безнадежно.
Сейчас у молодежи нет никакой ценности, кроме как отхапать как можно больше денег. Наблюдается время духовного джута. Исключения, конечно, есть, но как только ты отдаляешься от стада, то с тобой перестают общаться.
Художник никому ничем не обязан. У художника есть одна обязанность — умереть за свой народ. Я не пытаюсь звучать пафосно. Время пафосных речей уже прошло. Но я убежден, что любой вменяемый художник, если он видит, что его народ расстреливают, как это было в декабре 1986 года в Алматы или как это было в декабре 2011 года в Жанаозене, он не должен молчать.
ЖЕЛТОКСАН И ЖАНАОЗЕН
Азаттык:Как участник Декабрьских событий 1986 года, какую параллель вы можете провести между Желтоксаном и событиями в Жанаозене в 2011 году?
Канат Ибрагимов:После Декабрьских событий 1986 года «творческая интеллигенция» в лице Асанали Ашимова, Ермека Серкебаева, Халижана Бекхожина и куча другой псевдоинтеллигенции заявила, что им стыдно, что «несколько десятков хулиганствующей молодежи, опьяненных алкоголем и наркотиками, громили и поджигали город». Спустя 25 лет эта история повторилась с Жанаозеном. Та же «творческая интеллигенция» заявила после Жанаозенских событий, что «группа пьяных наркоманов» устроила беспорядки в Жанаозене в декабре 2011 года. Это были те же люди, которые разгоняли нас в декабре 1986 года. Один в один.
Некоторые деятели пытаются придерживаться нейтральной позиции по Жанаозену или по Желтоксану. Но это невозможно. Ты либо за народ, либо против народа. Нет золотой середины. Говорить, что ты над схваткой, — это значит потворствовать государственным карателям.

О ГРАЖДАНСКИХ АКЦИЯХ
Азаттык:Канат, что вы думаете о радикальных акциях своих? Такие акции протеста вы устраивали нередко.
Канат Ибрагимов: Мои акции — это призыв к революции, призыв бороться против тирании и мракобесия нынешней власти.
Что касается моей акции, когда я решил подарить Ноль Первому [президент Казахстана] свою крайнюю плоть, эта акция, конечно, содержала элементы садомазохизма, но это не жест обречённого — это сарказм в самой крайней форме. Это не членовредительство — это диверсия мысли. Сейчас многие меня сторонятся из-за моих радикальных гражданских акций, из-за того, что я принял сторону народа. Моей бывшей жене и сыну угрожали, что если я еще раз выйду на площадь, то мне пришьют «уголовку». Но я не боюсь. Я уже отсидел 30 суток за митинги после Жанаозенских событий. И дважды объявлял голодовку.
Азаттык:Декабрьским событиям 1986 года всё еще не дана объективная оценка, а когда, на ваш взгляд, такую оценку дадут Жанаозенским событиям? Ведь многие молодые люди мало информированы об этих событиях.
Канат Ибрагимов: А им всё равно. Им наплевать на это. А этим событиям никогда не будет дана объективная оценка, так как до сих пор во главе государства сидят люди, причастные к этим событиям. Те люди, которые лично руководили операцией «Метелица», чтобы разогнать нас с площади в Алматы в декабре 1986 года.
Азаттык:Вы хотите сказать, что оценка как Декабрьским событиям 1986 года, так и Жанаозенским событиям будет дана только после ухода нынешней власти?
Канат Ибрагимов:А она не уйдет. Эта власть никогда не уйдет.
Сейчас зачищают информационное поле. Все независимые СМИ прикрыли накануне 16 декабря. Всем закрывают рты. В свое время я, будучи серым советским мышонком, и то понимал, что Советский Союз — это тюрьма. Я понимал, что СССР — это серая, безысходная, подавляющая дух и тело репрессивная машина. Не верьте этим молодым социалистам, которые утверждают, что в СССР жить было хорошо. Они не жили в то время, они судят о жизни в СССР по марксистским учениям.
Не бунтовать, не быть против Советского Союза — это было выше моих сил. Поэтому мы и вышли на площадь в декабре 1986 года.
Если ты хочешь быть современным художником, актуальным, то ты обязан рефлексировать на современности, будь это проблема ЛГБТ, проблема революции, социальные проблемы. То есть у художника обязательно должна быть гражданская позиция.

Азаттык: Спасибо за интервью.(С)

12 февраля в Амстердаме состоится суд над московским художником, гражданином Израиля Александром Бренером. 4 января в музее "Стеделийк" он нарисовал знак доллара — зеленой краской, из баллончика — на одной из самых ценных в этом собрании картин, "Супрематизме" Казимира Малевича. Сейчас Бренер в предварительном заключении, картина на реставрации, а сам жест вызывает неоднозначные толкования в Амстердаме и в Москве.

Жемчужина амстердамской коллекции русского авангарда, картина Малевича "Супрематизм" (1920-1927), которая еще называется "Белый крест на сером фоне", была приобретена музеем в 1958 году наряду с другими полотнами Малевича у вдовы берлинского архитектора Хуго Херинга, попечению которого Малевич доверил картину в 1927-м, после своей выставки в Берлине. Картина имеет страховую стоимость 15 млн гульденов ($10 млн). Несмотря на попытки реставраторов вернуть ей изначальный вид, внутри трещинок-кракелюр остался зеленый цвет, и этого исправить уже не удастся.
До сих пор произведения искусства становились жертвами душевнобольных. Изрезанное ножом полотно Репина "Иван Грозный и сын его Иван", облитая серной кислотой рембрандтовская "Дания" — лишь самые известные примеры. Но на сей раз художественная общественность столкнулась с другим: уничтожение произведения искусства само выдается за артистический жест. Бренер предлагает оценить свою акцию как произведение искусства: "Свою первую работу я сделал в Израиле. Утром в Шаббат я повесил на центральной улице Тель-Авива желтую ткань, на которой черным были выведены бессмысленные цифры с восклицательным знаком. Через полчаса полиция сорвала транспарант". Бренер относит эту работу к своему ученическому периоду. "Действительно осознанная работа началась в Москве и была связана с темой поражения и беспомощности. Как говорил Маркс, философы должны изменять мир, а не объяснять его; этого же захотели и художники, и вот эта-то попытка и потерпела чудовищный крах. Теперь же перед лицом отца-основателя этой культуры я засвидетельствовал это поражение и конец".
На пресс-конференции директор музея "Стеделийк" Руди Фукс пояснил: "В этом жесте Бренера мы не видим крупного художественного события. Мы очень сожалеем о том, что произошло. И мы серьезно озабочены тенденциями в искусстве, которые ведут к уничтожению произведений других художников".
Весной 1996 года несколько международных художественных журналов опубликовали "Открытое письмо арт-миру", в котором речь шла об эпизоде с участием Бренера на выставке "Интерпол" в Стокгольме, где Бренер уничтожил работу китайского художника Венда Гу — 20-метровый туннель из человеческих волос. В тот же самый момент другой художник, Олег Кулик, выступая в роли злой собаки на цепи, бросался на посетителей выставочного зала. Письмо определяло эти поступки как "выступление против искусства, демократии и свободы" и обвиняло куратора русской части выставки Виктора Мизиано в том, что он называет такое варварство "динамической художественной акцией". Мизиано в своем ответе, опубликованном в журнале Flash Art, предлагает заменить слова "антидемократизм, тоталитаризм и фашизм" на более, по его мнению, подходящие, — "экстремизм и анархизм". Комментарий издателя журнала, Джанкарло Полити, связывает Бренера и Кулика с мощной традицией современного искусства, в которой представлены не только Ги Дебор и ситуационизм, но и такие ныне респектабельные художники, как Георг Базелиц, Ансельм Кифер, Йорг Иммендорф и Маркус Люпертц (последнего в свое время обвиняли в симпатиях к фашизму). Французский журнал Art Press возводит традицию "московского радикализма" к философу Диогену, который сидел в бочке, ходил по улице голым и любил публично мастурбировать.
Специалист по современному русскому искусству, берлинский куратор Катрин Беккер высказала свое мнение о происшедшем: "Мне этот деструктивный модернистский жест несимпатичен. Когда американский художник Роберт Раушенберг стер рисунок своего старшего коллеги де Кунинга, это логически вписывалось в борьбу поп-арта с абстрактным экспрессионизмом. Жест Бренера, по моему мнению, совершенно пустой".
Точка зрения художника Тимура Новикова, главы петербургской художественной сцены, более жесткая: "Если суд в Голландии обойдется с Бренером мягко, он должен быть привлечен к ответу в России — за оскорбление культуры в лице Малевича, в особенности русской культуры".
Виктор Мизиано, руководитель Центра современного искусства в Москве и главный редактор наиболее авторитетного издания по искусству — "Художественного журнала" — считает, что это поступок на грани безумия: "С того момента, как Бренер начал развиваться по пути индивидуальной одержимости, он начал последовательно обрубать этические связи с другими людьми. Но этика как сфера всегда связана с коммуникацией. Если этика предельно субъективна, то это уже не этика, а личный произвол. Смысл поведения Бренера ясен: я один в мире, я веду свой одинокий диалог с Абсолютным. А кто из русских художников, да и вообще в ХХ веке, олицетворяет собой Абсолютное? Конечно, Малевич".
Герт Имманс, куратор выставки петербургского искусства в музее "Стеделийк" (она откроется 6 февраля), сомневается, что Бренер будет осужден: "Художнику, который разрезал на куски картину Барнетта Ньюмена, да и тому, что в нашем музее уничтожил картину Ван Гога, даже не запретили в дальнейшем посещать музей. Может быть, Бренеру запретят это на пару месяцев или на год. Но эти вопросы в компетенции суда. Пока же в музее думают, не предупредить ли крупнейшие музеи мира о возможном появлении Бренера".
Мнения, таким образом, разделились: одни считают такой акционизм явлением культуры, другие — антикультурным и потому опасным. Третьи же размышляют, достаточно ли теории в творчестве Бренера, чтобы его можно было связать с "деструктивной" традицией в истории культуры, которая включает в себя Диогена, Герострата, маркиза де Сада, "проклятого поэта" Артюра Рембо, сюрреалиста Антонена Арто или ситуациониста Ги Дебора. Остается подождать мнения суда. Некоторые, во всяком случае, уже сделали свой выбор: в "Интернете" появилось сообщение о том, что "голландские реставраторы портят совместное произведение Малевича и Бренера".
(С)

Арт-движение «Синий всадник» громко заявило о себе в конце прошлого года. Накануне Рождества его участники прохаживались неподалеку от Казанского собора с бензопилой, предлагая бесплатно оскопить всех желающих в честь философа Оригена. Тогда на «Синего всадника» едва не завели дело об оскорблении чувств верующих. Но это далеко не самая дерзкая акция активистов. Как-то раз они усадили в поезд метро фигуры, с ног до головы укутанные в чёрные балахоны, с верёвками на шеях.

На коленях «люди в чёрном» держали траурные портреты советских генсеков и российских президентов (акция «Склеп»). Ну а пару недель назад один из участников «Синего всадника» пришёл к зданию ФСБ, положил на землю флаг Украины, встал над флагом на колени и умылся кровью. Корреспондент «Нашей Версии на Неве» узнал у «Синего всадника», ради чего всё это делается и не боятся ли активисты кары политических «небес».

