Экономическая наука

Отток занятых в неформальный сектор сократил прирост производительности труда в российской экономике — такой вывод можно сделать из исследования "Помогут ли неформалы "догнать и перегнать"? Структурные сдвиги, неформальная занятость и рост производительности в российской экономике", которое экономисты Илья Воскобойников и Владимир Гимпельсон продолжают в структурах ВШЭ. Это достаточно необычный вывод — ограничения, накладываемые на производительность занятостью в неформальном секторе, ранее для России не описывались.

Повышение производительности труда является главным источником экономического роста в постиндустриальной экономике. Однако прирост производительности также может быть связан с перераспределением работающих по отраслям экономики. По словам Ильи Воскобойникова, если работник переходит из менее производительного предприятия или отрасли в более производительное, агрегированная производительность вырастет — даже когда рост ни в отрасли, ни на предприятии не менялся. Вклад перераспределения (реаллокации) возрастает по мере увеличения различия в уровне производительности отраслей экономики, при этом чем менее развита страна — тем выше разрыв между высокопроизводительными и низкопроизводительными отраслями и наоборот. Эффект от реаллокации труда (авторы обсуждают два эффекта разной природы: вклад от перехода рабочей силы с разной производительностью, эффект Денисона, и от перераспределения труда в секторах, где производительность растет с разной скоростью,— эффект Баумоля) сильнее в низкоразвитой экономике с новыми высокопроизводительными секторами и малозаметен в развитых экономиках. Так, авторы ссылаются на пример экономики Малави, где производительность труда в сельском хозяйстве отличается от добывающей промышленности в 136 раз: если бы все граждане Малави перешли на работу из села в шахты, производительность труда в Малави соперничала бы с США. Детальные исследования составляющих производительности труда начаты в 80-х годах XX века в связи с гипотезой о появлении "новой экономики" и обнаружении Робертом Солоу "парадокса Солоу" — отсутствия роста производительности при росте IT-инвестиций в экономике.

Экономика РФ для исследователя этих процессов очень интересна. В России, по словам господина Воскобойникова, различия в производительности между отраслями существенно выше, чем в Западной Европе, при этом процесс реаллокации активен: так, РФ по-прежнему испытывает быстрые изменения относительных цен — но при этом значительная часть предприятий работает в неформальном секторе. Производительность труда в неформальном секторе обычно в несколько раз ниже — в силу низкой капиталоемкости, отставания в технологиях и низкого уровня человеческого капитала.

При этом в России растет производительность труда и наблюдается активный переход из формального сектора в неформальный: в последние 10-15 лет именно неформальный сегмент увеличивался (авторы указывают на парадоксальный рост доходов населения без сопровождающего их промышленного роста), а формальный — сжимался. Исследований того, как сочетаются эффекты Денисона и Баумоля с перетоками между формальным и неформальным секторами рынка труда, в мире почти не делалось.

Исследователи ВШЭ полагают, что можно констатировать положительный общий эффект от реаллокации труда за период с 1995-го по 2012 год в том числе в торговлю (формальную и неформальную) и строительство (в основном неформальное) и сжатие занятости в промышленности и сельском хозяйстве, где ранее занятость была в основном формальной. Однако переток занятости из формального в неформальный сектор сократил вклад реаллокационного эффекта примерно на 20%. При этом сам по себе эффект от расширения производительности труда через рост неформального сектора конечен. "Если рост неформального сектора будет продолжаться — а он практически ежегодно увеличивался в течение последних нескольких лет, и статистика Росстата за 2015 год подтверждает прежнюю тенденцию,— то, соответственно, возможный прирост уровня производительности труда из-за перехода работников в менее производительную занятость будет сокращаться",— говорит Владимир Гимпельсон.

Дело в том, что Конгресс, по всей видимости, не будет продлевать в 2016 году налоговые и кредитные льготы для производителей, развивающих "зеленые" технологии. В результате динамика развития рынка может в корне измениться.

Но даже если льготы будут сохранены, трудно представить, чтобы солнечная энергетика продолжила развиваться нынешними темпами. Этот сектор в последнее время испытал взрывной рост, но для поддержания такого темпа необходимо, чтобы в индустрии появлялись все новые игроки.

Однако откуда им взяться, если и старые уже сомневаются в перспективах рынка. Например, компания Solar City готовится в застою в солнечной промышленности, диверсифицируя свой бизнес путем покупки традиционных энергетических активов.

Между тем динамика развития солнечной энергетики очень сильно напоминает ситуацию со сланцевой индустрией. Адепты гидроразрыва с бешеной скоростью наращивали производство в "жирные" времена, опрометчиво полагая, что это будет длиться вечно. И к чему они пришли теперь?

С другой стороны, такие циклы появились не вчера, такая история повторяется с давнего времени. Руководители компаний не могут сопротивляться искушению галопирующего развития бизнеса, после чего неизбежно вылетают на уровень превышения предложения над спросом, что опять же неизбежно приводит к стагнации и краху.

Именно это, похоже, и происходит сейчас на рынке возобновляемых ресурсов. Правда, энтузиасты "зеленых" технологий заявляют, что нынешняя ситуация все же отличается от вышеописанной, что себестоимость производства падает, а страна, наконец, осознала необходимость сокращения парниковых выбросов.

Никто не спорит, производственные затраты действительно быстро падают. Следовательно, падают и цены, и спрос на солнечную энергии повышается. Однако, погнавшись за растущим потреблением, "зеленые" компании не успеют вовремя остановиться, их выработка пройдет точку насыщения рынка, и когда это произойдет, "солнечные" активы мгновенно обесценятся. А такой сценарий в точности повторяет судьбу гидроразрыва.

Теперь же, ко всему, будут еще и отменены налоговые льготы. В результате 2017-й и 2018-й годы станут для солнечной энергетики депрессивными. И даже если в 2020 году правительство введет новые программы стимулирования, время будет упущено. Трехлетняя пауза в финансировании радикально изменит структуру этого сектора.

Так что инвесторам стоит быть очень осторожными в экстраполировании нынешних доходов "зеленой" энергетической индустрии на ближайшие годы.

О том, что предпринимает регулятор, чтобы вывести посредников из тени, в эксклюзивном интервью рассказал начальник главного управления рынка микрофинансирования ЦБ Михаил Мамута.

- Михаил Валерьевич, добрый вечер!

- Добрый вечер!

- Тема интересная: теневой банкинг. Все-таки, с одной стороны, эта тема малоизученная, с другой стороны, тема, которая вызывает всегда много вопросов, иногда опасений, как это функционирует, как работает. Во-первых, понятийный аппарат здесь всегда важен. Нам нужно определиться не по понятиям, что называется, что такое параллельная банковская система или теневой банкинг, как ее называют, что она в себя включает и насколько активную роль играет в современном нашем банковском секторе?

- На самом деле тема очень интересная. И на прошлой неделе у нас была даже специальная конференция, международная, посвященная как раз вопросам параллельного банкинга и финансовой доступности во взаимосвязи. Если говорить коротко, то само явление параллельного банкинга вышло на поверхность после кризиса 2008 г. Когда стало понятно, что очень большой объем финансовых рисков был накоплен в внебанковском секторе и из-за этого произошло заражение банковской системы, когда эти токсические риски вылились в итоге на банковский сектор, что повлекло всем известные последствия. Родилась эта проблема в первую очередь в развитых больших экономиках – Соединенных Штатах, Евросоюзе. Это институты, которые осуществляют как бы банковскую деятельность, но регулируются при этом отличным образом. Кто сюда попадает? Туда попадает большая группа хедж-фондов, инвестфондов, огромная индустрия в развитых странах. Туда попадают рынки секьюритизации, рынки финансирования деятельности финансовых компаний, брокеры, дилеры и, наконец, небанковские кредитные посредники, такие как микрофинансовые организации, кредитные кооперативы, ломбарды и тому подобное.

Вот интересно, что в мировом масштабе - это последние результаты обследования, глобального обследования, проведенного международным Советом по финансовой стабильности, - 21% в глобальном весе теневого банкинга – это акционерные фонды. Безусловно, проблема большая, значимая.

Совокупный объем институтов теневого банкинга в 28 наиболее развитых юрисдикциях в 2014 г. составил $36 трлн, это почти 60% консолидированного объема ВВП этих юрисдикций. Но при этом очень важный момент: нужно учитывать, что структура рынка параллельного банкинга в развитых странах и в странах с растущими экономиками, в развивающихся странах, она принципиально различная. В странах развивающихся эти все институты финансовой системы, которые играют доминирующую роль в развитых странах, они как таковые вообще очень слабо развиты либо отсутствуют. И наши основные проявления – это небанковские финансовые кредитные посредники, брокеры, дилеры.