«На наш взгляд, главной проблемой является тенденциозность в современном искусстве, – рассказали «всадники» нашему корреспонденту. – Это одна из наиболее знаковых болячек родом из постмодерна. Например, в России сегодня особенно актуально так называемое политическое искусство. Однако такое протестное творчество не всегда отличается дерзостью и остротой идеи, далеко не всегда оно будоражит умы мещан. По правде говоря, после «Войны» это мало кому удавалось. Есть даже не проблема, а искушение для художника – возможность двигаться по протоптанным диким линиям. Мы сами действовали подобным образом».
– А теперь не действуете?
– Теперь нам кажется, что каждая акция должна стать откровением в некотором смысле слова. Пусть даже откровением саркастическим, праздником иронии, и всё же именно «бурей и натиском» ума и разума. В акционизме нужно искать решения постоянно, извлекать из себя всевозможные находки и высказываться с их помощью, разговаривая разными языками, чтобы не вывалиться в тенденцию или пошлость. Акционизм – это насильственный диалог, навязанный художником тому социуму, в котором он пребывает, поскольку главным образом творец ориентирован на добычу отклика.
– Какие акции дались вам тяжелее всего?
– Акции, на которые мы шли как на заклание. Они ставят тебя перед внутренним выбором, перед дилеммой. Последние две акции – «Склеп» и «Умойтесь кровью», были самыми трудными в плане принятия решения: быть им или не быть. Ведь знаешь заранее, что твой поступок (он же – символический жест) будет иметь для тебя реальные последствия. Опасность угодить под каток правоохранительной машины слишком велика, и никто из участников не желает быть раздавленным этим зубчатым колесом.
– И как правоохранительная машина среагировала на ваши последние действия?
– Мы не знаем чего ожидать, живём в напряжении, что за нами придут Они... Но мы всё же рассчитываем на то, что последствия не будут чересчур жестокими для «Синего Всадника». Ведь мы художники, философы-шуты, на худой конец, и уж точно не робеспьеры. Искусство не вредоносно. И государство не должно повторить геноцид скоморошества на Руси.
– Неужели вы чувствуете давление со стороны общественности?
– На днях Олега Басова, создателя «Синего всадника», вежливо попросили забрать документы из СПбГУКИ, где он учился в магистратуре. Общественность весьма многолика: одни видят в нас городских сумасшедших, другие проникаются симпатией к нашим действам. Но всё-таки отторжения больше. Особенно в этом преуспевают люди, которых можно условно отнести к среднему классу. Именно они неустанно бранят нас за безделье и неразумие, советуют нам завести семьи, нарожать детей, засадить баклажанами огород, работать в поте лица, тем самым принося пользу социальным массам, и отправлять в космос благие мысли. Такой народец особенно нам противен.
– У вас есть авторитеты?
– Да, мы любим авторитеты. Мы смакуем скоморошьи фигуры в церквях и гамлетовских мыслителей на брусчатке. Однако мы все, русские, ещё настолько язычники, что нам приходится прилагать титанические усилия, чтобы авторитеты не стали идолами. Впрочем, любой самоотверженный и идейный человек, выражающий свою позицию, должен становиться примером для подражания.
– Насколько я понимаю, у вас нет манифеста. Но есть, наверное, какие-то основные принципы и идеи, которые вы можете сформулировать?
– У нас нет идеологии, но есть позиция. Позиция по тому или иному вопросу в различных сферах. Идеология – это оковы, это товар: мы вас научим правильно думать, а вы будете делать то, что нам нужно. Идеология – это вообще атавизм. Мы же способны протроллить всё.
– Существуют ли для вас какие-то табу? Что-то, чего вы точно не сможете сделать?
– Все наши табу укладываются в общечеловеческие запреты. Мы не приемлем физического насилия над животными или людьми, разве что только в отношении самих себя, хотя мы и не практикуем такие вещи. Акционизм – это не преступление. С другой стороны, мы готовы пойти на некоторые провокативные действия, на иной хулиганский жест, если того потребует наше детище – полуночная вылупившаяся задумка.
– Не могу не спросить о судьбе птиц, которых вы использовали в акциях.И о том, не сталкивались ли вы с защитниками прав животных.
– С петухами у нас сугубо творческие отношения. Мы их берём на время, потом отдаём назад, где, скорее всего их ожидает участь жаркого, хотя некоторым везёт, и они в основном общаются с курицами на пригреве. Защитникам животным нечего опасаться, все пернатые живы и, надеемся, здоровы. И, потом, какие права у петуха? Право быть вкусным!
– Помнится, вы гуляли по центру города, сообщая прохожим, что ищете человека. Нашли?
– У нас с Диогеном результат схож: ни Бога, ни человека – сплошной эфир.
– Сколько человек состоит сейчас в вашей арт-группе? Открыты ли вы для новых людей, которые хотели бы поучаствовать в ваших перформансах?
– Есть три основных человека, они же идеологи-создатели, но кроме того участвуют и другие, выразившие решительное желание. В основном это представители творческих профессий: художники, искусствоведы, социологи, музыканты. Так, например, художник Роксолана Шушкевич подготовила для «Склепа» великолепный плакат «Русская идея», который по завершению акции так и остался висеть в вагоне метро. Или колоритный Винсент, побивающий цепью пыльные фолианты – своеобразный юродивый от искусства.
– Чем вы занимаетесь помимо акций?
– Стараемся преобразовать уклад, нивелировать влияние быта настолько, насколько это возможно на данном этапе жизни. Работаем, учимся, у всех по-разному. Олег Басов, создатель «Синего Всадника», является профессиональным хореографом. Он танцевал в музыкальном театре, хоть и остался «городским колхозником» по сегодня. Об авторе Ирине Думицкой скажем так: её самобытные варварские привычки не искоренила система образования ни Финляндии, ни России.
– Скоро вы поедете на московскую биеннале. Чего вы ждете от этой поездки?
– Мы впервые приглашены выступить на открытии биеннале современного искусства. Для нас это настоящее торжество. Даже большее, чем Первомай. К тому же, мы впервые едем в Москву
в качестве артистов, а не туристического табуна. Конечно, хочется себя показать и в других поплевать. Москва – город контрастов. А вдруг там возникнет идея что-нибудь устроить на Красной площади?
– Вы верите в то, что политические акции способны изменить общество, хотя бы малую его часть? Или это послание для тех, кто и так на одной с вами волне?
Искусство само по себе беспомощно, на него не стоит возлагать какие-либо серьёзные целеполагания и задачи. Искусство хрупко. И даже политическое искусство акции является таковым. Поэтому мы отталкиваемся только лишь от своего бесконечного желания выражать своё отношение, играть в свои игры – не более того. А сознание народа пусть меняют его пророки.
Нина Фрейман, "Наша Версия на Неве", № 18 (326), от 19.05.-25.05.2014(С)

- Каким можно назвать Ваше отношение к акционизму как виду искусства и к тому, что проделал Петр Павленский?
– Вы знаете, неважно, разбираюсь я в искусстве или нет. Поэтому мое отношение в данном случае к акционизму имеет характер личный. От этого акционизм как таковой не изменится и не перевернется. Акционизм — это старое явление, от дадаистов пошло, оформилось еще в 50-60 годы на Западе. У нас это более или менее молодое течение, хотя насколько молодое, сказать сложно, потому что акционизмом страдали многие наши художники и, надеюсь, страдать будут.
- Искусство это или нет?
– Это вид искусства, и к этому надо относиться как к виду искусства, где художник сам является объектом и субъектом того искусства, которое он хочет показать. Акционизм — это всегда такая вещь, связанная с каким-то социальным заявлением. Поэтому проводится она не в рамках музея или художественной галереи. Она выплескивается на улицу. Как раз в той среде, которая, казалось бы, не подготовлена для искусства. Мы находимся в окружении петербургской архитектуры, все это – памятники искусства. Почему нельзя время от времени устраивать акцию, где произведением искусства является сам человек? В данном случае — художник.
- Любой человек может некую акцию сотворить? Где та граница, когда можно сказать: вот это — самодеятельность, а вот это — искусство?
– В вопросе с Петром Павленским все понятно. Это совершенно четко подготовленная акция, это не спонтанное сумасшествие, когда на кликушу находит эмоциональный срыв, когда человек болен и не может ничего делать, кроме как кричать, орать, быть агрессивным и вести себя неадекватно. В данном случае абсолютно адекватные действия, все продумано, все четко. Павленский как художник, человек с художественным образованием, прекрасно понимает, что такие своего рода экспромты должны готовиться заранее, чтобы это выглядело как акт, который привлек к себе внимание.
- Вы говорите, всегда есть социальная направленность. А возможна ли здесь бесконфликтность, по крайней мере, отсутствие скандальности?
– Конечно, возможна. Но дело в том, что таких бесконфликтных акционизмов мы можем ежедневно увидеть на улице тысячи. Коммерческий акционизм: человек переоделся в какой-нибудь телефон и предлагает всем зайти в телефонный салон. Это тоже своего рода акционизм — человек напялил на себя какую-то дурацкую одежду, ходит по улице и смущает людей своими флаерами. Никого не возмущает, когда люди надевают одинаковую одежду — футболки, пиджаки, поднимают одинаковые флаги и проходят по улице. Или собираются все вместе и поют патриотичные песни.
- Но это не искусство.
– Почему? Это хеппенинг, праздник, понимаете? А хеппенинг — это часть акционизма. В данном случае человек себя выставляет в качестве предмета искусства, делает с собой, что считает нужным, и у него есть подготовленная платформа идеологическая — почему он хочет это сказать. В данном случае это коррелирует с контемпорари артом, с современным искусством. Оно зачастую вообще ничего не показывает, но зато большое объяснение дает этому. В этом плане Петр Павленский просто очень хороший художник.
- Его талант — умение обострить и привлечь особое внимание?
– Да. Акционизм всегда на острие социального и искусства. Это, по большому счету, социальное искусство. Это специально сделано вот здесь, на улице, неожиданно для людей, чтобы это было острым.
- Вы считаете, что вывернулись, но я все равно продолжу задавать этот вопрос. Некогда посетил я выставку «Пушкинская-10» в Манеже. И у меня сложилось полное ощущение, что, если человек без художественного образования соберет у себя дома инсталляцию из мусора и поставит на этой выставке, то никто из посетителей не скажет: «Что это за мусор?». Все подумают, что это такая инсталляция. Это поток сознания, но очень понятный. Это искусство?
– В любом течении искусства, будь то олдскул типа скульптуры или живописи, будь то акционизм в современном выражении художников, есть более-менее талантливые и посредственные художники, которые ступают на стезю акционизма.
- Но все равно — все искусство?
– В данном случае — это искусство.
- Когда я учился в театральном институте, наш мастер, Аркадий Иосифович Кацман, родом из Одессы, говорил: «В Одессе так может каждый, только стесняется». Он так нас оценивал. Соответственно, мы понимали: то, что мы делаем — не искусство.
– Вы знаете, что человек делает, когда он один находится, когда за ним никто не наблюдает? Вот с учетом этого надо еще посмотреть, что такое искусство.
- Опять я не подловил Николая Копейкина. Но в том же Манеже я пошел на выставку работ людей, скажем так, с умственными проблемами. И многие вещи, действительно, были талантливые, действительно, я так не могу. И какие-то художественные ощущения это вызывает. Но сами себя они художниками не считают. Это искусство?
– Есть и такое направление в искусстве, когда работы сумасшедших оформляются в какие-то выставки и показывается степень болезненности человека и вместе с тем степень его одаренности. Петр Павленский в своей акции последней тоже хотел показать, что все это очень рядом. Что психиатрия становится зачастую политическим инструментом, чтобы кого-то наказать. И в своей декларации он четко указывает, почему он это делает. Этот человек абсолютно нормален, я считаю.
- И врачи так считают. Его признают вменяемым из раза в раз.
– Нам сложно говорить о вменяемости человека, потому что мы с вами не врачи. Но я считаю, что это хороший художник...
- В том, чтобы резануть себе ухо?
– Но он знает, зачем он это делает и что будет и какие будут после этого действия со стороны окружающей среды, в которую он попал.
- То есть, привлечение внимания до такой степени может стоить того, чтобы прибить и отрезать?
– Мы можем в данном случае говорить о том, насколько нам понравилась та или иная акция, ее эстетическое восприятие вами, мной. Лайкнуть — «да», или дислайкнуть — «нет». Но никто не спорит, художник это или не художник.
- Как отличать высокие образцы искусства от так называемого творчества?
– Высокие образцы висят в музеях. Если вы увидели там фамилию какого-нибудь художника, то вы знаете, что этот художник высоко ценится музейными работниками. А сейчас у нас самое крупнобюджетное, но обычно очень мало финансируемое самими художниками, это, конечно, контемпорари арт. То большое ничто с большим объяснительным текстом в качестве подмены того, чего мы не увидим.
- Все вроде бы можно считать искусством. Но я не хочу смотреть все, я хочу смотреть то, что меня развивает.
– Для этого надо ходить на современные мероприятия. Вот сейчас идет «Манифеста», было множество мероприятий. Я в первые дни обошел, сколько смог. И в голове сложилось ощущение, что творится в современном, в том числе и петербургском, художественном мире. Всегда что-то происходит. Мне, конечно, ближе вещи стрит-арта. Для многих молодых людей это сегодня проблема — они приходят в галерею, а там им говорят: это не наш формат. Куда им деваться? Это огромное количество людей с гуманитарным запалом, они выходят на улицы, расписывают стену. Занимаются, в общем-то, вандализмом. Требуют: выделите нам стену для граффити! Кто каким путем идет. Павленский – тоже настоящий стрит-арт, он все на улице производит. За ним стоит следить, и это будет своего рода ваш багаж. И ваше отношение к этому будет такое, какое есть. Современное искусство – это не только пошел картинку нарисовал: две березки и церковь, пошел продал какому-то прихожанину. Мы живем в многополярном мире, и искусство должно быть многополярным. То есть, разным.

Беседовал Аркадий Шароградский,
«Фонтанка.ру»(С)

Начнем с того, что, согласно принятым в социальной психологии представлениям, люди — существа, склонные к конформизму и слепому следованию авторитетам.

Первым делом следует вспомнить эксперимент Аша.В начале 50-х годов американский психолог Соломон Аш говорил ничего не подозревающим студентам, что они приглашены поучаствовать в эксперименте по изучению работы восприятия. Студент оказывался в группе, которой показывали две карточки с изображением отрезков — участникам нужно было сравнить их длину. Сначала все шло хорошо, но затем группа начинала единогласно утверждать нечто, противоречащее очевидному: что равные отрезки неравны или, наоборот, неравные равны. Коварный исследователь в это время смотрел на реакцию студента — согласится тот с мнением коллектива или будет отстаивать то, что видит собственными глазами? Это и было подлинной целью эксперимента.Как честный исследователь, Аш повторил свой эксперимент множество раз — как в классической версии, так и с множеством вариаций. В классической версии студентов подвергали мучениям на протяжении 18 повторов, в 12 из которых большинство единогласно выбирало неправильный ответ. В итоге с неправым большинством соглашались в 36,8% случаях, а 75% всех участников прогнулись под нужды коллектива хотя бы один раз. Сами по себе эти результаты не пугают: уровень конформизма не так уж высок, прислушиваться к чужому мнению полезно, а шанс того, что десяток человек разом ошиблись, крайне невелик.Более брутальный эксперимент поставил в 60-е годы ученик Аша Стенли Милгрэм, продемонстрировавший, что конформизм — штука отнюдь не безобидная. Он заманивал людей предложением поучаствовать в эксперименте по изучению работы памяти — человеку всего-навсего нужно было зачитывать задания другому участнику и, когда тот ошибался, нажимать на кнопку и бить его током, постепенно увеличивая напряжение. Вскоре этот второй испытуемый (в классической версии эксперимента он находился в другой комнате и был слышен лишь его голос) начинал просить прекратить, жаловался на больное сердце, а потом и вовсе подозрительно замолкал. Однако властный человек в белом халате требовал продолжать нажимать на кнопки и увеличивать напряжение, утверждая, что «всю ответственность берет на себя». Все это, понятное дело, был чистый спектакль и током никого не били. Забавно, что перед экспериментом Милгрэм опросил уважаемых специалистов в области психологии: сколько участников дойдет до финальной отметки в 450 В, перешагнув через крики и страдания? Ученые оценили количество этих нехороших людей в 3%, но в результате их оказалось 65%Интересно, что эксперимент Аша повторяли в разное время в разных странах, и выяснилось, что степень конформизма зависит от культуры и постепенно снижается вместе с ходом социального прогресса.

Эксперимент Милгрема, напротив, показывает довольно стабильные результаты. Только представьте, сколько всего произошло в США начиная с 60-х годов: антивоенные выступления, Civil Rights Act и отмена сегрегации, феминизм в нескольких волнах, однополые браки, убитые Мартин Лютер Кинг и Харви Милк, живой Барак Обама. Общество вроде бы стало более открытым, но участники эксперимента Милгрэма все так же послушно лупят током рыдающего собрата, как будто этих 35 лет и не было.

(Правда, провести эксперимент в классическом виде сейчас нельзя — по нынешним меркам это крайне неэтично. Исследователи нашли лазейку и ограничиваются пределом в 150 В, которые в первоначальном эксперименте оказались чем-то вроде порога — пересекавшие его уже не останавливались и доходили до финальной отметки в 450 В.)

В общем, такая вот константа, которую не залечишь никакой «культурой». Но может, в самих этих экспериментах есть что-то, что может улучшать поведение людей? Соломон Аш выяснил, что процент соглашательства резко падает с 36,8% до едва различимых величин, стоит лишь добавить в эксперимент еще одного участника, который тоже «против толпы». Когда вы не один, отстаивать свою точку зрения становится гораздо легче. То же самое было в одной из вариаций эксперимента Милгрема — стоило добавить других актеров, которые отказывались «в этом участвовать», как количество послушных ассистентов палача снижалось до четырех из 40, то есть до 10% против 65%.

В общем, дело за малым — нужно найти того, кто первым пойдет против течения. Но на практике это самое сложное. В 1966 году медсестрам одной из американских больниц звонил неизвестный, который представлялся врачом и требовал давать пациентам большую дозу незнакомого им лекарства. Несмотря на то что это противоречило должностным инструкциям, 21 из 22 медсестер послушались его («лекарство» было глюкозой, но они об этом не знали). При этом исследователи опросили несколько десятков работающих и учащихся медсестер: как бы они поступили в такой ситуации? Практически все заявили, что уж они-то точно отказались бы выполнять такие указания. Всем кажется, что они относятся к тому самому неконформному меньшинству, которое будет сражаться за добро и справедливость. Но гораздо вероятнее, что вы принадлежите к тем самым 65% Милгрема и 75% Аша. Люди, которые могут встать первыми, поставить под сомнение власть авторитета или ошибочное общественное мнение, — это меньшинство, редкая порода (особенно в странах, где в почете коллективизм, соборность и тому подобные духовные скрепы). Такое поведение иррационально и опасно. Поэтому правы добропорядочные граждане, которые крутят пальцем у виска и говорят, что это «какие-то ненормальные». Но тем ценнее такие ненормальные — вполне возможно, что без них добропорядочные граждане до сих пор отрабатывали бы барщину или считали трудодни.

Нам (кроме Димы Энтео, Германа Стерлигова и доброй половины российского правительства) понятно, какую пользу приносят, к примеру, ученые, отстаивающие новые радикальные гипотезы, или предприниматели-инноваторы, рискующие капиталом ради смутных перспектив (при этом важно понимать, что большинство гипотез ошибочны, а инноваций — провальны). Политические активисты или художники-акционисты тоже имеют свою функцию — ставить под сомнение сложившийся порядок и магическую власть авторитетов. Если в масштабах небольшой группы в эксперименте Аша свое несогласие достаточно проартикулировать, то в масштабах целого общества о нем нужно кричать. Отсюда все эти радикальные и символические акции, не всегда понятные обывателю. Можно писать, сколько заключенных ежемесячно убивают в российских тюрьмах (как делает сайт «Медиазона»), а можно завернуться в колючую проволоку — для наглядности. Можно возмущаться новым репрессивным законодательством, а можно прибить яйца к брусчатке Красной площади и этим показать, в каком, собственно, положении мы здесь все находимся. Можно обсуждать сращение церкви и государства, а можно сплясать в храме, закрутив такую цепь событий, что это сращение увидит весь мир.

Однако не имеет значения, понятно ли это послание широкой общественности. Широкой общественности важно видеть, что есть некто, кто позволяет себе такие выкрутасы, — значит, можно и самим поиграть во фронду. И неважно, нравится им первоначальная акция или для них это «мелкое хулиганство». Общественное движение против мигалочных дорожных привилегий начиналось с «хулиганов», которые издевались над полицией, приделывая синие ведерки на крыши своих автомобилей. Цепь общественных волнений, получившая название «арабская весна», началась с публичного самосожжения тунисского торговца (сильный художественный жест — надеюсь, у нас до такого не дойдет). Ну а пересмотр схемы социальных отношений, в центре которой находится «новое дворянство» спецслужб, вполне может начаться с того, что некто не постеснялся поджечь страшную дверь в святая святых.


Психолог Филипп Зимбардо, продолжатель дела Аша — Милгрема и создатель знаменитого стэнфордского тюремного эксперимента, очень просто называет людей, которые способны первыми выступить против устоявшегося порядка. Он называет их «герои». Сегодня у нас есть герой — его зовут Петр Павленский.(С)

– Оксана, как вы познакомились с Петром? – Познакомились мы достаточно давно – 9 лет назад – в одном питерском баре. Было весело. Понравились друг другу и стали плотно общаться. – А когда начали делать акции? – Еще когда Петр учился в академии (Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица. – Авт.), уже тогда стало понятно, что там из потенциальных художников делают обслуживающий персонал, учат работать на потенциального заказчика. Ему это было мерзко и противно. Петр не хотел становиться художником, который просто оформляет чьи-то квартиры и клерикальни.
– Их в академии на это настраивали? – Да, всегда шли разговоры, что есть потенциальный заказчик – некий человек или государство – и есть исполнитель – декоратор, который должен подстраиваться под заказчика и по возможности удовлетворять все его капризы. То есть подкладываться под него, а это уже проституирование. В то время как раз шел карательный процесс над группой Pussy Riot, это была атака на искусство. При этом питерская художественная общественность осталась полностью равнодушна к происходящему. И когда стало понятно, что реакции нет и не будет, Петр отреагировал своим способом. – Зашил себе рот? – Да, вышел на одиночный пикет в поддержку Pussy Riot. Но чтобы не давать отклик власти, он зашил себе рот. Что, как оказалось, привело в замешательство сотрудников полиции. – То есть перелом произо­шел в 2012 году во время процесса над Pussy Riot? – Именно.
– Митинги на Болотной площади, которые были еще раньше, Павленского не трогали? – Скорее он тогда не воспринимал их лично. Сама тема политики не очень интересна. Но когда задействованы фээсбэшники, она становится ближе художнику. – Путин как чекист ему близок в художественном плане? – Путин кем был, тем и остался – гэбистом. И по-другому к нему относиться нельзя. Даже если где-то что-то улучшается в плане бытового комфорта, то в другом месте закручиваются гайки и ущемляются свободы. На интеллектуальной сцене сейчас происходит деградация. И в русском кино, и в русском театре все достигло потолка и дальше не развивается. И все медленно, но верно идет к тому, что люди превращаются просто в население. Как скот в состоянии животной покорности. «Отдыхаем там, где работаем» – Павленский делает с собой очень болезненные вещи: отрезает мочку уха, заворачивает себя в колючую проволоку, прибивает... – Это не болезненнее, чем вырезать аппендикс или порезаться. Повреждения очень маленькие, заживают быстро. – Он как-то к этому готовится – физически, психологически? – Никак не готовится. Надо понимать, что Петр делает не перфомансы, а акции. Разница в том, что на перфоманс ты можешь позвать зрителей и сделать его в пространстве галереи, например. Акции – это всегда неожиданно, это столкновение, разрыв ткани реальности, привычного шаблона поведения. Нельзя никого предупредить заранее, потому что акция может просто не состояться. До нее есть большой период планирования, когда делаются шаги, чтобы о ней никто не узнал. Это достаточно длительный процесс.
– Извините, а дети у вас есть? – Да. Две девочки: Алисе 7 лет, Лилии 4. – Ваш брак официально зарегистрирован? – Естественно, нет. – Почему «естественно»? – Потому что мы занимаем активную позицию против любых идеологий, которые внедряет и навязывает государственный идеологический аппарат. Традиционные семейные ценности, например. Мы за свободу воли. Отстаивание себя как субъекта. – Есть у вас совместные увлечения, помимо акций? – Мы делаем журнал, который называется «Политическая пропаганда» – о современном искусстве в политическом контексте. Работаем с авторами, художниками. Функция журнала – компенсировать нехватку информации в поле политического искусства. Но, чтобы мы оставили всю работу и пошли отдыхать, такого не бывает. Глупо тратить драгоценное время на отдых. Мы отдыхаем там, где работаем.
– Предыдущие ваши акции были довольно безобидными, но поджог двери ФСБ – это, вероятно, большие проблемы для вас. – В ваших словах сквозит страх. – Возможно. А вы не боитесь? – Чего тут бояться? Это всего лишь дверь, за которой всего лишь люди. Обслуживающий персонал народа. Люди, которые обязаны нас защищать, а не пугать, третировать и унижать. Так к ним и надо относиться. И дверь эта принадлежит государству, а значит, и народу, и он, народ, может распоряжаться ею, как хочет. Нельзя позволить страху управлять своей жизнью. – Почему Петр попросил переквалифицировать статью из вандализма в терроризм, за который он может получить гораздо больший срок? – Он не просил, а потребовал вести себя в логике прошлых уголовных преследований. Если у нас судебная система поджог двери расценивает как терроризм, он потребовал: либо относитесь к этой акции как к художественному жесту, либо судите за терроризм. Если вы не будете судить за терроризм, то должны выпустить всех тех, кого уже осудили за поджог двери по статье «Терроризм».
(С)

Группа «Бомбилы» была создана в конце 2004 года по инициативе художника и куратора Антона Николаева[3]. В неё входят Антон «Безумец» Николаев, а также Александр «Супергерой» Россихин, бывшие сотрудники студии художника Олега Кулика. По словам участников группы, заняться современным искусством они решили после того как два года прожили в салоне «Жигулей». Идеология бомбил — максимальная популяризация жанров и практик современного искусства, попытка сделать современное искусство понятным неподготовленному зрителю. Идеи своих акций и фильмов бомбилы берут у своих клиентов, которых возят по вечерней Москве и у случайных уличных знакомых. Подобным образом была придумана и акция «Автопробег несогласных» (секс на крыше автомобиля в день «Марша несогласных»).

Успех «автопробега» подтолкнул Олега «Вора» Воротникова и Наталью «Козленка» Сокол Арт-группа «Война», заняться уличным акционизмом, что впоследствии имело ещё более шумный медийный успех. В течение 2007 года «Война» и «Бомбилы» работали вместе в рамках Профсоюза Уличного Искусства, куда входит ещё ряд художников и теоретиков и сделали ряд акций[4][5]. Они жили вместе в одной из студий Олега Кулика в районе станции метро «Тушинская». С февраля 2008 года «Война» и «Бомбилы» работают самостоятельно. Бомбилы отказались от уличного акционизма и снимают короткометражные фильмы о российской провинции. По мнению бомбил, за годы прошедшие со времени распада Союза, жизнь в центре и провинции разошлась настолько, что для столичных жителей жизнь провинциалов представляется непрекращающимся перформансом. Этот перманентый перформанс ценен сам по себе и не требует дополнительных провокаций со стороны художников.

Благодаря «Бомбилам» и «Войне», акционизм, жанр радикального концептуального искусства популярный в России в начале 90-х, снова оказался в фокусе внимания интересующихся современным искусством и более широкой публики. Для акционизма нулевых Антоном Николаевым был предложен термин артивизм.

Начиная с сентября 2005 года «Бомбилы» сняли более семидесяти короткометражных видеофильмов. С некоторыми из них можно ознакомиться по ссылке.

В июне 2010 года «Бомбилы» приостановили свою деятельность. Вскоре после этого у Супергероя был похищен сервер со всем архивом группы.

В августе 2011 года «Бомбилы» возобновили провинциальные экспедиции. Стилистика группы изменилась. Теперь «Бомбилы» занимаются православным стрит-артом и сотрудничают с курским художником Игорем Шуклиным.

С 2008 по 2011 год Антон Николаев работал в сотрудничестве с Викторией Ломаско и выпустил несколько книг графики как своей так и совместной[3]. Их совместная рисованная история «Таганское правосудие» о суде над организаторами выставки «Запретное искусство — 2006» была номинирована на премию Кандинского за 2010 год.

В 2011 году издательство «Бумкнига» издала серию рисованных репортажей с суда над «Запретным искусством» в виде книги «Запретное искусство».

Автопробег несогласных
14—17 апреля 2007 года в разных частях Москвы (Нижний Сусальный переулок, Рузская улица, ул. Хохлова и Покровский бульвар) по улицам ездила жигули-семерка с укрепленной на ней красной кроватью, на которой гетеросексуальные пары занимались любовью. По замыслу участников эта акция должна была показать, что контроль над обществом — это контроль над сексуальной сферой. И единственный возможный протест, который не будет вписан в политический спектакль, — это демонстрация сексуальной свободы. Было заявлено, что эта акция посвящена борьбе с кровавым путинским режимом. Несмотря на возникавшие конфликты с милицией, акцию удалось успешно провести и она получила широкое медийное освещение и неоднозначные интерпретации.[6]

Мы не знаем чего хотим
1 мая 2007 года шестиметровым лозунгом со словами «Мы не знаем, чего хотим» была перекрыта улица Большая Полянка[7]. Демонстрация агрессивного непонимания смысла собственного существования помешала движению пешеходов и транспорта, поэтому для организаторов мероприятия все закончилось незапланированным перформансом по уборке двора в отделении милиции «Замоскворечье». Фотодокументация перекрывания Большой Полянки с последующей уборкой двора представляется как фото-перформанс «Преступление и наказание». Из-за того что документаторов акции задержала милиция и большая часть документации была уничтожена, 12 июля 2008 года акция была повторена в Тушинском туннеле и на Иваньковском шоссе. Акция проводилась при участии арт-группы «Война», Михаила Кедреновского, Виктории Ломаско, Владимира Шилова, Владислава Чиженкова, Рустика Дауна и др.