То есть институты, выполняющие достаточно важную роль в обеспечении доступности финансовых услуг. И многие развивающиеся страны, растущие страны, такие как Китай, Индия, Бразилия, страны Азии, много раз отмечали, что у этих институтов есть большая полезность. Потому что они восполняют недостаточность банковского кредитования в малых населенных пунктах, в сельских территориях, обслуживают малый бизнес, то есть играют достаточно важную роль. И проблема, таким образом, состоит только лишь в том, чтобы реализовать такие инструменты мониторинга, регулирования и надзора, которые позволяли бы в должной степени контролировать риски - особенно риски, -связанные с финансовой стабильностью, не мешая, а даже помогая при этом выполнению позитивной экономической функции этих институтов.

- Для России насколько эта тема актуальна? Потому что мы можем о развивающихся рынках в целом говорить, но нужно понимать, какое место имеет в российской банковской системе этот параллельный банковский сегмент.

- Безусловно, во-первых, Россия является членом Совета финансовой стабильности, мы ведем собственный мониторинг. Но прежде всего я хотел сказать, что результаты последнего обследования говорят о том, что этот сектор в России сравнительно мал по сравнению с развитыми странами.

- Это хорошо.

- Да, это хорошо в том смысле, что у нас пока меньше рисков здесь. Но если говорить о развитости финансовых рынков, то это тоже оборотная сторона медали, значит, что они развиты слабее. То есть, по предварительным оценкам, размер параллельного банкинга в России не превышает 10% ВВП, то есть в 6 раз ниже, чем в развитых странах. И не превышает 6,5% от масштаба банковской системы.

- Но осуществлять надзор все равно нужно?

- Конечно, как я уже говорил, в основном это институты, которые относятся к классу небанковских финансовых кредитных посредников, институтов фондового рынка, таких как брокеров, дилеров, микрофинансовых организаций, кредитные кооперативы, ломбарды. Очень правильный вопрос, который вы уже задали, что с ними делать. В этом смысле рекомендации международные и наш подход совпадают. Такие институты нужно регулировать должным образом, регулировать на основе мониторинга, понимая, что там происходит. Регулировать с целью минимизации рисков финансовой стабильности и защиты прав потребителей – это тоже очень важный момент, но содействуя при этом их здоровому развитию. Параллельный банкинг, Shadow-банкинг – в слове Shadow есть такая негативная немного аннотация. То есть на самом деле мы переводим это на русский как "параллельный банкинг", подразумевая, что при обеспечении должного регулирования и режима прозрачности он уже не должен называться Shadow-банкинг.

- То есть вы снижаете негативную аннотацию?

- Ну, это объективно. Мы обсуждали это, кстати, на конференции. Представитель Совета по финансовой стабильности признал, что называть Shadow-банкингом тот сектор, который никак не регулируется, например нелегальные кредиторы, и сектор, который находится под контролем, надзором, где мы контролируем риски, совершенно некорректно. Поэтому здесь Банк России буквально за последние два года, с момента трансформации в мегарегулятор, очень серьезные предпринял усилия, для того чтобы ввести в периметр регулирования надзора институты параллельного банкинга. Это в основном сделано, то есть все названные мной организации, виды организаций уже под надзором. Безусловно, есть темы и проблемы, которые только появляются, с которыми нужно бороться и которым нужно находить адекватное решение, но это вполне адекватно с точки зрения развития рынка.

- Михаил Валерьевич, а нет тут какого-то противоречия, потому что, с одной стороны, ЦБ говорит о повышении финансовой доступности, с другой стороны, вот мы должны как-то бороться с этими параллельными банковскими сегментами. Вот это не разные направления движения?

- Вот я хочу еще раз обратить внимание, что никто не говорит, что с ним нужно бороться, бороться нужно с тем, что негативно влияет на финансовую стабильность. С тем, что позитивно влияет на финансовую доступность, наоборот, это нужно поддерживать. Потому что чем выше уровень финансовой доступности, качественной финансовой доступности, тем ниже риски для финансовой стабильности. И мы это на практике реализуем. Но при этом начинать всегда надо с мониторинга, то есть, прежде чем что-то регулировать и реализовывать принцип пропорциональности в этом надзоре, нужно понять, о чем идет речь.

Вот мы сделали это, например, на рынке ломбардов. Но мы практически ввели сейчас только мониторинг, сбор отчетности, никаких процедуальных требований по регулированию этого рынка у нас нет. Мы ввели регулирование, надзор на рынках микрофинансирования, кредитной кооперации, мы видим позитивное влияние этого регулирования, на ситуацию на рынках, на снижение рисков, которым они присущи. И, наконец, появляются новые институты, b2b-кредитование. Вообще все, что связано с цифровыми финансовыми услугами, – это очень перспективно, это позволяет существенно снизить риски, связанные с андеррайтингом. Но при этом это новый вызов, который требует адекватного ответа. Таким образом, задача состоит в поиске оптимального сбалансированного режима регулирования, который исключает и минимизирует риски, приносимые этими институтами, финансовую стабильность. В России эти риски невелики, еще раз повторюсь, и (эти институты – ред.) обеспечивают при этом растущий вклад, положительный вклад в финансовую доступность при условии должной защиты прав потребителей в финансовой услуге.

- Желаю вам успеха в этой нелегкой работе. Михаил Валерьевич, спасибо большое за то, что нашли время и пришли к нам.

Сложно и дорого

После разоблачений WADA министр спорта Виталий Мутко в числе прочего заявил, что ​Россия может и вовсе отказаться от собственной лаборатории и отправлять пробы на исследования за рубеж. «Если они считают, что нужно закрыть лабораторию, то, как говорится, баба с воза — кобыле легче», — сказал министр.

Если решение отправлять пробы для диагностики за рубеж все же примут, оно будет политически понятным, но страшно досадным. Из очевидных причин — страна потеряет огромные деньги. Представьте себе тысячи биологических проб, которые надо будет отправлять на дальнее расстояние, через границу, с соблюдением температурных условий хранения, причем не просто по почте — они будут ехать с охраной, за каждым набором проб сюда будет приезжать офицер, чтобы сопровождать его обратно за рубеж. Платить за все это будут наши спортивные федерации.

Неужели в России никто не может проводить независимую экспертизу?

Как устроен контроль

Допингом в мире спорта называют вещество, которое резко и ненадолго поднимает активность тела и за счет этого помогает спортсмену достигать более высоких результатов. К ним относятся и обезболивающие, и стимуляторы нервной и эндокринной систем, и стероиды, и другие типы веществ. Есть, например, препараты, которые увеличивают мышечную силу, ускоряют синтез белков или кровяных тел и таким образом помогают быстро наращивать мышечную массу, восстанавливать костные и мышечные ткани или, например, выдерживать низкое давление на высоте. Некоторые из них обладают сильным мочегонным действием, поэтому позволяют быстро сбросить вес. Есть препараты, которые просто повышают давление и сердечную активность — примерно как кофе, только в разы сильнее. В долгосрочной перспективе допинг пагубно сказывается на общем состоянии организма, но главное — такие вещества заметно влияют на спортивные результаты, потому и запрещены.

Каждый год в мире выпускается обновленный список запрещенных препаратов, издает его WADA — Всемирное антидопинговое агентство. Агентство, кроме того, внедряет международные стандарты для тестирующих лабораторий. В России интересы WADA с 2008 года представляет Национальная антидопинговая организация РУСАДА, у нее же есть единственная в стране лаборатория, имеющая право проводить пробы для международных соревнований. До создания агентства пробы действительно возили для тестирования за границу.

Однако шесть лет работы агентства завершились коррупционным скандалом, и теперь мы, возможно, возвращаемся к прежней схеме — тестированию препаратов за рубежом.

Все свое

Однако жизнь не стоит на месте — биоаналитика в России активно развивается. Несмотря на большое разнообразие препаратов, которые относят к допинговым, с точки зрения методов обнаружения они ничем не отличаются от любых других. Биоаналитика везде устроена одинаково: для определения препаратов нужно высокоточное оборудование (например, масс-спектрометры), библиотека веществ (в случае допинга это особенно важно, потому что вы не можете хранить сами запрещенные препараты) и квалифицированные кадры.

Все три компонента в России имеются и обслуживают в основном фармацевтическую отрасль. Скажем, тандемный масс-спектрометр есть у нас в лаборатории — это прибор даже не следующего поколения, а буквально через одно вперед: он умеет определять вещества в биологических матрицах с концентрацией в 2 пикограмма (миллионная миллионной доли грамма) — это самая низкая концентрация, которую мы анализировали на сегодняшний день. К нам в Россию присылают на анализ вещества, скажем, из Восточной Европы, от наших коллег из института в Чехии. Библиотеки веществ сегодня все международные, а специалистов по биоаналитике российские вузы выпускают десятками каждый год — от нашего МФТИ до биофака МГУ, МГУТХТ, РХТУ.

Интересный момент. Один «закол» вещества на современном оборудовании анализируется от двух до семи минут, а для одной пробы нужно всего три «закола», чтобы показать, что результат воспроизводим и одинаков. То есть даже на самый сложный анализ одной пробы уходит меньше получаса. И вот ради этих нескольких десятков минут биопробы наших спортсменов сложным, долгим и дорогим способом будут возить за рубеж.