Белая линия
6 мая 2007 года художники провели акцию, родственную охранному ритуалу из гоголевского «Вия»: чтобы очистить Россию от нечисти, окопавшейся в центре города, участники провели мелками границу между праведным и неправедным пространством по линии Садового кольца. Собравшись у клуба «Б2», два потока художников начали рисовать белую линию в противоположных направлениях и замкнули кольцо, встретившись на Крымском Валу. Незримая магическая стена, возникшая в тот день между Москвой и Россией, до сих пор охраняет человечество от столичного зла. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Порка
Перформанс арт-группы «Бомбилы» при участии арт-группы «Война» «Инициация» состоялся 24 ноября 2007 года на площади «АРТСтрелки». Перформанс начался в 19-15 и продолжался 9 минут, в течение которых один участник перформанса нанес другому более сорока ударов лошадиным кнутом. Как было объявлено заранее, после проведения перформанса «Инициация» бомбила Саша Россихин станет современным художником и ему будут прощены все человеческие долги: неоплаченный кредит на 60 тысяч долларов и брошенная жена с ребенком. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Не бойся правды
8 июля 2008 года московский художник-перформансист Антон Николаев вступил в несуществующую и признанную экстремистской партию национал-большевиков на дворе Арт-стрелки. Акция проводилась при участии арт-группы «Война».

Истязание Фемиды
29 мая 2009 года во дворе Таганского суда в первый день заседаний по делу против Ерофеева и Самодурова арт-группа «Бомбилы» устроила инсценировку, в которой одетый в униформу молодой человек со свастикой на рукаве бил плеткой другого участника группы в тунике, держащего в руках меч и весы. Процессия проникла в здание суда, но через некоторое время Богиня правосудия была безвозвратно удалена оттуда судебными приставами. Один из них пытался защитить Фемиду от насильника. Роль фашиста исполнил поэт Михаил Кедреновский.[8]

Выставка со Взломом
Выставка «Коммунальный блок» под кураторством Дениса Мустафина и группы «Бомбилы» прошла 15 мая 2010 года в знаменитом памятнике конструктивизма, доме Наркомфина на Новинском бульваре. Она продолжалась 40 минут и была свернута по требованию жильцов дома, которые вызвали милицию и пытались самостоятельно задержать художников, прессу и посетителей. Все экспонаты выставки были переданы дому в качестве компенсации за причиненные неудобства (нежилая часть дома была оккупирована художниками без согласования с властями). Эта акция была поддержена в Нижнем Новгороде художницей Марией Фоминой, где через несколько дней была проведена аналогичная акция по захвату коммуны «Культурная революция».

Восстановление памятника Ленину

В августе 2013 года арт-группе "Бомбилы" стало известно, что художники из круга Тимофея Караффа-Корбута надругались над памятником Ленина, отбили нос, хотели устроить "перформанс": зарыть Ленина под землю. Им казалось, что это очень смешно. Группа "Бомбилы" организовала участников творческой коммуны "Гуслица" и общими усилиями поставили Ленина на место. Дело было на морозовской мануфактуре в Егорьевском районе. По некоторым сведениям, именно здесь была одна из первых стачек давшая старт революции 1905 года. Весной 2014 года подобные акции неоднократно проводились неизвестными в разных районах юга и юго-востока Украины, например г.Аккерман Одесской обл.

Адвокат художника-акциониста Петра Павленского, обвиняемого в вандализме за поджог двери здания ФСБ на Лубянке полагает, что ее подзащитный находится в стационаре психиатрической больницы. «Думаю, что он находится в стационаре психиатрической больницы №1 имени Алексеева, которой ранее было поручено проведение амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы»,— цитирует «Интерфакс» адвоката Ольгу Чавдар.

Она отметила, что проведенная ранее сотрудниками медучреждения экспертиза не дала желаемых результатов. «Была проведена амбулаторная экспертиза, заключение было направлено дознавателю. Из заключения следует, что ответить на поставленные дознанием вопросы невозможно, и рекомендовано провести экспертизу стационарно»,— заявила адвокат.

По ее мнению, Петра Павленского не этапировали в Санкт-Петербург на намеченное на сегодня заседание суда в связи с тем, что суд не направил запрос на его доставку. «Судья просто не направила запрос. Если бы он был, то Павленского могли бы этапировать»,— отметила госпожа Чавдар.

Вчера сообщалось, что Петра Павленского должны были этапировать из Москвы в Санкт-Петербург для суда по делу о поджоге покрышек в поддержку украинского Майдана.

Ранее Таганский суд Москвы продлил до 7 января Петру Павленскому арест по обвинению в вандализме за поджог двери здания ФСБ на Лубянке. В ходе заседания дознаватель мотивировал необходимость продления ареста тем, что господину Павленскому назначена психиатрическая экспертиза, и он будет помещен в стационар. Петр Павленский впоследствии отказался общаться с психиатром. Ранее психиатры трижды признавали господина Павленского вменяемым.

Петр Павленский известен «перформансами», в основном, связанными с самоистязанием. Так, после вынесения приговора участницам Pussy Riot он в знак протеста зашил себе рот, а спустя несколько месяцев появился у Законодательного собрания Петербурга полностью обнаженным и обмотанным колючей проволокой. В ноябре 2013 года господин Павленский, раздевшись догола, прибил свою мошонку гвоздем к брусчатке Красной площади. В октябре 2014 года художник в ходе своей акции в столице отрезал себе ножом мочку уха, после чего был госпитализирован. Художник был задержан в ночь на 9 ноября около 1:00 по московскому времени возле здания ФСБ на Лубянской площади практически сразу после того, как облил бензином и поджег входную дверь в здание.
Подробнее: (С)

Екатерина Ненашева
21 ГОД

Я стала заниматься искусством из-за разочарования в журналистике. Я работала в издании, которое раньше было оппозиционным, но стало про-путинским. Я не обращала на это внимания — мне было важно рассказывать истории, я думала, что статьей можно изменить чью-то жизнь. Предлагала на планерке написать о людях с ограничением в развитии, а мне говорили, что это неважно и никому не нужно. Присылала тексты, а публиковали совершенно измененные варианты. Из-за ангажированности издания, в котором я работала, со мной переставали общаться знакомые, чморили в институте. Я почувствовала на себе, что такое стигматизация.

Меня интересует тема заключения и посттюремного периода. Об этом мало говорят: помогать детям гораздо приятнее и привычнее, чем заключённым. Перформанса на десять минут было недостаточно. Другое дело — на месяц примерить лицо социальной группы, начать себя по-другому идентифицировать. Получилось, что акционизм — отличный ретранслятор моей идеи.

Перед акцией «Не бойся» было страшно, особенно жутко в первую неделю. Люди оглядывали меня с ног до головы. Чтобы отбиться от взглядов, нужно было смотреть человеку в глаза. Постоянно делать это было сложно на эмоциональном уровне, но чем больше акционист находится в состоянии страха и смущения, тем сильнее высказывание. Совершая акт, ты побеждаешь себя как личность.

Всё было так, как я и представляла: косые взгляды, хмурые брови. Единственное, чего я не ожидала — это смех. Надо мной смеялись, потому что я в униформе заключённого — это дикость.

После перформанса с Надей Толоконниковой я поняла, что моё высказывание требует финального противоречивого жеста, который будет ненавязчиво ассоциироваться с темой штампов. Публичное бритьё головы показалось мне той самой метафорой, которая символизирует условность социальных границ в нынешней системе. Это дурацкая и невероятно пыльная стигма: ведь заключённых, а тем более женщин уже давно не бреют. Апогеем стали вопросы от нескольких людей после того, как я вышла из спецприёмника: «Ты сама решила налысо или принудительно там?» Акция на Красной площади и последующий суд поставили внушительную точку в «Не бойся». В лучших абсурдистских традициях человек, выступающий за права тех, кто находится и находился в заточении, сам оказывается по ту сторону клетки.

Выйдя на «свободу» я реально почувствовала, как в мое высказывание включились десятки посторонних людей. Режим создает условия для формирования эдакого русского народного акционизма, когда ты оказываешься в условиях, что сегодня твое высказывание может быть последним. Вместе с режимом эти условия создают массмедиа: если акциониста не задерживают, про акцию писать никто не будет и до широких масс оона не дойдет. Это заставляет искать ту самую метафору, продумывать все до микроскопических мелочей, чтобы самому не становиться жертвой – это абсолютно недалекая позиция для художника, как мне кажется, хоть иногда и выгодная. В общем, я пока в дебрях, в темной комнате, в раздумьях и размышлениях.




Полина Канис
29 ЛЕТ
Когда шесть лет назад я пошла в Школу Родченко на фотографию, не думала, что начну заниматься видеоартом. Просто так сложилось, что параллельно с основным курсом я стала посещать мастерскую Кирилла Преображенского. Просмотр моего первого видео был провалом. Но после разгромной критики я поняла, что буду заниматься искусством.

Искусство для меня всегда реакционно. Оно отвечает на контекст, на то, что происходит вокруг. Я не думаю, что зритель с предубеждением относится к перформансу, так как он существует на территории музея или галереи. Другое дело с акционизмом, который вступает в прямой диалог с социальным пространством, где острее чувствуется конфликт между художником и государством.

Процесс работы над проектом интересный и захватывающий, но со стороны не представляет ничего особенного. Большую часть времени занимает исследовательская работа: просмотр картинок, подбор референсов, изучение текстов, многократная корректировка сценария. Этот подготовительный этап может растянуться надолго. Единственное, что его ограничивает — это дата открытия выставки. В какой-то момент приходится остановиться и начать съёмки. Когда я перехожу к реализации проекта, очень многие вопросы остаются для меня нерешёнными: только после съёмки я понимаю, как должна выглядеть работа в финальном виде.

Когда ты относишься к себе критически, то постоянно сталкиваешься со своим вторым «я», которое говорит тебе: «Ну разве так вообще работают?»

Антонина Баевер и Дмитрий Фёдоров
ОБОИМ ПО 25 ЛЕТ
АНТОНИНА: Я всегда рисовала и думала о том, что хочу заниматься кино. Оказалось, это совсем не мой мир. Все мои дороги лежали к сфере, которая принимает любых отъявленных маргиналов, любой мусор общества. Мы все (Боря Кашапов, Дима, я, Олег Устинов) познакомились в Школе Родченко — скорее всего, методом исключения поняли, что мы со схожих планет.

ДИМА: Я родился в Сибири и с детства ходил в художественные школы — с возрастом понимаешь, что это вообще не связано с искусством. Искусство — это то, что ты творил от тоски и одиночества в этом маленьком городе. В Красноярске я поступил в Художественное училище имени Сурикова, откуда меня выгнали за провокации и перформативные практики; оттуда переехал в Москву и поступил в Школу Родченко в мастерскую к Сергею Браткову.

АНТОНИНА: Я только сейчас понимаю, что перформансами заниматься начинают в основном в детстве: я начала, например, мимикрировать под каких-то других людей. Я так доставала родителей, когда представляла себя каким-то персонажем, а меня всё не отпускало — я себя вела как другой человек. Это не актёрская природа, а перформативная, когда в тебя просто вселяется другой человек.

ДИМА: Когда мать уходила из дома, я надевал её одежду и перевоплощался в разных женщин — это моё любимое занятие детства. Мне кажется, многие так делали, но не все готовы такое вспоминать.

АНТОНИНА: Мама пытается понять, чем я занимаюсь, я ей за это признательна, но всего всё-таки лучше ей не показывать. Например, во время прошлого перформанса я сидела под капельницей — мы хотели таким образом показать процесс очищения. И как же я боялась, что не получится правильно поставить иглу. Тогда было тяжело справиться с острым желанием выпить.

ДИМА: Видели такой мем в интернете: если к гомосексуализму душа не лежит, то идите в художники? Вот это всё про меня — и про гомосексуалзим, и про художников. У меня не было выбора между искусством и чем-то ещё — я ощущаю себя художником вне всяких школ и программ.

Я только недавно начал задумываться о том, что детство — время первых перформативных практик. Например, я собирал из бесформенных кусков одежды тела и бросал их на дорогу, сам в это время спрятавшись в кустах и ожидая реакции водителей. Иногда это доходило до побегов от милиции в сторону леса через кладбище — там всегда можно было спрятаться. Как-то сшил большой носок и надел Ленину на голову на главной центральной площади города — это вызвало большой скандал, об этом писали все местные газеты. Я всё это вытворял лет в 13–14.

АНТОНИНА: В России существует арт-сообщество, но в нем нет ни капли общности; оно не кажется единым — в основном все друг друга не очень любят. Но при этом мы понимаем, что за пределами нашего сообщества всё в миллиард раз хуже. Одни художники воспринимают других как уродов в семье: да, они такие, но всё же мы вместе. Тут все свои, а там — те, кто нас вообще никогда не поймёт (то есть настоящие враги).

ДИМА: К примеру, у нас отбирают площадки, мы вынуждены обосновываться в заводах, типа этого (НИИДАР. — Прим. ред.), а в галереях выставляются исключительно состоявшиеся художники.

АНТОНИНА: Создаётся иллюзия того, что всё дозволено, но на самом деле наоборот — нам ничего нельзя, как показывает практика. Ты должен всегда оставаться независимым, если хочешь говорить о каких-то неприятных, но правдивых вещах.

ДИМА: Недавно нас побили на гей-прайде прорелигиозные и пропатриотические группы людей.

АНТОНИНА: При этом мы не были одеты как-то особенно, на нас просто нахлынула прогосударственная масса, которая сразу вычисляет кто «свой», а кто — «чужой». Окружающие в любой толпе легко вычисляют маргинала, стараться вообще не нужно — можно просто выйти на улицу.

Варя Павлова (Лисокот)
27 ЛЕТ
Мне пророчили певческую карьеру, готовили в музыкальное училище, но в силу своей неусидчивости и нелюбви к фортепиано я с лёгкостью отказалась от этого пути и на удивление поступила в МГХПА имени Строганова.

Наверное, в связи с тем, что я много лет провела в коллективах, у меня сформировалось стойкое нежелание принадлежности к какой-либо среде. Плюс я не очень поддерживаю концепцию соревновательности в любом поле человеческой деятельности. В музыкальной среде меня часто называют художником-перформансистом, а в художественной — певицей. И это меня устраивает.

Моё представление — это подготовленная импровизация, а главный инструмент всегда с собой: можно сказать, что процесс подготовки происходит где угодно и когда угодно. В начале своей деятельности я часто шила себе анималистические маски — было легче устанавливать контакт со зрителем, немного спрятавшись. А сейчас я придумываю и затем реализую костюмы вместе с конструктором и дизайнером.

В сентябре ко Дню города я готовила выступление в Музее Москвы. В разгаре был конфликт на востоке Украины, и все с ужасом следили за происходящим, не имея возможности отвлечься. Тогда я полностью погрузилась в создание образа, и получилась Спасская башня в камуфляже, с пробитой крышей, из трещины которой исходило бордово-красное свечение и вытекала струйка бисерной крови. Признаться, это было очень тяжело. Кажется, я впервые забыла слова во время выступления, так как была полностью сосредоточена на ощущениях от собственного костюма. Сейчас же история получила продолжение и постепенно перерождается в целый проект, который будет содержать и перформативную часть.

Надя Толоконникова
25 ЛЕТ
Если ты заинтересован в политике, то в обществе с более-менее развитой демократией и со свободными СМИ тебе стоит пойти в какую-нибудь партию. Здесь с моими взглядами у меня бы ничего не вышло, поэтому я выбрала акционизм. Кроме этого, как говорил Пригов, искусство — это когда ты осознаёшь свой недостаток, преодолеваешь его и превращаешь его в достоинство. [Через акции] я преодолевала свои комплексы. Я всю жизнь была отличником, ботаником, скромным человеком. Акционизм стал способом помыслить для себя возможность иного действия, радикального действия, расширить рамки возможного поведения.

В тюрьме у меня была знакомая, которая пере***** (перетрахала) половину колонии. Я понимала, что я никогда не смогу пере***** (перетрахать) ни половину колонии, ни половину города просто в силу природной стеснительности. Но сделать высказывание об альтернативной сексуальности мне всё равно хотелось, поэтому я шла в метро и целовала женщин-полицейских. Это было нелегко психологически, но акция — это не удовольствие, не исполнение твоих заветных желаний. Кажется, будто акционизм делается легко и в порыве чувств, а на самом деле это чертовски долгая работа, практически как съёмки фильма.

Перед акцией «Лобзай мусора» мы с Катей Самуцевич долго тренировались. Отходили друг от друга на пять метров, сближались, целовались, обратно расходились и делали так раз по 20. Нам важно было преодолеть психологический барьер и технически понять, как лучше целовать человека, который будет вырываться. Оказалось, что нужно хватать его за воротник: тянешь к себе и в какой-то момент фиксируешь, хотя бы на две секунды.

Акции надо объяснять — это ведь другой язык, всегда нужен подстрочный перевод, особенно в России, где традиция изучения современного искусства достаточно слабая. Здесь у многих до сих пор возникает вопрос, в чем, собственно, ценность Малевича и почему Пикассо продаётся за такие деньги. Если акцию не объяснить, может получиться глупо, как с «Панк-молебном». Некоторые люди в России его не поняли, поэтому легко повелись на государственную пропаганду, которая говорила им, что она антихристианская. Я считаю, что акция в целом получилась ужасной. У нас не осуществилось почти ничего из задуманного — мы даже не дошли до припева. Клип смонтировали из говна и палок. Как ни странно, за самую плохую акцию Pussy Riot мы сели. Видимо, Путину просто не понравилось, он подумал: блин, какое говно, плохая акция, срочно посадить!

Одно из правил, которое я железно соблюдаю, — если ты идёшь на дело, ты должен быть кристально трезвым. Иначе это будет просто угар, который сам по себе, конечно, мил, но это уже не будет искусством, не будет акцией. Акция должна быть жестом, который ты продумываешь, и желательно не одну неделю.

Я думаю, что искусство в России многое может поменять, и акционизм не является особенным жанром. Показательна история Международного Канского фестиваля, который проводится в маленьком городе в Красноярском крае: в первый год москвичей, которые приезжали на фестиваль, чуть не ********* (побили), а на второй год те же самые гопники пришли к ним с арт-проектами. Это доказывает, что люди достаточно легко втягиваются в современное искусство — оно задорное, бодрое, весёлое, сексуальное, провокационное. Если «Канских фестивалей» будет много, наступит время, когда большая часть России станет ценить современное искусство. И тогда неизбежно произойдёт запрос на политические перемены.

Почему поджечь двери здания на Лубянке — это искусство?
Термин «искусство» менял свое значение много раз, и объект искусства видоизменялся вместе со средой, в которой жил художник. Место и время для своей акции Павленский выбрал прицельно. Можно спорить о том, что именно символизирует акт поджога, но все — даже противники Павленского — прекрасно понимают, что он хотел сказать; а значит, он попал в цель. Он создал новый образ, которого не было до этого: художник с канистрой на фоне горящей двери ФСБ. Для того чтобы получить этот образ, он использовал СМИ и свое тело в качестве инструмента. При взгляде на этот образ у нас возникают идеи и чувства, они побуждают многих людей высказываться по этому поводу. Ну, конечно, это искусство.
А если бы Павленский вашу дверь поджег — это что, тоже было бы искусством?
Поджог моей двери должен был бы указывать на какие-то действия, которые я совершила или совершаю и с которыми не согласен художник. Но если бы я написала про него неприятную статью, а он бы в ответ поджег мою дверь, это было бы простым сведением счетов. Искусством это стало бы в том случае, если бы возник дополнительный смысл в результате взаимодействия бензина, моей двери, моей позиции по какому-то вопросу, и позиции Павленского.
Как отличить искусство от вандализма и банальной порчи имущества?
Периодически возникают ситуации, когда художники нарушают закон. Даже граффити Бэнкси по форме — уличный вандализм. Полицейский не обязан знать разницу между хулиганством и художественной акцией, но полицейский и не должен решать. Он должен выполнить свою работу, а дальше решать должно общество, в том числе искусствоведы, историки, другие художники. У нас же, по факту, и законы работают в выборочном порядке, и решения принимают люди, которые даже не сделают попытки выяснить: искусство перед ними или вандализм. Вопрос об ответственности художника перед законом должны решать несколько групп специалистов, а не только следственные органы.
Обязательно ли акционизм связан с нарушением законов?
Нет, совершенно необязательно, но в реалиях современной России любое необычное поведение в обществе может рассматриваться как посягательство на установленный порядок. Можно с уверенностью утверждать, что если вы будете хором петь на Красной площади, то рано или поздно вас задержат.
Почему нельзя поджечь изображение дверей ФСБ на выставке в специально отведенном для этого месте?
Ну, а почему нельзя, вместо того чтобы выпускать газету на всю страну, сделать макет редакции в каком-нибудь ангаре и там для собственного удовольствия печатать ее в нескольких экземплярах? Петру Павленскому было важно сделать заявление для множества людей, а не только для посетителей выставки, поэтому он выбрал для этого подходящее, с его точки зрения, место. Кроме того, в современном мире, как говорил искусствовед и философ Борис Гройс, циркулирует информация, которая не может быть о фикции — только о фактах. Поэтому и искусство изменилось, оно тоже стало апеллировать к фактам. Другими словами, если бы новость об акции Павленского звучала как «художник построил макет здания и поджег его дверь», вас бы вряд ли это заинтересовало. Медийная реакция — это важная составляющая современного художественного жеста.(С)

В ночь с 8 на 9 ноября в Москве прошла странная акция. Петр Павленский, называющий себя акционным художником, облил бензином дверь главного входа здания ФСБ на Лубянке и поджег ее, после чего спокойно стоял и ждал, пока за ним придут. Полиция появилась практически сразу же. Художника обвиняют в вандализме по мотивам идеологической ненависти, а сам он заявил, что поджог двери здания ФСБ – его способ борьбы с терроризмом. Павленский и ранее устраивал необычные акции. В 2012 году в поддержку Pussy Riot он стоял в одиночном пикете у Казанского собора в Петербурге с зашитым суровой нитью ртом. В 2013 году художник в день милиции прибил свою мошонку к каменной брусчатке Красной площади. В 2014 году он обматывался колючей проволокой у здания Законодательного собрания в Петербурге, отрезал себе часть уха, сидя на заборе Института психиатрии им. Сербского. Большую часть акций художник проводил в обнаженном виде.