Антидопинговый анализ — это развивающийся рынок, он нуждается в стимулах для роста. Мы хорошо умеем пользоваться западным оборудованием, но нам нужен повод делать свое: отечественные приборы все еще не выдерживают конкуренции с западными аналогами. Химия сегодня движется семимильными шагами, на каждый зафиксированный допинговый препарат появляется вещество, которое еще не внесено в реестр запрещенных и еще не появилось в библиотеке.

Самое сложное — это метаболиты. Ведь вещество в организме не остается неизменным — оно распадается на более простые составляющие, и именно они порой вызывают те изменения в состоянии организма, с которыми борется профессиональный спорт. То есть даже если вы знаете препарат, вы можете не знать, как он будет вести себя в организме.

Мы занимаемся всем этим каждый день, исследования в этой сфере являются необходимыми для изучения действия лекарственных препаратов, и нам не хочется, чтобы Россия оставалась на обочине мировых открытий в этой области, это своего рода маленький шаг к научной изоляции.

Децентрализуйте это

Репутационные и политические мотивы отказа от национального тестирования понятны — наша экспертиза на мировом рынке потеряла доверие, оказалось, что вопросы приема веществ и их последующего обнаружения можно решить за взятку. Для мирового сообщества это непонятно — инспекторы WADA считаются неподкупными. Возможно ли это в России?

Есть простая идея: а что если не концентрировать все исследования в одном месте, как сейчас? Тестирование и экспертиза ведь может осуществляться не одним центром-агломератом, как РУСАДА, а сетью независимых лабораторий, которые делают исследования самостоятельно и анонимно.

Ученые привыкли работать именно так: и мы сами, и наши коллеги из аналогичных лабораторий работаем, как правило, под строгими договорами о неразглашении. От заказчиков к нам поступает вещество под кодовым названием, например «Х926», которое он синтезировал, но, допустим, пока не запатентовал, и о котором мы не знаем ничего, кроме молекулярной массы.

Представьте, если бы такая система распределенных экспертиз работала в допинг-контроле. Есть сеть независимых центров, взятая проба отправляется в лабораторию, причем никто не знает, в какую сегодня. Аналитикам не сообщается, что за проба, чья и с какими целями пришла — их задача просто выявить нужное вещество. Это была бы не одна организация, в которой легко дать взятку или найти нужного человека, принимающего решения, — все лаборатории проверяли бы результаты друг друга и принадлежали бы при этом к разным организациям. Коррумпировать такую систему было бы практически невозможно.

Да, это потребовало бы времени и организационных усилий по международной сертификации, стандартизации работы лабораторий, но это в любом случае было бы несоизмеримо дешевле, чем возить образцы за границу. А главное, передовое аналитическое оборудование и квалифицированные специалисты есть сегодня в Томске, Новосибирске, Ярославле, Москве. Чтобы заниматься качественной экспертизой, не нужен агломерат, распределенная сеть работает точнее и надежнее.

Этой же логики придерживался в 1962 г. Верховный суд США, вынося решение по делу US v. Loew’s Inc., где речь шла о продаже фильмов для проката «комплектами». «Заставлять телестанцию, которая хотела бы «Унесенных ветром», брать также «Получить подвязку Герти» означает пользоваться недопустимым преимуществом того, что <...> есть только одни «Унесенные ветром», – излагал мнение большинства судья Голдберг.
Логика судьи Голдберга, конечно, не могла удовлетворить экономиста. Известно, что цены сопутствующих товаров связаны, и связаны отрицательно, скажем, повышение цены на бензин снижает спрос и цену на автомобили. Вы не можете сказать, что введение платы за «Получить подвязку Герти» выгодно, если не разберетесь, что случится с платой за «Унесенных ветром».
Именно это соображение легло в основу статьи будущего Нобелевского лауреата по экономике Джорджа Стиглера US v. Loew’s Inc.: A note on block-booking (1963). Он объяснил, что если покупатель готов заплатить за нужный фильм не более $10 000, а ненужный фильм, допустим, лишен всякой ценности, то за комплект из двух фильмов продавец получит те же $10 000. Выходит, никаких дополнительных денег – одни дополнительные сложности!
В своей статье Стиглер пошел дальше и предложил объяснение выгодности проката «комплектов», не связанное с монополизмом, по крайней мере в обычном его понимании. Сам же «аргумент Стиглера» стал неотъемлемой частью литературы по антитрасту и породил родственные экономические «индустрии» – скажем, объяснения дорогого попкорна в кинотеатрах.
Глядя на 613 цитирований статьи Стиглера в системе научных публикаций Google Scholar, кажется скандальным, что это дежурное последние 50 лет возражение вовсе не обсуждается на антимонопольных процессах. ФАС и суды считают расследование законченным тогда, когда оно по существу даже не начиналось! Между тем именно в отношении страховок «аргумент Стиглера» звучит сильно как никогда: если за «нужный фильм» получает деньги банк, а за «ненужный» надо делиться со страховщиком, навязывание уже не просто бесполезно, а ведет к убыткам. Об этом акционеры банков позаботятся быстрее, чем ФАС.

"Россия, которая изо всех сил пытается восстановить запасы после прошлогоднего валютного кризиса, упустила возможность сформировать более масштабные резервы за последние 15 лет, так и не сумев создать более прозрачную финансовую систему, которая помогла бы сгладить неравенство и распределить сверхдоходы от продажи сырьевых товаров в момент их максимальной стоимости за всю историю".

В своем интервью агентству Bloomberg он отметил, что время от времени сажать за решетку пару миллиардеров – это не выход.

"В долгосрочной перспективе Россия должна иметь гораздо большие запасы, учитывая ее уровень торгового баланса. Важно понять, что Россия практически обворована за счет бегства капитала российских миллиардеров и миллионеров, живущих за пределами страны, а также за счет тех, кто и внутри России способен извлечь выгоду из природных ресурсов России гораздо больше, чем они имеют на то право".

Пикетти, который выступал с лекцией в Высшей школе экономики в Москве, вероятно, удалось найти благодатную почву для своих идей. Правительство страны ищет возможности получения больших доходов от нефтегазовой отрасли за счет увеличения налогов, а Центробанк, израсходовавший пятую часть своих резервов на поддержку рубля в прошлом году, объявил о планах нарастить их примерно до $500 млрд.

"Россия была бы в гораздо лучшем положении сегодня, если бы эти реформы, направленные на установление большей прозрачности, развитие прогрессивного налогообложения, были бы проведены раньше. Сейчас уже пришло время, с учетом нынешнего кризиса, менять курс и бороться с неравенством и выстраивать прозрачные отношения наиболее заметным образом".

Для России правильный политический курс может обратить вспять отток капитала из страны, считает Пикетти.

"Россия должна положить конец оттоку капитала и нуждается в том, чтобы инвестировать излишек средств, которые получает от реализации природных ресурсов и экспортной выручки. Таким образом можно было реализовать довольно масштабные инвестиции внутри страны".