Радикальное политическое искусство – это очень маленький сектор гигантского прекрасного явления, которое называется современное искусство. Оно очень сильно влияет на нашу жизнь – и государственную, и частную. Примером тому может быть то, что во всех школах России от всех детей и родителей требуют проектов, во всех институтах и колледжах требуют от студентов концепции. Сами эти слова пришли из современного искусства. Современное искусство – это область очень глубокого аналитического экспериментального мышления. И государство результатами его деятельности пользуется очень активно. Современное искусство активно участвует в поднятии культурного и туристического статуса самых отдаленных регионов. Простое искусство, например, не поедет за Полярный круг, а современное искусство уже 15 лет там существует. Это десятки авторов, десятки кураторов, фестивали, например, в Норильске, в Мурманске, в Архангельске, в Сургуте, которые начались в 2000-х годах. В то время как вся страна считает эти территории страшными областями непригодными для жизни, там происходят такие масштабные культурные действия. Туда вывозили современных художников, они работали с населением, устраивали мастер-классы, несмотря на экстремальные погодные условия, обустраивали значимые для городов объекты, устраивали музыкальные и книжные фестивали. Современное искусство учит мыслить глобально, учит целому спектру новой веселой жизни. Это одно из самых эффективных экономических и человеческих антидепрессантов на данный момент. Иллюзия, что в современном искусстве существует только радикальный политический сегмент, существует потому, что информационные агентства реагируют лишь на агрессию и политику. Это выбор прессы. А на самом деле мир современного искусства очень разветвленный и прекрасный. Это такой новый сегмент экономики во всем мире, очень живой, один из немногих, который не скручивается в результате всемирного экономического кризиса, а, наоборот развивается. Современное искусство, в первую очередь, учит человека толерантности, открытости и искренности отношений. Павленский хочет быть экстремистом, но на самом деле он же романтик. Просто пресса реагирует только на скандал. Есть много замечательных акционистов. Это Елена Ковылина, у которой было много акций, и в связи с памятью о Второй мировой войне, и женские темы она исследует, и темы времени. Есть сын Людмилы Петрушевской Федор Павлов-Андриевич, и глава всего русского акционизма Олег Кулик. Их акции о человеческом достоинстве, о вере, о силе духа, о прекрасных вещах. Их надо рассматривать именно в аспекте гуманистическом, когда человек существует отдельно от государства в своем частном пространстве. Вообще такое направление в искусстве называется экзистенциализм. К нему принадлежали Жан Поль Сартр и Ганс Христиан Андерсон. Акционизм требует от художника очень большой смелости и отдачи. Есть отличный художник-акционист, который политикой не занимается никогда – это Макс Илюхин. Он исследует много вопросов, например, о том, насколько высказывание человека может быть понято. Также вместе с Максом Илюхиным мы делали ярмарку художников для художников, чтобы исключить капиталиста в качестве галереи. Этот опыт пришел из Швеции и удивительным образом его смогли применить в России. У Макса был проект «Отель Москва»: приехали немецкие художники, которые жили в выставочном зале. Это был экологический проект-исследование. Происходило все на Artplay, туда пришли чиновники, смотрели на инсталляции и перфомансы. Причем они пришли в 10 утра, когда художники еще спали. Чиновники должны были исследовать, как искусство осваивает бывшие промышленные территории, и они ушли очень довольными. Во всем мире из городов вывезли заводы. Кто первым приходит на выжженную территорию, оставшуюся от промышленности? Искусство, которое работает как регенератор. Более 20-ти лет назад в мире было всего около 5 выставок современного искусства – биеннале и ярмарки. Теперь этих ярмарок и биеннале в каждом большом городе очень много, даже уже не только в столицах. В Москве есть «Экспериментариум», замечательный аттракцион для детей, это интерактивная инсталляция, там нет никакой политики, зато много науки и искусства. И сделан он на базе наработок современного искусства. Народом это востребовано, людям нравятся инсталляции, которые пищат, светятся, содержат в себе модную идею.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Ситуация, которая сложилась за последние годы в современном искусстве России, является поистине трагической и крайне бесперспективной. Это связано с тем, что к власти в культуре насильственным способом пришли некие прозападные силы, которые, как и в сфере экономики, решили построить модель, точно копирующую западную. Она и была здесь построена. Если вы заметили, на территории России появилось место под названием «Территория АРТ». На ней были построены специальные микроскопические резервуары и теплицы, где были выращены и поддержаны именно те формы искусства, которые являются, к сожалению, тем фантомом современного искусства, который у нас и проявился. На Западе еще в 60-е годы была проведена реформа, и люди типа Pussy Riot ни в коем случае не оказывались на страницах больших источников массовой информации. Они всегда были маргинальными и узко специальными явлениями. Маленькие группы могли наблюдать за поведением людей, для кого-то не очень здоровых, для кого-то веселящихся, занимающихся своей узкой направленностью, То, что в нашей стране достояниями многомиллионной аудитории стали явления культуры, рассчитанные на 5-10 человек, это не ошибка, а намеренная культурная стратегия, которая была внедрена в нашей стране. Сама она никуда не денется. Россия является родиной искусства Авангард. Это тип творчества чуть-чуть опережающий в среднем достигнутый по отрасли. Оно появилось у нас в начале 20 века и никуда не исчезло. В России есть художники 70,60,50-летние, которые занимаются деятельностью, полезной для людей. Для понимания современного искусства предлагаю ввести одну очень простую категорию: полезное и вредное для здоровья. То, о чем мы говорили ранее – вредные для здоровья категории. Но есть вещи очень полезные для здоровья и духовного плана. Эта тема вводилась при помощи анестезии нашей культуре. Каким образом ультрамаргинальные явления стали мейнстримом большой вопрос, в том числе и к Минкультуры. Почему у нас маргинальное событие, кто-то нарисует член на мосту перед зданием ФСБ, и это становится темой не маленького журнала «Член на мосту», а завоеванием газеты «Известия» к примеру. Очень серьезные опасения вселяет то, что в рамках нашего информационного поля есть людишки, которые только и ждут появления очередного тролля: или кто-то трусы снимет, или укусит кого-то. Если кто-то считает это нормальным явлением для художественного процесса, это далеко не так. Во всех Западных странах очень жестко реагировали на подобного рода акции. Существует огромное количество заслуживающих внимания деятелей искусства, которые будут гармонизировать наше общество. Современное искусство – очень большая территория 360 градусов. Из них в России выбрали 5% самого радикального и специфического. Нужно разбираться, чтобы не было все доведено до трагических обстоятельств.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Акционизм - искусство достаточно специфичного жанра, которое помещает фигуру политическую внутри фигуры эстетической. Художники-акционисты занимаются той частью политики, которая складывается в сюжеты, уже существующие в искусстве. Традиция акционистского искусства в России складывалась в трех проявлениях. Первое связано с юродствованиями в 17 веке, со скоморохами. Вторая точка появления подобного искусства – это Серебряный век, жесты авангардистов. И на Западе в это время стало происходить оформление жестов в искусстве. Соответственно, то искусство, которое мы имеем сейчас, выходит с конца 80-х – начала 90-х годов из акций концептуалистов и художников-акционистов: Кулик, Бренер, Осмаловский, Мавроматти. Эти четыре художника занимались только акциями. Если смотреть на это с точки зрения человеческой перспективы, то выстраивается очень стройный сюжет, и странно, что многие образованные люди очень мало об этом знают, это явные вещи, а не какие-то ультрамаргинальные. И если хорошо знать историю искусства, начиная с юродивых, и заканчивая флешмобом, то вопросов об акционизме не возникает. Видно, когда какой-то художник делает жест социальный, направленный на превращение знания или создания метафоры происходящего, не сильно завязанного с текущей политикой. На самом деле акция Павленского мало завязана с политикой, это некий посыл – «Ой, как все горит у нас внутри». Смысл скорее такой, чем конкретный политический процесс, протест или заявление. Павленский проходит по касательной политики. Для него политика важна всего лишь как символ реальности. А собственные мысли у него совсем другие, часто провокационные, сложные, диалектические, скорее имеющие отношение к философии, чем к политическому дискурсу. Это понятная логика. Павленский говорит: я совершил этот поступок, воспримите его очень серьезно. Но это всего лишь клоунада. Все должны понимать, что это художник, что он делает одно, говорит другое, а думает третье. Современное общество должно это уметь понимать, считывать. Это хороший тест на зрелость. Он показал, что общество надо оздоровить. У него очень позитивная программа. Он делает какую-то микротрещинку, а для общества это повод задуматься. Модель акционного искусства оказалась востребованной, но есть и субъективный фактор, возможно, если бы не было бы проекта группы «Война», появившегося в 2007-2008 году, откуда вышли PussyRiot, возможно, такой тип коммуникаций и не проявился бы сейчас. Я считаю, что это хорошо, потому что это альтернатива тому, что происходит на востоке Украины. Люди в театральном режиме обсуждают актуальные проблемы, а не ждут, пока они разорвут общество. Это способ сбрасывания лишней энергии, снижения напряжения в обществе. Общество, где происходят акции «Войны», Павленского, PussyRiot в целом будет более здоровое, чем то, в котором будут только правильные вещи, а потом что-то серьезное рванет. Многие художники разделяют такую позицию – что это в принципе полезно. Это не деструкция, а новые формы развития. Мы же не только читаем серьезные произведения, но любим и сказки, и юмористические произведения. Это как с романом «12 стульев», который вышел в сталинское время. В книге сильно вышучиваются все проблемы общества. И обществу всегда нужна такая отдушина. Акционистские художники в своем творчестве всегда заступают за грань, но не до конца, они занимаются трансгрессией. Они не выходят за пределы своей конвенции, а делают шажок, когда искусство требует нового. Насилие над личностью – это то, чего художники никогда себе не позволят. А насилие над имуществом – это игры, в которые обычно играют художники. Акционисты заступают, но не выходят за пределы. Эти признаки отличают художника от того, кто пытается делать какие-то спекулятивные жесты.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Акционистское искусство, конечно, существует вне политики. Это форма существования современного искусства, как абстракционизм и различные другие жанры. Например, была такая акция: человек в большом корыте с бетоном в течение продолжительного времени ходил по кругу с веревкой до тех пор, пока бетон не застыл. Это можно интерпретировать как политический акт, что человек погряз в действительности. А можно интерпретировать как акт абстрактного искусства, исследования материала. Журналисту ближе политический контекст, а художнику – абстрактный. Есть акционисты, которые действуют явно с политическим уклоном, а есть те, которым политический уклон присваивают. Так удобней журналистам, они в последнее время падки на простые желтые радости, никто не хочет заниматься анализом, самообразованием. Мы скатились в зону простоты и дебильности. Акционистское искусство интерпретирует зритель, а если Павленский заявляет, что его акция – это искусство, значит так к этому и необходимо относиться. Если художник хочет представить это как искусство, значит это искусство. Сейчас идет новая волна акционизма. Он начался в России с первых акций Олега Кулика и Александра Бремера. Тогда, в середине 90-х, была первая волна российского акционизма. Это связано с политическими изменениями. Кулик пытался средствами акционистского искусства представить некий образ России того времени. Акционизм - один из жанров современного искусства, достаточно много акционистов проживают на Западе. И чтобы его понять, необходимо потрудиться, бедный обыватель не стремится познать глубины ядерной физики, точно также он не стремится познать глубины акционистского искусства. Надо идти в библиотеку, книжки читать, образовываться. Моего друга, неспециалиста в области современного искусства, как-то спросили, как он научился в нем разбираться. Он сказал, что посмотрел 5 миллионов картин, относящихся к сфере современного искусства последних 15-ти лет. После просмотра первых 500 тысяч придет недоумение, на втором миллионе – некое понимание, а после пятого человек уже станет специалистом.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Любая художественная акция может существовать вне политики. Она может быть, например, посвящена проблематике искусства. Все остается за автором, который решает, как сделать акцию. Акционизм был интересен для меня в качестве художественной практики. Когда я ходил по Москве в маске зайца – это было некое художественное действие, развивающее восприятие. К сегодняшнему акционизму я бы это уже не отнес. Мое мнение по поводу акций Павленского находится в точке ноль. Но очевидно, что энергия авангарда из акционизма ушла. Акционизм теперь всегда будет существовать как живопись, будет множество художников, которые этим будут заниматься, сегодня есть интересные акции. Акционизм – очень живое явление, которое теперь постоянно присутствует в искусстве. Искусство 20-го века постоянно разрушало границы. А авангард разрушал границу между искусством и не искусством. Сегодня зритель сам может решить, искусство это или нет, возникает эффект наблюдателя. Расцвет акционизма был в 90-х. В международном контексте широко известна ситуация московского акционизма, а также три его основных представителя – Бренер, Осмоловский и Кулик. Тогда акционизм был авангардом, в нем было что-то новое. А сейчас акционизм – это такое же явление, как живопись, то есть вроде он умер, а на самом деле он есть, живет и к нему есть общественное внимание. Сейчас я, как и все мы, нахожусь в расширенном эстетическом поле, поэтому для меня нет никакой разницы, делать акцию или рисовать картину.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Акционизм возник во второй половине 20 века. В России в 90-е годы было очень много художников-акционистов – и политических, и неполитических, которые тоже широко обсуждались. Сейчас этот жанр сложно назвать новым. Он всем более менее понятен. Ежедневно миллионы художников рисуют картины, снимают фотографии, делают перфомансы, спектакли, это ход жизни. И в живописи есть художники, которые рисуют на тему политики, и люди, которые рисуют пейзажи. Также в искусстве акционизма: оно бывает посвящено самым разным темам. В искусстве акционизма художник очень часто работает со своим телом. Часто это бывает на грани театра или танца, или же в синтезе с другими людьми искусства. Бывают, безусловно, работы художников, которые обращены на какие-то переживания, связанные с внутренними драмами, трагедиями, или, наоборот, со счастливыми моментами. Можно провести аналогию с живописью. Сейчас в «Манеже» большая выставка соцреализма. Большая часть работ там политическая. Художники рисовали Ленина, Сталина, Ворошилова. Это тоже можно назвать политическим искусством, просто в ту эпоху, наверное, эти герои кого-то волновали, а лет через двести, может быть, они будут неизвестны, а потомки будут анализировать композицию, цветовые решения, динамику, не понимая, какие политические смыслы вкладывали живописцы в свои работы. Художники вообще высказываются на самые разные темы, и очень часто бывает, что интерпретация зрителя или искусствоведа смыслов той или иной работы не совпадает с теми задачами, которые ставил художник – это совершенно нормальное явление. Не только радикальные художники доходят до масс. Другой вопрос, что акции Pussy Riot, Павленского очень хорошо освещались в СМИ. Если художник замешан в скандале, особенно в политическом, у нас это освещают абсолютно все средства массовой информации.

Подробнее на Speakercom: http://speakercom.ru/culture/kazus-pavlens...ennoe-iskusstvo

Политика
Важнейшим лейтмотивом творчества акционистов девяностых было выживание. Собачьи перформансы Олега Кулика были убедительной метафорой положения, в котором очутился советский человек после шоковых неолиберальных реформ, – образ выброшенной на улицу домашней собаки.
Но, создавая метафоры происходящего в стране, художники-акционисты не ставили перед собой политических целей, а выражали экзистенциальные состояния в диапазоне от эйфории до полного отчаяния, включая мазохизм, богоборчество и т.д. Возможно, наиболее репрезентативной акцией девяностых является совместная акция Александра Бренера и Олега Кулика «Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером», когда Кулик бросался на прохожих и машины, а Бренер выкрикивал «В бездарной стране!». Манифестируемый смысл этой акции - защита искусства, которое и есть то самое последнее табу которое одинокий Цербер вызвался охранять в нашей многострадальной стране, которую якобы только искусство может спасти от бездарности и прочих бед. Славой Жижек сказал, что подобным образом художники манифестируют свое право на трансгрессию. Трансгрессию художественного жеста.
Ретроспективно понятно, что таким образом московский акционизм очертил свой горизонт в политическом пространстве. Охрана границ искусства – единственная внятная политическая стратегия акционистов девяностых. Артивисты же начали свой путь в социум как открытый космос с того места, где остановились акционисты, послушно вняв императиву «невлипания» в политику, который они некритично приняли от предыдущего поколения художников-концептуалистов.
Коммунизм Что касается стратегий артивизма, то уже сейчас определился достаточно широкий спектр от «когнитивного терроризма» «Войны» и Лоскутова, обессмысливающего идеологические и пропагандистские машины с применением стратегий subversive affirmation, до позитивных социальных стратегий, постановки конкретных политических целей: децентрализация страны и развитие регионов у «Бомбил», защита меньшинств и социально уязвимых групп (Евгений Флор, московская «Война»), построение коммунизма («Что делать?») и т.д.
Важно отметить, что на рубеже девяностых и нулевых было предпринято несколько попыток создать искусство, близкое к современному артивизму: несколько инициатив Анатолия Осмоловского ("Радек", "Внеправительственная комиссия", "Против всех") и «Союз радикальных художников» Евгения Флора. Но, к сожалению, из-за жестких преследований со стороны ФСБ все эти начинания обрывались.
Артивистов, заметим, это уже не пугает. Про Флора несколько лет не было слышно. Осмоловский же публично отказался от политического акционизма и занялся пропагандой высокого модернизма. Сейчас он ездит на Селигерский форум и обвиняет сидящих в тюрьме артивистов в том, что они не художники.
Важно отметить, что акционисты девяностых редко заявляли о своей оппозиционности. Они склонны были воспринимать ельцинских либеральных реформаторов как союзников. Артивисты однозначно противостоят «кровавому путинскому режиму» и ставят перед собой цель его демонтировать, используя любые ненасильственные методы.
Проблема языка
Важным мотивом деятельности акционистов было стремление создать новый язык в обстановке безъязычия, невнятности окружающей ситуации, слишком новой и неожиданной, чтобы сориентироваться лингвистически. Огромные усилия тратились на создание дискурсивной упаковки. Создавался язык, на котором можно было бы говорить о том, о чем в русской традиции не говорили, в частности, об акционизме. Во многом это было определено необходимостью вписываться в западный контекст, а также в традицию, заложенную предшествующим поколением художников-концептуалистов.