Услуги вытесняют промышленность
.
Деиндустриализация — это глобальная тенденция, оказывающая существенное влияние на будущее общества и его благосостояние. Хотя ряд развитых стран сокращают промышленный сектор, России необходимо наращивать производство сложной наукоемкой продукции прежде всего из-за геополитических вызовов.
.
В глобальной экономике сфера услуг активно вытесняет промышленность. Происходит это с поразительной скоростью: с 1970-х годов доля промышленности в мировом ВВП сократилась более чем на треть. При этом все больше производств выводятся из развитых стран в Азию, которая сегодня выпускает 31% мировой продукции против 8% в 1991 году. Западная Европа продолжает терять свою долю — с 36% в 1991 году до 25% в 2011 году. Однако США пока что удерживают свои позиции на относительно стабильном уровне (22% сегодня против 24% в 1991 году).
.
В России сложилась тревожная ситуация: за 10-летний период, с 2003 по 2013 год, доля промышленности в ВВП снизилась почти на 4%, хотя в целом экономика страны показала реальный рост — в 1,5 раза за 10 лет.
.
Работа для среднего класса
.
Несмотря на ощутимый спад производства в развитых странах, оно по-прежнему дает их экономике выручку и жизненно важные рабочие места.
.
Новые услуги, способные обеспечить такой же вклад и занятость, появятся еще очень нескоро. Именно по этой причине полный переход к экономике услуг едва ли возможен. Кроме того, деиндустриализация может усилить социальную напряженность, так как в промышленности занято много людей со средним уровнем дохода: квалифицированные рабочие, технический персонал и «белые воротнички». Сектор услуг в основном охватывает рабочие места с низким и высоким уровнем дохода, а «середняков» в нем почти нет. К низкооплачиваемым видам работы относятся официанты в ресторанах, охранники и уборщики, а самые большие зарплаты предлагаются программистам, врачам, юристам и банковским служащим. Это подтверждает и высокая корреляция между деиндустриализацией и расслоением общества по уровню доходов. Отсюда и частые разговоры об «упадке среднего класса». Если перекос в сторону сферы услуг продолжится, то напряженность в обществе тоже будет нарастать.
.
Промышленное производство до сих пор остается главным локомотивом экономики, в том числе для сферы услуг. Некоторые услуги, например логистика, складское обслуживание, НИОКР, вообще не могут существовать без производства. Другие виды услуг, такие как банковское дело, страхование, ремонт и реклама, тоже в той или иной степени зависят от промышленности. И лишь небольшая часть услуг (скажем, ресторанный бизнес, искусство, СМИ и здравоохранение) стимулируется только уровнем потребления.
.
Развитие промышленности оказывает многократный эффект на экономику: стимулирует технологические инновации, улучшает торговое сальдо и создает рабочие места, в том числе в сфере услуг. В Европе 65% всех инвестиций в исследования и разработку приходятся на промышленность, что обеспечивает качественные рабочие места в сфере услуг. В целом помимо выручки, которую промышленность дает напрямую, каждое рабочее место на производстве, как показывают различные исследования, обеспечивает в среднем 1,4 дополнительных рабочих места в других секторах.
.
Со стратегической точки зрения переносить все производство в другие регионы слишком рискованно. По мере спада производственной активности будут утрачиваться компетенции, которые очень трудно восстановить. Россия будет все сильнее зависеть от поставок важной продукции из других стран. В результате деиндустриализация может стать серьезной геополитической угрозой.
.
Зачем строить новые заводы
.
Без масштабных программ новой индустриализации мы рискуем угодить в порочный круг, который окончательно разрушит промышленность нашей страны. Ведь именно недостаточно высокая конкурентоспособность промышленности привела к деиндустриализации и снижению объемов производства. Чем ниже объемы производства, тем ниже окупаемость новых инвестиций, а следовательно, и их привлекательность. Ввиду спада инвестиций в производственные мощности оборудование реже заменяется и модернизируется. Со временем производственные мощности устаревают, а конкурентоспособность промышленности снижается еще больше. Так образуется порочный круг деиндустриализации, который приводит к потере ноу-хау и человеческого капитала, и обратить этот процесс очень трудно.
.
Доля сегментов услуг, связанных с потребительским спросом, но не связанных или опосредованно связанных с производством, за последние 10 лет в России увеличилась на 6,8%. При этом снижение вклада в ВВП обрабатывающих производств (включая машиностроение, производство потребительских товаров и другие отрасли) достигло 1,7% в год.
.
Из-за отсутствия комплексной поддержки со стороны государства, а также недостатка инвестиций в технологическую модернизацию выросла импортозависимость в ряде направлений промышленного производства. Так, например, импортозависимость в машиностроении выросла втрое — до уровня 34%.
.
Произошедшие структурные изменения в российской экономике аналогичны ситуации в таких европейских странах, как Франция, Испания, Великобритания, Греция, где также наблюдается снижение доли промышленного сектора в экономике и рост аутсорсинга компонентов, комплектующих и готовой высокотехнологичной продукции, преимущественно из стран Азии.
.
Передовики производства
.
Ряд стран продемонстрировал устойчивость к деиндустриализации, которой можно позавидовать. Пять западноевропейских стран смогли выправить ситуацию и даже успешно повысили индекс промышленного производства. В Германии промышленный сектор значительно вырос, что фактически привело к реиндустриализации. В Австрии, Швеции, Ирландии и Нидерландах производство тоже растет, однако медленнее, чем экономика в целом, поэтому его доля постепенно сокращается.
.
Нидерландам и Ирландии удержать и привлечь новое производство помогла в основном низкая себестоимость. Разумеется, в этих странах очень высокая производительность труда, низкие издержки и сравнительно небольшая налоговая нагрузка на компании. У России сегодня есть такие козыри, как сравнительно низкие цены на энергоносители для промышленных потребителей и низкая себестоимость труда в результате девальвации рубля.
.
Одной только высокой позиции в рейтинге легкости ведения бизнеса, которая, безусловно, важна для укрепления промышленной базы и привлечения иностранных инвестиций, недостаточно. Пример Великобритании наглядно показывает, что это скорее вспомогательное, чем необходимое условие. Несмотря на лидерство этой страны в рейтинге, в целом у нее гораздо более скромные позиции в Европе.
.
Германия, Австрия и Швеция больше ориентируются на повышение конкурентоспособности производства. Объем инвестиций на душу населения у них выше, а многие производственные затраты связаны с НИОКР. К тому же у этих стран высокий научно-технический уровень машиностроения и всей промышленности в целом. В Германии, Австрии и Швеции на миллион жителей приходится свыше 200 заявок на промышленные патенты (в России этот показатель не превышает порогового значения 100 заявок на миллион жителей).
.
С 2001 по 2013 год динамика изменения вклада промышленности в экономику и занятость на производстве в странах Европы существенно зависели от стратегии конкретной страны. Их две — стратегия лучшей себестоимости и стратегия дифференциации. В первом случае основной упор делается на снижение производственных затрат и рост производительности труда. Эти страны постепенно наращивают конкурентоспособность (налоговые льготы, гибкая занятость и т.д.), что обеспечивает стабильность или даже умеренный рост в промышленном секторе, но снижает занятость населения.
.
Вторая стратегия позволяет избежать роста безработицы благодаря расширенным инвестициям в переоснащение производства для дифференциации продукции и увеличения доли на рынке. Польша провела инвестиции в модернизацию оборудования на заводах и смогла интегрировать их с Германией (в рамках немецкой стратегии «ближних промышленных офшоров»), благодаря чему успешно наращивает экспорт в последние годы. Этим странам удалось повысить эффективность промышленного сектора с сохранением, а в ряде случаев с увеличением уровня занятости.
.
России необходимо реализовывать обе стратегии, чтобы использовать окно возможностей, обусловленное девальвацией, и удовлетворить высокий внутренний спрос на дифференцированную, сложную продукцию, доступ к которой на международных рынках ограничен ввиду геополитических причин.
.
Industry 4.0
.
Основным условием успешной реализации данных стратегий является внедрение в производство современных технологий, получивших название Industry 4.0, которое позволит обеспечить качественный скачок в развитии российской промышленности и повысить конкурентоспособность на фоне других стран за счет повышения производительности и качества продукции. После трех промышленных революций мы снова стоим на пороге новой эпохи. Физические объекты все активнее интегрируются в информационные сети. Интернет в сочетании с интеллектуальными машинами, производственными системами и процессами образует единую связную экосистему. Благодаря новым технологиям производства возможности по адаптации стали почти безграничными.
.
Мы выделили основные функциональные принципы Industry 4.0: интеллектуальное управление ресурсами в реальном времени, операции с использованием технологий дополненной реальности, саморегулирующиеся технические сети, массовая адаптация продукта под требования конкретного покупателя, интеллектуальная продукция со средствами самодиагностики, непрерывный контроль производства и, наконец, виртуальное проектирование.
Как показал наш опыт последних проектов, европейские компании уже применяют некоторые из этих принципов. И, что особенно важно, эти практические примеры можно встретить в компаниях самого разного уровня — от мировых гигантов до малого бизнеса. Прогресс российских компаний в данном направлении пока значительно слабее.
.
Перечисленные принципы достаточно наглядны, а их внедрение быстро окупается. Действительно, большинство технологий Industry 4.0 (например, 3D-печать) уже находят практическое применение, особенно благодаря компьютерным сетям, охватывающим всю цепочку создания стоимости на производстве.
.
Мы уверены, что российские промышленные компании смогут освоить технологии Industry 4.0 и достичь благодаря этому конкурентных преимуществ. То, что сегодня кажется инновацией, завтра станет совершенно обыденной вещью.

Из 86,8 млн человек, находившихся в трудоспособном возрасте, 65 млн работали, 4 млн искали работу и 17,8 млн относились к экономически неактивному населению (исследование ссылается на данные 2013 года). Более 80% последней категории — молодежь от 15 до 24 лет (33,4%) и россияне в возрасте от 55 до 72 лет (46,8%). Среди экономически неактивных больше женщин — их доля достигает 56,3% в трудоспособном возрасте и 62,2% в возрасте от 15 до 72 года. Также в этой категории широко представлены лица со средним (полным) образованием (около 30%). Второе место по численности занимают обладатели основного общего (18,2%) и среднего профессионального образования (16,5%). Для женщин основной причиной неактивности является выполнение домашних и семейных обязанностей по уходу за детьми и другими родственниками, для мужчин — состояние здоровья.

Как отмечают исследователи, благодаря тому, что в 2001-2013 годах доля экономически неактивного населения снижалась, сейчас она минимальна за последние 20 лет: 31,3% для населения в возрасте 15-72 года, 20,5% — населения трудоспособного возраста. Но резервы трудовых ресурсов в возрасте 25-49 лет практически исчерпаны у женщин и ограничены у мужчин. В то же время в 2014-2025 годах численность населения в трудоспособном возрасте сократится на 6-7 млн человек, что потребует привлечения на рынок труда или дополнительного числа мигрантов, или молодежи и лиц старших возрастов. Но выход на рынок труда молодых ограничен спросом на профессиональное образование (в первую очередь высшее), а его сокращения, отмечают авторы работы, не следует ожидать в ближайшее время. Экономическая же неактивность населения старших возрастов связана не только с законодательными ограничениями (низкий пенсионный возраст, ранний выход на пенсию на льготных условиях у ряда категорий работников), но и с ухудшением показателей здоровья, что потребует проведения не только пенсионной, но и медицинской реформы.

Эти утверждения не были лишены содержания. На деле это означало, что централизованное руководство советской экономикой поставило перед собой и экономикой такие цели, которые оказались конфликтными в социальном отношении и нестратегичными в отношении развития самого экономического организма. Осознанно и целенаправленно органичивалось производство потребительских товаров, развитие целых секторов науки и технологии (от генетики до информатики). Делалось это не только из-за пресловутого дефицита ресурсов и "неэффективности", но прежде всего по идеологическим соображениям. Не полагались советским гражданам джинсы и ксероксы, а уж тем более персональные (!) компьютеры. И способ производства сосисок должен был быть таким же "социалистическим", как и танков с ракетами.

Между тем идеологические механизмы разгрома советской промышленности лишь в политкорректной советской прессе обосновывали советское экономическое самоубийство с помощью тезисов о "неэффективности". Подоплёка и основа нашего "перестроечного" общественного консенсуса заключались в другом.

"Верхи" хотели экономику в наследственную собственность, хотели богатства по взрослым западным меркам, а не в виде смехотворных госдач, персональных "Волг" и "Чаек" и талонов на спецпаёк.

"Низы" же более не хотели работать. Постиндустриальная "идея", что можно жить не работая, что обещал это "коммунизм", а фактически достиг "капитализм", прочно завладела народными массами в масштабах, достаточных для переворота.

Тяга "низов" к рогу изобилия, освобождающего от труда с помощью:
— эксплуатации природных ресурсов (практически осуществляемой);
— магии "эффективности" форм организации (везде в мире одинаковых);
— науки (всё менее продуктивной во всем мире);
— предприимчивости (исторически обреченной в социальной массе на разорение);
— инноваций ("экономики знаний" — якобы новой, но это и есть старый капитализм);
— эксплуатации и грабежа колоний (сами не будем, но вместе с Западом, втихаря);
— чего-нибудь ещё западного,

… и составляет основу идеологического обоснования и нашего текущего экономического порядка. При этом владение экономикой полностью олигархизировано, включая и управление формально государственной собственностью. Последнюю никто от издержек не избавил, напротив, её расходы увеличились, так как они являются источником частного дохода. Население перекредитовано и усиленно потребляет, но не работает. Непродуктивные коллективы воспроизвелись в современных офисах. И занимаются "тимбилдингом".

Сегодня мы можем оценить, что может такая экономика, но пенять не на кого, стремились к этому сами. Отказ от труда в пользу нетрудового потребления и был отказом от социализма. Кто понял жизнь, работать бросил.

Пришли ли мы к капитализму? Что он сегодня из себя представляет? Есть ли он вообще?

Сама идея капитала как политэкономической сущности предполагает его естественно-историческую природу. Капитал — самовозрастающая стоимость, концентрация ресурсов и деятельности, поддерживающая своё воспроизводство и развитие. По Марксу, капитал определяет экономические процессы, начиная с определённого уровня развития производительных сил. То есть с момента появления науки как фактора экономики во всём многообразии этого явления. Основным капиталом капитализма Маркса стал капитал промышленный, а торговый и финансовый капиталы уже обслуживали этот первый. Только таким способом капитал стал определять всё в экономике — став промышленным.

Однако сегодня неолиберальная идеология и пропаганда в качестве важнейшего обоснования прикрываемой ею политики развивает концепцию постиндустриального, информационного, а по сути — финансового общества.

Промышленность и политэкономически соответствующее ей государство, а не общество, должны выступать в качестве сервиса. Это миф, миф о роге изобилия, в пределе утверждающий, что научные знания и организация деятельности позволят генерировать любую потребную обществу товарную массу при издержках, стремящихся к нулю.

Если это правда, то вся дальнейшая цивилизация состоит в искусстве распределения, и вот оно-то должно быть не административным, как при "социализме" (в понимании этого мифа), а "рыночным", где на рынок выставлены сами личности, люди, состязающиеся в своей общественной привлекательности и значимости.

Правда, в реальном устройстве постиндустриального общества (общества, использующего идеологию постиндустриализма как политическую) остались и труд, и потребность в ресурсах ("земле", как писали классики политэкономии).

Труд (эксплуатация жизни человека) приобретается современным глобальным обществом через миграцию из бедных стран или размещение в них производств. Китай, в отличие от нас, работать не перестал и продал свой труд — жизнь своих людей — на глобальном рынке труда, оплатив им привлеченные инвестиции. Ресурсы выкачиваются благодаря современным неоколониальным технологиям, в том числе и из нас. Поэтому так важен в неолиберальной идеологии блок "доказательств" о том, что нам надо быть "с Западом".

Ведь как только мы вводим реалистичные поправки на "эффективность" рога изобилия и выясняем, что без колониальной дотации он не работает, то очень важно, самим не решаясь грабить, быть уверенным в том, что мы среди тех, кто грабит, и он, этот главный грабитель, в пристойной форме "мирового разделения труда" награбленным обязательно поделится. Вот чего-чего, а этого точно не будет.

Промышленный капитал по-прежнему определяет развитие экономики, теперь уже в её глобальном формате. Это уже не только постмарксовое, но и постленинское общество. Капитализм миновал в своём развитии ленинскую "высшую и последнюю" фазу своего развития — империализм. Империи развалились, а те что остались — США, Россия, Китай — держатся в естественных территориальных границах. В этом смысле мировая война (за территорию и радикальное расширение границ) окончена.

Промышленный капитал в глобальной экономике уже не является частным, поскольку представляет собой инфраструктуры городов и территорий, институты знания, прикрепленные к этим городам и территориям, и имеет страновые масштабы. Сегодня промышленный капитал принадлежит целым обществам, странам, группам стран. То, что СССР капитализировал целую страну (и группу стран — СЭВ), было шагом в развитии промышленного капитала и глобальной экономики.

История разворачивается вокруг и в процессе борьбы за контроль над этим капиталом в его глобальных масштабах. Для изъятия и перемещения современного промышленного капитала, в частности, создана мировая долларовая финансовая система. Кстати, пока она не будет разрушена или мы из неё не выйдем, все разговоры о "национализации" нашего, российского капитала так и останутся разговорами.

Неолиберальная идеология твердит о превосходстве финансового капитала над промышленным, доказывает этот "факт" многочисленными примерами из исторической "жизни". Однако подлинный факт состоит в том, что финансовый капитал исчез как экономическая реальность, ведь финансы полностью лишились какой-либо естественно-исторической природы.

Зачем затеваться с "самовозрастанием" финансовой стоимости, если чисто искусственный фактор — эмиссия — позволяет иметь "денег" сколько угодно? Разумеется, формально декорации финансового капитала сохранились в виде банков и биржи, но они сегодня — всего лишь приводной ремень финансовой власти, денежного распределения, не более того. Промышленный капитал, становясь глобальным (и глобально перемещаясь), подчинил себе торговый капитал полностью, а финансовый — попросту растворил.

Глобальный контроль над промышленным капиталом, избавившись от ограничений частной собственности, став подлинно общественным, разделил глобальное общество на сообщества эксплуатирующих и эксплуатируемых несколько иным способом, нежели в капитализме Маркса. Сообщество эксплуатирующих гораздо более многочисленно и разнообразно, нежели в XIX и XX веках, оно способно аккумулировать значительное количество "лишних" людей, которые ни за что никакой ответственности нести не должны. На это фактической производительности реального рога изобилия, подключенного к трубопроводам и телам бедных, вполне хватает.

Вполне понятно, что целые страны (Украина, например) мечтают попасть в это мировое эксплуатирующее сообщество ("золотой миллиард"), называя это, скажем, "европейским выбором".

СССР был ещё и бесклассовым обществом, он не допускал существования "золотых сообществ", справедливо считая в глобальном плане развитие таких сообществ основной причиной войн.

Нам однажды (возможно, очень скоро) придётся вернуться ко всей проблематике мира и войны, вытекающей из противоречий между эксплуатируемым и эксплуатирующим сообществами как в глобальном плане, так и в плане внутренней политики. Но это — если мы сумеем выжить, что без промышленного капитала невозможно. А восстановить его мы сможем, только воспользовавшись всей страновой мощью России в рамках геополитики и геоэкономики.

Собственно ничего странного или удивительного в данном факте нет. Каждый хочет считать себя самым-самым, без которого мир не существует, даже если давно по факту лишился статуса государства. То, что Украина не будет платить ничего в декабре, было ясно давно точно так же, как то, что в итоге ей придется заплатить намного больше. А сейчас, как ни надувай щеки, просто нечем. Да и решение МВФ никоим образом не освобождает от почетного статуса банкрота. Как ничего и не обещает.

Реформа МВФ никоим образом не относится к Украине или желанию насолить России с этими 3-мя млрд.