Сейчас эти попытки кажутся наивными, а искусствоведческие тексты тех времен ужасно перегруженными и скучными. Судя по всему, примерно такими же они казались и большинству читателей газеты «Сегодня» (главного рупора совриска 90-х), которые при покупке газеты вынимали страничку раздела «Культура» и отправляли ее в мусорный ящик не читая. «Художественный журнал» до широкой публики не доходил, но читать его было мучительно даже участникам художественного процесса.

Современные артивисты (возможно, за исключением «Что делать?», которые тратят кучу времени и усилий на создание и поддержание декоративного левого дискурса) отказываются от создания собственных языков, экспроприируя языки тех социальных сред и медиа, то есть областей социума как открытого космоса, куда артивистов постоянно сносит.

Действия артивистов стремятся к тому, чтобы быть политическими жестами. Языки, на которых они разговаривают, – политизированные пиджины, интуитивно понятные представителям самого широкого спектра политических и социальных групп. О связях с искусством девяностых напоминает лишь чуть уловимый акцент.
Традиция
Главная заслуга акционистов девяностых в том, что они, начав с нуля, сделали этот невиданный способ художественного действия востребованным и интересным социуму. С артистическими экспериментами русских авангардистов начала века был слишком большой разрыв, чтобы можно было бы говорить о корнях. Я бы сказал, что акционизм появился из стихийного жеста покойного Гриши Гусарова и теперешнего завсегдатая Селигера Анатолия Осмоловского, которые тогда за несколько месяцев до развала совка вытащили своих товарищей на Красную площадь, чтобы выложить своими телами три буквы «ХУЙ» напротив Мавзолея. Олег Кулик помогал в организации акции. Это важное для начала девяностых событие разбудило Александра Бренера и Олега Мавроматти.

Видимо, акционизм вообще возникает в бурные периоды истории. Стоит вспомнить всплески юродствования в период реакционного русского возрождения или артистические эксперименты русского авангарда, рожденного в революционных бурях. Но, как бы то ни было, акционисты девяностых не соотносились с предыдущими эпохами. Артивисты уже имели и развивали традицию, заложенную московским акционизмом; они находят подобные явления в истории и соотносятся с ними. Когда мы с «Войной» жили в подвале на улице Свободы и обсуждали готовящиеся акции, часто аргумент был такой: «Бренер (Мавромати, Кулик, Осмоловский) сделал бы так».
Роль терроризма
Уничтожение двух башен Всемирного торгового центра мусульманскими террористами резко сменило оптику восприятия современного искусства в мире. Если раньше художник, использующий публичные художественные и паратеатральные практики, еще мог позволить себе соотноситься только с историей искусства, сейчас он неминуемо влипает в смысловые поля, связанные с терроризмом. И, кстати, наоборот (история с композитором Карлом Штокхаузеном). Любая громкая акция нынешних артивистов в медиа неминуемо ассоциируется с терактами. Любые разговоры о том насколько она вписана в традицию искусства, отодвигаются на задний план и способны породить лишь дополнительные смыслы.


АвтопробегНеслучайно профессор Дартмутского колледжа Михаил Гронас, описывавший деятельность «Бомбил» и «Войны» предложил использовать термин «когнитивный терроризм»: художники с помощью символического насилия добиваются сходных медийных эффектов с теми, которые удаются террористам с помощью субъективного насилия (термин Славоя Жижека).

Это резко отличает ситуацию девяностых от ситуации нулевых, когда вместо террористов были бандиты. Акционисты жили во времена ожесточенных бандитских войн за собственность, но эта реальность не особо волновала художников. Строительство арт-рынка занимало их больше.
Репрезентация
Притом, что акции акционистов и артивистов внешне похожи, в них используются разные стратегии выражения (репрезентации). Репрезентация акционистов сводилась непосредственно к самой акции, продукт артивистов – к авторскому отчету в Интернете и всегда является вбросом информации в медиа-среду, который должен вызвать бурную реакцию и последующее обсуждение. В артивистских командах часто существует «специалист по тонкой дискурсивной настройке», который раскачивает медийную среду, провоцирует ее на реакции и порождение дополнительных смыслов. Можно с уверенностью говорить о том что артивизм интерактивен.

У акционизма такого не было – была ориентация на художественную, узко профессиональную среду. Хотя нужно признать, что умение Олега Кулика работать с медиа во многом предвосхитило интерактивность следующего поколения художников, которые сделали ее своей репрезентационной стратегией.
Вымывание смысла
Созданная за последнее «новозастойное» десятилетие медиаполитическая система сделала невозможным любое прямое политическое высказывание, которое сразу же «упаковывается» в маргинальные обложки в русле стратегии противостояния «экспансии меньшинства», предложенной Кремлю в начале нулевых политтехнологом Глебом Павловским.

Парадоксальным образом, для того чтобы оказаться услышанным необходимо, произнести что-то бессмысленное, точнее, обыссмысливающее, взламывающее внутренние механизмы пропагандистских машин, эффективно канализирующих любые позитивные высказывания снизу.

Неслучайно медиартивисты (в первую очередь «Война» и Артем Лоскутов) активно используют стратегии subversive affirmation, которые вызывают крайне нервную реакцию властей и оказываются эффективными, что помогает артивистам проникать в медиа в том числе и лояльные властям.

Эта ситуация специфична для артивизма. Акционизм, опасающийся выходов в открытый социум и живший в странном информационном поле бульварных газет и специализированных высокоинтеллектуальных изданий о современном искусстве, не сталкивался с этими проблемами.

В этом месте логично было бы подвести итоги, сделать прогнозы развития артивизма в России. Но это делать пока рано, несмотря на то что с этим культурным явлением связаны ожидания.(С)

Вена — город, культура которого определила развитие искусства и мысли в XX веке. Там Зигмунд Фрейд разработал психоанализ, Густав Климт и Эгон Шиле создавали свою живопись и графику, там же был построен Дом Сецессиона, где проводились новаторские для своего времени выставки. Вторая мировая война уничтожила не только значительную часть города, но и его культуру. Ситуация изменилась в 1960-х, когда в Вене появились одни из самых радикальных художников того времени.

Венский акционизм не смог бы возникнуть, если бы глобальный тренд на выход искусства из галерейных и музейных пространств (что в то время можно было наблюдать на примере практик хеппенинга в США и творчества участников группы Fluxus) не соединился с историческими условиями, в которых оказались художники того времени в Австрии. По заявлению Теодора Адорно, поэзия после Освенцима невозможна — и потому австрийские художники призывали отказаться от репрезентации реальности. И это притом что у большинства венских акционистов было академическое образование.

Акционисты занялись радикальным перформансом, чтобы обозначить состояние, в котором оказалось австрийское общество после войны. Художники говорили о коллективной амнезии буржуазии, забывшей преступления нацистского периода и отрицающей нанесенную теми временами травму. Именно вскрытие последней через шок и высмеивание буржуазного образа жизни и стало их целью.

Практики венских акционистов сошли на нет в 1970-х годах, но их влияние на современное искусство сложно переоценить. Многие художники, работающие в жанре перформанса, часто напрямую ссылаются на хрестоматийные акции австрийцев. Не обошлось без этого и российское искусство. Отечественные художники, начиная с 1990-х, устраивают акции, которые по степени жестокости можно сравнить с работами венцев, пусть они и существуют в другой социальной реальности и обращаются к другим темам.
Люди-собаки
Вероятно, один из самых известных проектов венских акционистов — перформанс Петера Вайбеля (чья ретроспектива, кстати, в прошлом году прошла в Московском музее современного искусства) и Вали Экспорт, когда они разыграли роли хозяйки и пса, которого выгуливают по улицам Вены. Для Вайбеля образ пса был метафорой отчуждения, которое испытывают австрийцы по отношению к собственной истории и экономическим условиям. Человек, это относится и к художникам, становится лишь элементом производственной машины капитализма, чем-то вроде разумного скота, — потому Вайбель и Экспорт и используют образ животного. Прямохождение отличает людей от животных, но метафорически встать с четверенек мы сможем только в справедливом обществе. Кроме того, у работы много других подтекстов вроде соотношения садизма и мазохизма и иронии над матриархатом.


Свой «человек-собака» есть и в российском искусстве. Акция «Бешеный пес, или последнее табу, охраняемое Цербером» стала знаковой для биографии Олега Кулика и Москвы 1990-х. 23 ноября 1994 года из галереи Марата Гельмана на Малой Якиманке выбежал на четвереньках голый Олег Кулик, которого на цепи держал полуобнаженный Александр Бренер. Несколько минут Кулик бросался на людей и автомобили, а потом скрылся в галерее. Несмотря на схожесть акций Вайбеля и Кулика, обращаются они к разным темам. Для российского художника это во многом высказывание о состоянии местного художественного рынка. В то время Кулик не выставлялся в галереях и страдал от безденежья. Он решил обратиться к Гельману, чтобы тот устроил его охранником в галерее, сказав, что будет «верен, как пес цепной». Галерист согласился — и Кулик устроил акцию. Санкция Гельмана — тоже важное отличие от венской акции. Вайбель действовал вне рамок институций, Кулик же критиковал их, но при этом оставался внутри системы.
Оккупации
1968 год для Европы стал революционным: в Париже, Брюсселе, Праге проходили беспорядки, участниками которых часто были студенты и интеллектуалы. Пока в Париже протестующие захватывали Сорбонну, а в Бельгии — Дворец изящных искусств, венские акционисты устроили акцию «Искусство и революция», оккупировав местный университет. Участники перформанса ворвались в лекционный зал, где проходило собрание студентов, начали хлестать себя плетьми, наносить увечья, мочиться, обмазываться экскрементами, вызывать у себя рвоту и мастурбировать. Во время этого они исполняли государственный гимн Австрии. Акция считается программной для венского акционизма: в ней были использованы почти все наработанные художниками этого движения метода и раскрыты все темы, которыми они занимались. Правда, в итоге она обозначила и постепенный закат движения, многие участники которого после «Искусства и революции» покинули Австрию, чтобы избежать уголовного преследования.


Подобные акции, конечно, находятся на самой границе между искусством и прямым политическим жестом, но это не мешает некоторым исследователям считать захваты административных зданий, которыми занимались участники запрещенной в России Национал-большевистской партии (НБП), повлиявшими на развитие русского акционизма. Одним из самых громких поступков НБП был захват здания администрации президента РФ, который произошел в декабре 2004 года. Тогда 40 нацболов ворвались в здание АП, повесили на окне транспарант «Путин, уйди сам!», а внутри — распространяли листовки с критикой президента. Спустя час оккупантов задержали. Восьмерых участников акции приговорили к реальным срокам. Российский политический акционизм часто отличается прямотой политического высказывания. Метафоры, которые использовали венцы, для россиян оказываются лишними: зачем говорить иносказаниями, когда можно сказать без обиняков? Это одновременно и достоинство, и ограничение для местного акционизма, но в последнее время метафоричность вернулась, как это можно видеть в акциях Павленского, Кройтор и Кузькина.

Жестокие ритуалы
Одна из главных фигур венского акционизма — Герман Нитч, известный своим «Театром оргий и мистерий», который он расположил в стенах дворца Принцендорф. Там художник вместе с подвижниками устраивал ритуальные представления, в ходе которых, например, самого Нитча подвешивали будто распятым на кресте, а затем обливали кровью. Позже тело художника заменили на тушу ягненка. Нитч рассматривал овцу как тотемное животное христиан, а убийство Христа сравнивал с первобытным убийством отца, которое в теории Фрейда было одним из основополагающих событий для развития человеческой психики. Нитч распространяет преступление Эдипа не только на распятие Иисуса, но и на смерть других мифических героев вроде Осириса и Орфея. Повторение ритуала художником становится выражением трагедии убийства отца, переживанием катарсиса от повторения первобытной сцены. При этом само тело художника используется вместо холста.


Распятие — слишком сильный образ, чтобы избежать его в разговоре об избранности художника и общественных грехах. 1 апреля 2000 года Олег Мавроматти с помощью товарищей прибил свои руки к деревянному кресту 10-сантиметровыми гвоздями. Акция «Не верь глазам» прошла около православного храма на Берсеневской набережной, прямо напротив Храма Христа Спасителя. На спине у художника были вырезаны слова «Я не сын бога». Мавроматти пробыл прибитым к кресту около 15 минут, а затем отправился в травмпункт. Интересно, что, как и в случае с мистериями Нитча, акция «Не верь глазам» была закрытым мероприятием, хотя и происходила в публичном месте. Художник и съемочная группа старались не показываться на глаза прохожим, но в итоге на Мавроматти завели уголовное дело, из-за которого он уехал из России.



Самоистязания
Одну из самых жестоких акций провел художник Гюнтер Брус. Правда, прошла она не в Вене, а в Берлине, куда художник бежал, чтобы избежать преследования по делу «Искусства и революции». В 1970 году он устроил «Стрессовое испытание», которое состояло в том, что сначала Брус помочился и выпил получившееся, а затем начал наносить удары ножом по своему бритому черепу. Жуткое зрелище записали на видео, плохое качество которого делает акцию еще более устрашающей. Для Бруса самоистязание было обращением к теме нацистского прошлого: символически он возвращал себе контроль над телом, травмированным Второй мировой войной. Свобода обращения с самим собой была призвана шокировать венских буржуа, живущих в унылой повседневности. Это была последняя акция Бруса, который понял, что следующим шагом в искусстве для него может быть лишь собственная смерть.