Если бы дело было в этом, куда проще было бы не терять лицо, а признать украинский долг коммерческим. А потом можно было бы долго спорить и судиться по факту этого решения. Однако в том случае МВФ проявил принципиальность и признал долг суверенным. А по суверенным долгам чем быстрее, тем дешевле. Украинским наперсточникам от финансов можно только посоветовать изучить историю Аргентины. Она за 20 лет убедилась в этом на практике.
Решение МВФ в принципе о другом. Не об Украине, а о Европе, которая после продавленного США варианта реформы, оказалась в положении едва ли не хуже украинского. Так что соседям действительно есть хороший повод поднять стопку горилки. Они в дерьме не одиноки, а вместе со всем ЕС, куда так долго и отчаянно стремились.

Если не вдаваться в подробности, то вчерашнее решение МВФ о том, что теперь никто никому ничего автоматически платить в принципе не должен. А тонуть или не тонуть после этого будут решать США. Причем, их всего лишь блокирующего пакета в капитале МВФ для этого будет более, чем достаточно. Вместе с голосами тех, кто не хочет утонуть вслед за дефолтными должниками, наберется гораздо больше контрольного пакета.

Еще проще – Европу поимели до полной потери политической самостоятельности. В ответ на любой взбрык теперь немедленно прилетит ответка с неплатежами по долгам от той же Греции, Португалии, Испании, Италии и далее по списку. А обрушение долгового рынка Европы, это не Украина. Та уже почти совсем исчезла с экономической карты мира, а мир того даже не заметил. Долги Европы это существенная часть мировой финансовой системы. Стоит чихнуть, говорить «будь здоров» будет уже некому.

Так что налицо достаточно мощная пусть и вынужденная консолидация Европы вокруг США. Все ожидаемо, но фактор надо будет учитывать. Особенно всем тем, кто еще лелеял надежды на возможное сотрудничество с Европой против гегемона. Даже отодвинутое в сторону соглашение ТТИП теперь для США не проблема. Было бы желание. Европе осталось только наигрывать «бубенцами» ту мелодию, что заказана из-за «пруда». А что еще делать, если правый зажат Турцией с ее маршами в сторону Европы колонн мускулистых и воинственных «беженцев», а левым побрякивают американские банкиры?

Так что ход американцы сделали сильный и (для них) правильный. Он посильнее даже турецкой провокации с нашим самолетом. И не стоит, не подумав, радоваться. Надо просто до конца осознать, что в идущей войне стоит рассчитывать только на самих себя. И в противостоянии возможно не только с Турцией. Нам это, правда, не впервой. И итог всегда один и тот же.

У принятого вчера решения есть и еще одно следствие, которое можно образно назвать «лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Фактически дана отмашка разрушению глобальной мировой финансовой системе в том виде, каком мы ее знаем. И это тоже ответ США. На сей раз Китаю, который до последнего использовал механизмы существующей системы для своего усиления и перехвата власти у доллара. И ведь почти до финала дошел. Вся теоретическая и технологическая подготовка завершена. Статус резервной валюты юанем получен, выпуски суверенных бондов и их распространение через Лондон подготовлены. Взаимные валютные свопы уже не с одним десятком стран заключены. Международные банки (БРИКС и АБИИ) в работу запущены.

В этой ситуации США больше не могли ждать у моря погоды. Счет пошел даже не на месяцы, на недели. Вчерашним решением США показали, что есть еще «ягоды в ягодицах». Отныне вся Европа будет дружно и упорно чесать затылок прежде чем решится на покупку юаневых бондов больше, чем символически или в рамках той самой 10-ти процентной квоты. Одновременно такое развитие ситуации вызовет и обратную реакцию со стороны Лондона, Пекина и возможно (точнее - надеюсь) Москвы. Это массовый и согласованный выход из трежерис с попыткой подключения к процессу всей Азии. А там сейчас денег (живых) как бы не больше, чем в Европу. И все перечисленное фактически станет началом глобальной валютно-финансовой войны за господство. Итог подобной драки пока сложно определим. Погибших в ней наверняка окажется куда больше, чем выживших (экономически).

Но посмотреть на процесс будет любопытно. Даже сидя в «окопе», ибо на «диване» не получится ни у кого.

В большинстве стран ОЭСР за последние два года были проведены пенсионные реформы — не меняли работу своих пенсионных систем лишь 7 из 34 стран, в том числе Эстония, Греция, Болгария и Турция, констатирует исследование "Pensions at a Glance", выпущенное ОЭСР. Факторов, угрожающих финансовой стабильности национальных пенсионных систем, становится все больше — в перспективе (до 2050 года) доля людей старше 65 лет возрастет с 8% до 18% по всему миру и с 16% до 27% в странах ОЭСР. Это напрямую влияет на устойчивость распределительных пенсионных систем: уменьшающемуся числу работающих необходимо обеспечивать растущее число пожилых на прежнем уровне. Возможности государства компенсировать сокращение поступлений также будут уменьшаться — только с 2007 по 2014 год госдолг в среднем по странам ОЭСР вырос с 55% до 88% ВВП. Расходы на содержание пенсионных систем в целом по ОЭСР составляют 18% публичных обязательств. В перспективе же пенсионные расходы должны возрасти с нынешних 9% до 10,1% ВВП к 2050 году — этот прогноз ниже аналогичного за 2013 год: тогда ожидался их рост до 12%ВВП.

В большинстве случаев (14 стран) для повышения устойчивости своих пенсионных систем члены организации пытались продлить трудовую активность населения, повышая возраст выхода на пенсию. В среднем по региону пенсионный возраст для мужчин уже составляет 64 года, а к 2050 году он должен вырасти до 65,5 года. В Бельгии он вырастет с 65 до 67 лет к 2030 году, схожая реформа пройдет в Канаде. Наименьший пенсионный возраст зафиксирован в Словении (58,7 года), самый высокий — в Норвегии, Исландии и Израиле (67 лет). В будущем наиболее поздний выход на пенсию будет установлен в Чехии, Ирландии и Великобритании — их власти рассчитывают поднять лимит до 68 лет, а наименьший (60 лет) — в Словении и Люксембурге. Только в 13 странах ОЭСР пенсионный возраст для женщин ниже, чем для мужчин,— от нескольких месяцев (Словения) до пяти лет (Австралия, Чили, Израиль и Польша).

РФ также вошла в число стран--реформаторов пенсионных систем, но основные изменения, инициированные властями, носили иной характер. С 2015 года начала работать новая система расчета пенсий в баллах, в этом же году были предложены и одобрены небольшие корректировки пенсионного обеспечения чиновников (подробнее см. "Ъ" от 28 июля). Повышение пенсионного возраста в стране, по-видимому, начнется только в 2016 году — как ранее уже писал "Ъ" (подробнее см. "Ъ" от 8 декабря), на него намечено и создание экспертного совета для проведения этой реформы. При этом показатель, который пока обсуждается публично, 63 года для обоих полов к 2030 году, все равно будет отставать от среднеевропейского.

Александр Александрович, у многих россиян, в том числе пенсионеров, живущих в городах-миллионниках, есть сбережения. Более того, девять процентов жителей страны, играющих на рынке Форекс, пенсионеры. Люди умеют копить, и не только на пенсию, но не несут деньги, к примеру, в реальный сектор экономики. Почему?

Александр Аузан: У нас население в целом богаче бизнеса и правительства вместе взятых. По итогам 2014 года у россиян скопился 31 триллион рублей, у правительства - 9,6 триллиона резервов, а у бизнеса - 14 триллионов.

Предвижу, что сейчас будет вопрос: кто это население? С 2001 по 2008 год прирост реальной зарплаты в стране был до девяти процентов в год, а значит, у значительной части граждан деньги есть. Причем в России прибедняться считается хорошим тоном.
У нас население в целом богаче бизнеса и правительства вместе взятых

В 1993 году финансовые пирамиды вынули триллионы рублей из кошельков граждан. А откуда у них взялись эти деньги после шоковых лет? От приватизации квартир, дач и прочего - все это стало имуществом населения, которое можно продавать, закладывать, сдавать в аренду.

Бизнес, конечно, интересуется, нельзя ли подобраться к деньгам граждан. Но те против, потому что уже был очень тяжелый опыт. Все попытки поучаствовать во вложениях в экономику заканчивались плохо. В этой связи я не очень верю в то, что сейчас удастся построить схемы какого-то вложения.

С другой стороны, можно предоставить инструменты в виде облигаций по инфраструктурным проектам, в которые можно вкладывать деньги. Но нужны две гарантии: чтобы облигации были федеральными и чтобы их покупало не только население, но и бизнес. Тогда будет понятно, что это вложение для серьезных людей, которое пойдет на инфраструктуру: дороги, хабы, оптоволокно.

Пока деньги населения реально вовлечены в развитие экономики только через налоги. Гражданин отдает до 48 процентов реального дохода государству, если сложить все, начиная с НДФЛ и заканчивая акцизами и импортными пошлинами.

В 2016 году минфин даст россиянам возможность купить облигации федерального займа (ОФЗ) в банках без посредников, с госгарантией. Но слово "ОФЗ" для населения - темное. Может, лучше начать с повышения финансовой грамотности россиян? Или достаточно придумать доступную форму продажи облигаций?

Александр Аузан: Правильно было бы применить оба варианта.

Вообще, у нас население хорошо обучаемое. В советское время оно замечательно освоило технические навыки. Не проблемой было починить кран, автомобиль, телевизор - это было игрой в "Сделай сам" для всей страны.

Техническая грамотность была высокой, но финансовая сфера, кстати, тоже отчасти техническая, поэтому люди, я уверен, успешно ее освоят. Более того, в 1990-е, занимаясь защитой прав потребителей от разного рода мошенничества, я сам видел, как талантливо играют в финансовые пирамиды люди с техническим образованием. Они понимали, когда вложиться в первую волну, а когда - лучше подождать до третьей. То есть техническое образование конвертировалось в финансовые навыки.

В начале 2000-х, когда разные страны стали продвигать программы финансовой грамотности, все думали, что главное - научить человека азам, а дальше он будет сам все считать и разумно действовать. Но с тех пор наука совершила несколько неприятных открытий.

Сильно продвинулась такая дисциплина, как поведенческая экономика, которая показывает, что есть минимум 8 систематических ошибок, которые делает каждый из нас, независимо от образования. Например, одна из них связана с тем, что мы одни цели ставим на длинные периоды, а другие - на короткие. Они противоречат друг другу, потому что воля наша не совершенна. Мы, конечно, намерены с понедельника начать новую жизнь, но, похоже, что не с этого понедельника.

Можно исправить несовершенство нашей воли с помощью образования и грамотности?

Александр Аузан: Нет. Людей необходимо не только учить, но и определенным образом ограждать от ошибок, которые они могут совершить, несмотря на свою образованность.

Недавно я услышал страшную историю от одного человека, который берет кредитные карточки одну за другой, чтобы перекредитовываться. Он вместе с братом увяз в займах до потери дыхания. Один раз ступив на эту тропу и не умея управлять семейным бюджетом по разным причинам, они оказались на пути к финансовому краху. Вот для таких людей нужны заградительные заборчики на краю финансового обрыва.

В среднем депозит, открытый российской семьей, "живет" год. Получается, граждане не рискуют думать на более отдаленную перспективу. Да и "молчунов" по накопительной части пенсии немало: более 60 процентов населения. Большинство молодежи говорит, что пенсию через 30-40 лет они будут получать совсем в другом государстве, поэтому не занимаются накопительной частью.

Александр Аузан: Мне кажется, это правильное сомнение, потому что пенсионные отношения изменяются в зависимости от поколения. Я имею в виду не возраст, а разные социально-экономические условия.

Есть люди, которые всю жизнь отработали в СССР. Для них ни накопительная часть пенсии, ни вообще Пенсионный фонд не должны иметь значение. Им кто должен? Госбюджет. И это не вопрос благотворительности: оборудование, которое они создали, работает до сих пор, оно приносит прибыль.

А с нынешней молодежью можно все строить заново. Кто сказал, что у них вообще будет пенсия? Надо договариваться, потому что эта пенсия может быть только при определенных условиях. Если на двух вышедших на заслуженный отдых будет один работник, то и пенсия будет соответствующая. Значит, накопительная часть нужна, без систем с добровольными элементами - никуда.

Остается промежуточный случай - мое поколение, которое накопить не успевает, а в СССР выковать себе казенные обязательства не успело. Нужно смотреть, как каждый решает эту проблему. Кто-то хранит деньги в банке, кто-то - в иностранной валюте под матрасом, а кто-то пытается купить квартиру или дачу в расчете, что это его будет кормить. Государство в этом случае должно создать условия, при которых такая форма самоподдержки на случай утраты трудоспособности осталась. То есть пенсия должна быть разной.

Но пока получается, что денег все меньше, а пенсионеров все больше. Как решать эту задачу?

Александр Аузан: Может, надо делать ставку не на пенсию, а на виды занятости, где пенсионеры могуть быть полезны.

Две тысячи лет назад сформировалась семья из трех поколений, когда люди в Древней Греции и Риме стали жить дольше - до 45-50 лет. Старики рассказывали сказки внукам, подбрасывали сучья в огонь. Потом философ Платон написал, что старики могут управлять государством. Греки эту схему не реализовали, а римляне как раз пошли по этому пути и сделали сенат. И это оказалось эффективным!

Мы сейчас стоим перед тем же вызовом, что и античные цивилизации. У нас уже сформировалась семья из четырех поколений, так как средняя продолжительной жизни в стране - около 70 лет. Поэтому если мы придумаем правильный, не маргинальный род занятий, особенно для женщин в возрасте от 60 до 80 лет, то мы будем лидерами мировой цивилизации, как в свое время римляне.

"Никаких фирм, государств и домохозяйств нет - есть разные комбинации людей. Когда мы слышим: "Этого требуют интересы фирмы" - надо немножко поскрести пальцем и понять, чьи интересы имеются в виду?" - писали вы в книге "Экономика всего". Александр Александрович, а чего такой субъект, как гражданин России, хочет от такой комбинации, как государство? И чего государство хочет от гражданина?

Александр Аузан: Взаимности. У людей есть определенные ожидания, которые меняются в зависимости от времени и обстоятельств жизни (разные социальные группы, этнический состав и прочее). Эти ожидания люди адресуют власти.

Во-первых, они касаются того, что экономисты называют общественными благами. Понятно, что образование, здравоохранение, социальное обеспечение - то, что людям нужно. Но это может предоставляться по-разному. Например, за их собственные деньги, напрямую. Или опосредованно - через налоги.

Еще вариант - по сложным схемам, когда люди создают что-нибудь совместное, типа больничной кассы, как это было с рабочим классом России в начале XX века. Вариантов много, но если люди требуют бесплатного образования и здравоохранения, это означает, что кто-то должен за них заплатить.

Второй предмет ожидания - свобода. Что можно делать, а что - нельзя? Что мы решаем, а что - вы? Это общественный договор, или социальный контракт, то есть обмен ожиданиями по поводу общественных благ, свободы и собственности. Власть ожидает, что люди будут при соблюдении правил вести себя хорошо: работать, платить налоги, поддерживать власть, не убегать в другие государства.

Граждане и государство слышат друг друга?

Александр Аузан: Слышат, конечно.

Полагаю, у нас после весны 2014 года, с возникновением новой внешней политики, в России главным предметом обмена ожиданиями стал статус державы. Мы прошли определенный цикл с 1960-х годов, когда мы первыми вышли в космос, запустили спутник, сняли фильм "Летят журавли", получали нобелевские премии... Но в остальном была экономика дефицита.

За полвека мы прошли через разные и трудные события. Решили проблему дефицита, сформировав общество потребления. Утвердилось оно в значительной степени благодаря реформам новой России в 1990-х и в 2000-х. И после этого люди оглянулись и сказали: "Ведь было что-то еще, очень важное. А нельзя ли сделать так, чтобы мы одновременно были великими и не было дефицита?"

Ответ был дан в 2014 году: предлагаем великую державу, которая жестко, самостоятельно проводит политику на мировой арене.

У меня сложное отношение к тому, что происходит. С одной стороны, я считаю, это вполне закономерно: люди, которые решили одну задачу, говорят, что пора решать следующую - вернуть то великое, что мы утратили. А дальше - дело власти: вырабатывать траекторию, чтобы задача имела решение.

Какие варианты решения здесь есть?

Александр Аузан: Перед нами три пути. Первый - это попытка возродить военную супердержаву, но я не уверен, что мы в состоянии это сделать с нашей экономикой. В СССР экономика была больше, потребление - ниже, норма изъятия - высокая. Все средства контролировало и перераспределяло государство.

Сейчас мы имеем невысокую долю в мировом ВВП, но у нас есть военно-технический потенциал. Мы приняли на себя долги СССР, заодно - бремя ядерной державы. Это оружие нелегко охранять, сберегать, воспроизводить и утилизировать. Есть люди, которые полагают, если мы продвинемся на этом пути, то в мировой экономике выйдем в лидеры, к нам начнут прислушиваться в ВТО, приглашать в закрытые клубы. Не уверен…

Но у нас есть еще два потенциала, которые позволяли бы открывать будущее. Первый - это пространство. Мы самая большая страна мира, а значит, есть не только ресурсы, но и возможность связать между собой разные части мира. Это не только Запад и Восток. Есть трансполярные сообщения - мы очень близко от США и Канады. Есть Северный морской путь, который технологически может проходить по-другому. Есть возможность коридоров Север - Юг, освоения Арктики.

Почему бы тогда России не пойти по пути освоения пространства?

Александр Аузан: Проблема в том, что просто взять и освоить его не получится. Эта задача предъявляет требования к технической оснащенности и интеллектуальной наполненности шагов, которые мы можем сделать.

И тогда возникает разговор о третьем потенциале, про который больше всего говорят: человеческий потенциал. Он у нас есть. Я считаю, что мы 150 лет являемся крупными производителями человеческого потенциала. Но огромную его часть мы либо отдали миру, либо уничтожили сами. Работать с этим ресурсом мы пока не умеем, так как наша экономика примитивней, чем мозги наших сограждан.