В России достаточно художников, которые не прочь поистязать себя, но больше всего резонанса вызывают акции Петра Павленского. Видимо, из-за их публичности и очевидной нацеленности на репрезентацию в медиа. Павленский обнаженным ложился в рулон из колючей проволоки, зашивал себе рот и прибивал свое тело к брусчатке Красной площади. Банальность жестов компенсируется их виральностью: в эпоху интернет-мемов образы Павленского, которые балансируют на грани между извращенной эротикой и нелепостью юмористического скетча, получили возможность распространяться куда быстрее, чем это было в случае венского акционизма.



Медиа и мистификации
Важным аспектом для венских акционистов была документация перформансов на фото и видео. Именно благодаря распространению фотообразов об этом движении узнали за пределами Австрии (в то время за искусством в этой стране в мире особенно не следили). Рудольф Шварцкоглер сделал вечное подозрение в правдивости фотоизображения своей основной темой исследования. Свои акции он проводил не в публичных местах, в отличие от остальных венцев, а в тайне. Они были тщательно запланированы, чтобы сделать фотографии страданий Шварцкоглера (обычно на фотографиях он, а может и кто-то другой, предстает полностью обвязанным окровавленными бинтами и причиняющим себе боль) максимально реалистичными. При этом на двойственность раскрытия и сокрытия правды об акции намекает сам образ бинта, связанный с медициной и, следовательно, с лечением травм и одновременно с мумификацией и фиксацией состояния человеческого тела.


Параллель между медиаакциями Шварцкоглера можно провести со странной историей о жене Петра Павленского Оксане Шалыгиной. В одном из своих интервью она рассказала историю об отрубленных ей самой себе двух фалангах мизинца. По словам Шалыгиной, она сделала это в доказательство верности своему мужу. Пусть этот жест сложно назвать перформансом в полном смысле этого слова (хотя забавно, что в семье Павленского бытовое общение происходит в виде небольших акций), интересно его распространение как слуха в художественном сообществе. Никакой документации кроме слов самой Шалыгиной не существует, и у узнавшего об этом случае читателя после шока вполне может возникнуть подозрение в том, что происшествие действительно было. Суть здесь не в поиске истины, а в особенностях распространения информации: документация сначала вызывает доверие, а затем смущает.

Слоган фестиваля этого года – «Вместо свободы». На черно-белой афише – человек с зашитым ртом. Петр Павленский сменил белого русского медведя двухлетней давности, который тогда, в 2014-м, мог подарить нам надежду хотя бы на время фестиваля: «Русская зима пришла – на Артдокфесте оттепель». Два года спустя мы все стали одиночками с зашитыми ртами и остались один на один с властью.

Петр Павленский (пусть и в виде стилизованного графитти) неслучайно появился на афише Артдокфеста. Он не просто символ фестиваля (президент «Артдокфеста» Виталий Манский и вовсе каждого документалиста считает в некотором смысле Павленским. «Каждый автор «Артдокфеста» совершает безумный поступок: он снимает свою документальную картину, будучи абсолютно обречённым на её как бы вакуум»), Павленский, безусловно, главный герой «Артдокфеста»-2016. Художнику, которого одни в России считают чуть ли ни единственным по-настоящему актуальным и современным, а другие попросту сумасшедшим, посвящены сразу три ленты: это фильм церемонии открытия Ирэны Лангеман «Павленский: человек и власть», это картина Дарьи Хреновой «Голая жизнь» и работа Инны Денисовой и Петра Соловьева «Огонь, иди со мной» (этот фильм участвует в программе «Артдоксети» – ежегодном конкурсе документальных фильмов в Интернете в рамках «Артдокфеста» и посвящен гражданской жене Павленского – Оксане Шалыгина (она, правда, предпочитает называть себя соратницей).

Сам Павленский пока видел только фильм Лангеман – режиссер, которая давно эмигрировала из России и живет и работает в Германии, показала картину художнику в Берлине. Но Павленский признался, что ему бы хотелось посмотреть в каком-то варианте две другие картины. Возможно, художник, сможет это сделать как раз в рамках Артдокфеста. Он, кстати, приглашен на сегодняшнюю церемонию открытия фестиваля в Москве.

Павленскому работа Лангеман скорее понравилась. По крайней мере, в интервью «Эху» художник отметил, что ей удалось рассказать доступным языком историю того, чем Павленский занимается, а также показать процесс над художником, связанный с акцией «Угроза» – поджогом двери ФСБ на Лубянке. Павленский подчеркивает, что Лангеман смогла найти «довольно интересные способы», как показать то, что ее камера никак не могла снять – например, происходящее с художником в СИЗО или в Следственном комитете.

Марина Абрамович — «Ритм 0»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: цепи, иглы, ножницы, ножи, розы

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: отношения между художником и зрителем

Югославская перформансистка Марина Абрамович создала ряд хрестоматийных работ, в которых она подвергала свое тело истязаниям. Среди них — «Ритм 0». Этот перформанс Абрамович провела в 1974 году. Художница разложила в галерее 72 предмета, которые могли доставить удовольствие или боль. Среди них были ножницы, скальпель и пистолет с одной пулей. Зрителям позволялось использовать любой предмет в отношении Абрамович, которая сидела рядом молча и не двигаясь. C течением времени градус напряжения нарастал, и зрители начали причинять художнице боль: ее одежду разрезали, ее кожу царапали, а кто-то даже навёл на Абрамович заряженный пистолет (но другой зритель отобрал оружие и выбросил его). С помощью перформанса, который продолжался шесть часов, Абрамович исследовала взаимоотношения между художником и зрителем, ограничения, которые налагает на нас собственное тело, и границы разума и воли.

Крис Бёрден — «Мертвец»
и «Транс-Фиксированный»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: гвозди и автомобили

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: коллективные страхи, контроль над телом

Американец Крис Бёрден тоже не жалел своего тела в процессе художественного поиска. В 1972 году в рамках перформанса «Мертвец» он завернулся в мешок и лёг посреди оживлённого шоссе, поставив рядом два сигнальных огня. В какой-то момент лампы должны были потухнуть, после чего жизнь художника зависела бы только от внимательности водителей. В итоге полицейские убрали художника с дороги. В 1974 году Бёрден распял себя, прибив тело гвоздями к «Фольксвагену», то есть «народному автомобилю». Таким образом он принёс себя в жертву ради освобождения всех людей на Земле. Публичное испытание болью должно было демистифицировать образ распятия как для самого художника, так и для публики, и таким образом освободить зрителей от коллективных страхов, на которых держится общественный порядок.

Рудольф Шварцкоглер —
«Акция 3»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: штопор

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: мировая скорбь

Рудольф Шварцкоглер принадлежал к активной в 1960-х группе венских акционистов, известных своими жуткими, похожими на ритуалы перформансами, в которых, помимо прочего, исследовались темы насилия. Сын врача, Шварцкоглер живо интересовался вопросами тела и боли, и серия его работ под названием «Акция» посвящена истязанию. Одна из самых пугающих — «Акция 3», во время неё голову участника обернули бинтами, приставили к голове нечто похожее на штопор и начали вкручивать его в череп до тех пор, пока на бинтах не появилась кровь. Перформанс был посвящен теме разочарования миром, который приносит человеку столько душевной и физической боли, и обыгрывал медицинские методы вроде трепанации черепа. Шварцкоглер умер в возрасте 29 лет, выпав из окна. По слухам, он пытался повторить работу Ива Кляйна «Прыжок в пустоту», фотомонтаж, в котором художник как будто прыгает со стены на мостовую.
Янг Чжичао — «Сажая траву»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: скальпель, растения

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: границы человеческого тела

Китаец Янг Чжичао исследует, как в постиндустриальном технологичном мире наши тела становятся функционирующими органами общества и государства. В 2000 году он провел перформанс «Сажая траву» в Шанхайской галерее Eastlink. В спину художника хирургическим путем вживлялись небольшие растения. Перформанс проводился без анестезии. Тело человека во время акции стало границей между природой и культурой, новым организмом за пределами классификации, который даёт другим жить ценой собственных страданий.
Рон Эти —
«Четыре сцены трудной жизни»


ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: стрелы, ножи, иглы

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: эпидемия ВИЧ

В 1994 году американец Рон Эти провел в Миннеаполисе кровавое представление «Четыре сцены трудной жизни». В четырех актах этой мистерии актер изображал пронзенного стрелами святого Себастьяна, пока сам Эти играл блаженную. Затем на теле другого актера делались порезы, а кровь из них впитывалась в бумагу, которую затем кидали в зрителей. В финале художник изображал ритуальное самоубийство, вставив большие гиподермические иглы в виде геометрической фигуры в свои руки, после чего он резал свое лицо иглой размером с нож. Местные СМИ жестко раскритиковали художника за это представление: его обвиняли в том, что он рисковал заразить зрителей ВИЧ-инфекцией и проводил перформанс за счет налогоплательщиков.


Бас Ян Адер —
«В поисках чудесного»

ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: художник пропал в океане

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: свобода

Нидерландец Бас Ян Адер в своих перформансах то падал с крыши, то съезжал на велосипеде в амстердамский канал, но он всегда калечил себя с каким-то юмором, от которого его акции переставали быть страшными. В 1975 году он решил в одиночку переплыть Атлантику. Бас Ян Адер назвал свою работу «В поисках чудесного», сел на маленькую яхту и отправился c мыса Кейп Код в Массачусетсе в сторону Европы. Художник сбегал из Америки, страны бездушных хайвеев и фастфуда, но противоположного берега океана он так и не достиг: сломанную яхту обнаружили в 250 километрах от побережья США, а тело художника так никогда и не нашли.


[B]Рон Эти —
«Четыре сцены трудной жизни»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: стрелы, ножи, иглы

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: эпидемия ВИЧ

В 1994 году американец Рон Эти провел в Миннеаполисе кровавое представление «Четыре сцены трудной жизни». В четырех актах этой мистерии актер изображал пронзенного стрелами святого Себастьяна, пока сам Эти играл блаженную. Затем на теле другого актера делались порезы, а кровь из них впитывалась в бумагу, которую затем кидали в зрителей. В финале художник изображал ритуальное самоубийство, вставив большие гиподермические иглы в виде геометрической фигуры в свои руки, после чего он резал свое лицо иглой размером с нож. Местные СМИ жестко раскритиковали художника за это представление: его обвиняли в том, что он рисковал заразить зрителей ВИЧ-инфекцией и проводил перформанс за счет налогоплательщиков.
Бас Ян Адер —
«В поисках чудесного»
ЧЕМ КАЛЕЧИЛИ: художник пропал в океане

ЧТО ИЗУЧАЛОСЬ: свобода

Нидерландец Бас Ян Адер в своих перформансах то падал с крыши, то съезжал на велосипеде в амстердамский канал, но он всегда калечил себя с каким-то юмором, от которого его акции переставали быть страшными. В 1975 году он решил в одиночку переплыть Атлантику. Бас Ян Адер назвал свою работу «В поисках чудесного», сел на маленькую яхту и отправился c мыса Кейп Код в Массачусетсе в сторону Европы. Художник сбегал из Америки, страны бездушных хайвеев и фастфуда, но противоположного берега океана он так и не достиг: сломанную яхту обнаружили в 250 километрах от побережья США, а тело художника так никогда и не нашли.

В последний день 2011 года они сожгли автозак и еще несколько полицейских машин, что тоже было художественной акцией. Но против группы было возбуждено уголовное дело, и «Войне» пришлось покинуть Россию. С тех пор они живут в Европе без документов, и в настоящее время в группе осталось всего два участника — пара, известная под прозвищами «Вор» и «Коза».

Акция в защиту 31-й статьи Конституции
Арт-группа «Война» сожгла автозак питерской полиции
Русская служба BBC02.01.2012
Россия отказывается выступать цензором арт-группы «Война»
AFP14.04.2011
Арт-группа «Война» получила российскую премию за эрекцию
The Guardian09.04.2011

С тех пор как «Война» уехала из России, о ней ничего не было слышно, но этой осенью на сайте «Радио Свобода» появилась статья о них. Журналист Дмитрий Волчек где-то в Европе встретился с Вором, чье настоящее имя — Олег Воротников.

Жизнь за рубежом изменила «Войну». Проведя пять лет в таких городах, как Цюрих и Венеция, они возненавидели Европу. В Европе нет ни искусства, ни жизни, заявляет Вор. «На этот ад я потратил лучшие дни жизни моих детей», — говорит он. Даже европейские радикалы не соответствуют ожиданиям: «Самый асоциальный венецианский анархист не вынес бы российского хаоса».

Сегодня Воротников поддерживает и Путина, и аннексию Крыма.

Конечно, жизнь за границей оказалась не сахарной. У Вора и Козы трое детей. Они не могут пользоваться ни одной системой социального обеспечения. Старшей дочери пора в школу, но она не может туда ходить, потому что у родителей нет вида на жительство.

Тем не менее в акциях «Войны» была искра гениальности, они заставляли людей смеяться над Кремлем. А теперь Воротников называет Путина «блестящим лидером». По его мнению, в России больше свободы, чем на Западе. В Европе водитель такси «может сказать, что любит Путина, а вот интеллигенция не решается».

По большому счету, все, что говорит Воротников, — это давние российские стереотипы о Европе. Там у людей нет фантазии, они не знают, как жить. Только работают и складывают деньги в кучу.

«Война» — не первые русские в изгнании, тоскующие по дому. Помимо понятных личных причин, это и из-за того, что их искусство имеет смысл только в России. Но все же грустно наблюдать, как короток путь от нелюбви к Европе к провозглашению российского превосходства.

Пусть сейчас «Война» и встала на сторону Путина, трудно представить, какую пользу она может принести российскому режиму, пишет Дмитрий Волчек в своей статье. Если участники арт-группы вернутся на родину, то все, что их ждет, — уголовное дело.

По удивительной случайности Вора и Козу задержали в Чехии через несколько дней после публикации интервью. Они находились в стране незаконно, и теперь их могут выслать в Россию.