Как сделать так, чтобы человеческий потенциал не утекал из страны?

Александр Аузан: Для людей нужно создать мотивацию, чтобы они воспринимали страну как свою и понимали, что они много в этой стране могут сделать. Для нас путь освоения именно этого ресурса - наиболее желательный.

Думаю, мы пойдем довольно сложной дорогой. Если мы сейчас движемся по пути милитаризации, то нужно поискать, есть ли поворотная точка, которая вывела бы к другим вариантам. В принципе, в оборонно-промышленном комплексе иногда создаются современные технологии, которые потом можно "вытаскивать" в гражданский сектор. Давайте посмотрим, можем ли мы для начала осуществить интеллектуальный маневр в ОПК, то есть то, что не смог СССР.

И если мы попробуем встать на путь освоения пространства, то спрос на человеческий капитал тоже вырастет. В это вовлекутся регионы, инфраструктурные компании. Начнет расти влияние умных образованных людей в стране, они больше не будут интеллектуальным "сырьем" для чужих экономик.

Выходит, главная цель - развитие человеческого потенциала. Но как сделать так, чтобы люди хотели и учиться, и работать в России?

Александр Аузан: Нужно, чтобы людям здесь было уютно. Для человека важно ощущение, что страна его любит. А когда он в семье нелюбимый ребенок, то мечется, и в голове у него нерадостные мысли.

Если переводить это на более экономический язык, должны быть такие организационные и законодательные условия в стране, которые удобны для образованных, творческих людей. Для них важно даже не столько то, как устроены выборы в парламент (хотя это им тоже важно), сколько то, как организована муниципальная жизнь: уборка мусора, возможность отправить куда-нибудь детей без охраны, отдых и развлечения.

Один из индексов, которыми измеряется инновационная экономика, - это количество встреч в течение дня, которые ты можешь провести с людьми других, в том числе творческих, профессий. Поэтому надо придумать такой механизм, который позволил бы людям постепенно самим сформировать среду вокруг себя.

Чтобы претворить задумку в жизнь, нужно дать налогоплательщику возможность голосовать рублем, чтобы средства, например, шли не неизвестно куда, а туда, где человек результат от этих средств увидит и пользу для себя почувствует: дороги, парковки, детские сады… И тогда больше денег получат сферы образования и здравоохранения.

Подобная схема уже начала работать, пример - накопительная часть пенсии. Это деньги, которые проходят через голову человека. Он с их помощью создает свое будущее.

CODE

Визитная карточка Александр Александрович Аузан, декан экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Родился 11 июля 1954 года. В 1979 году окончил экономический факультет МГУ . С 1993 года - профессор факультета. С 2002 года занимает должность заведующего кафедрой прикладной институциональной экономики экономического факультета МГУ , с 2013 года - декан экономического факультета. Автор более 130 научных работ, четырех монографий и университетского учебника по институциональной экономике.

Сейчас Saint-Gobain работает в 66 странах. В России компания начала бизнес в 1993 г. с продаж теплоизоляционных материалов, звукопоглощающих подвесных потолков и стеновых панелей, сейчас здесь уже шесть действующих заводов: в Егорьевске (Московская обл.) – заводы по производству теплоизоляционных материалов Isover на основе стекловолокна и по производству сухих строительных смесей Weber-Vetonit; в Челябинске – завод по производству теплоизоляционных материалов Isover на основе каменной ваты; в Арзамасе (Нижегородская обл.) и Полевском (Свердловская обл.) – заводы по производству сухих строительных смесей Weber-Vetonit; в Гомзово (Нижегородская обл.) – завод по производству гипсокартона Gyproc. В 2012 г. в интервью «Ведомостям» де Шаландар рассказывал о необычайно быстрых темпах роста товарооборота бизнеса в России – 20% в год против 5% по миру. Российский кризис скорректировал траекторию развития компании на этом рынке. По итогам 2015 г. компания Saint-Gobain ожидает сокращения на 15–20% в сегментах строительного рынка, где у компании устоявшиеся позиции (в их числе финишные штукатурки или теплоизоляция на основе стекловолокна), но в некоторых нишах, где компания начала работать недавно (гипсокартон или фасады), ожидается рост в 15–30%.

Де Шаландар прогнозирует, что следующий год для российской экономики будет тяжелым, и предпочитает не давать среднесрочных прогнозов. Впрочем, в долгосрочном потенциале российского рынка он уверен. Saint-Gobain не намерена сокращать операции на российском рынке, недавно открыла тут новый R&D-центр, но решение о новых инвестпроектах в России отложила до 2017 г.

– Какие меры компания Saint-Gobain принимает в связи с кризисом? Большинство иностранных компаний намерены сократить операции в России. Вы не останавливаете инвестиции и движетесь в противоположном тренде?

– Нет, мы не меняли наши инвестиционные планы в отношении России, мы только скорректировали сроки их реализации. Сейчас мы взяли паузу, намерены подождать, но операции мы не сокращаем. Существующие заводы будут работать.

– Сколько вы намерены ждать?

– Какое-то время. Невозможно предсказать, как будет развиваться ситуация на нефтяном рынке. Когда цены вернутся на прежний уровень, все может измениться в экономике.

– Вы верите, что нефтяные цены могут вернуться на отметку $100 за баррель?

– А кто мог предсказать пару лет назад, что цены так упадут? Топ-менеджеры нефтяных компаний – BP, Shell и др. – даже такой мысли не допускали. Но все изменилось. Хотя нельзя не сказать, что период низких цен благоприятен: экономика должна адаптироваться и курс российского правительства правильный – нужно производить больше в России и меньше зависеть от нефтяных цен. Сейчас зависимость высокая и она сохраняется. Я не говорю, что низкие цены – это хорошо, поскольку это привело к замедлению или падению [темпов роста] многих отраслей, в строительстве, где мы работаем, в том числе. Но это может принести пользу российской экономике.

– Какой у вас прогноз развития ситуации в российской экономике?

– 2016 год будет по-прежнему тяжелым. Мы не ждем хорошего следующего года.

– Какие ожидания после 2016 г.?

– В данный момент сложно делать какие-либо прогнозы.

– То есть вы будете ждать как минимум до 2017 г., чтобы скорректировать планы?

– Да. Компании Saint-Gobain уже исполнилось 350 лет, и мы прошли через все мировые экономические кризисы. Поэтому мы умеем ждать.

– На первый план во многих экономиках вышли геополитические риски. Насколько они серьезны для бизнеса международной компании?

– Геополитическая ситуация непростая во всем мире, и это внушает опасения. Я не эксперт в политике, но опасения действительно есть везде, и прогнозировать ситуацию очень сложно. Риски присутствуют в очень многих странах. Именно поэтому наша философия – диверсифицировать производство: надо распределять риски и иметь много опорных точек.
«Появились хорошие возможности для приобретений»

– Чем на этом непростом фоне отличается ситуация в России?

– В России всегда более волатильная ситуация: очень хорошие годы сменяются плохими. Но в долгосрочной перспективе это многообещающая страна для нашей компании: потенциал рынка очень высок.

– С точки зрения потенциала экологичного строительства перспективы роста рынка тоже многообещающие?

– Да, я надеюсь. Это мировой тренд, и Россия вряд ли останется в стороне.

– Рынки СНГ вас не интересуют?

– Мы пока производим продукцию только в России: у нас здесь шесть заводов, откуда мы осуществляем поставки, в том числе в страны СНГ.

Относительно перспектив в России думаю, что, может быть, в ближайшие два года появятся возможности покупок в России. Многие компании переживают непростые времена, поэтому с этой точки зрения появились хорошие возможности для приобретений.

– У вас есть мишени – кого хотите купить?

– У нас всегда есть мишени (смеется).

– Вы следите, когда компаниям, находящимся в сложной ситуации, станет еще хуже и у них не останется шанса, кроме как продаваться?

– Конечно.

– Много таких жертв?

– Да, целый список.

– Это российские или иностранные компании?

– Российские.

– Три года назад в интервью «Ведомостям» вы говорили, что инвестиционный климат улучшился. Что скажете сейчас?

– Инвестклимат остался хорошим. Тогда были перспективы роста, но в ближайшие два года их нет. Мы значительно инвестировали в последние пять лет, и для нас инвестклимат не главный фактор сейчас. Нас беспокоит платежеспособный спрос и какова будет его динамика.

– Какова доля российских операций в бизнесе компании?

– Она все еще невелика.

– В регионах каковы главные проблемы – бюрократические или отношения с губернаторами?

– У нас хорошие отношения с местными властями. Руководство в регионах всегда старается помочь, чтобы проект реализовался в соответствии с планом. Иногда просто все идет медленно, но нам всегда удается добиться помощи местных администраций, чтобы все было выполнено в срок. На всех встречах с руководством регионов мы всегда видели поддержку.

– В каких регионах вы почувствовали больше всего поддержки?

– Во всех регионах, где мы работаем.

– Cейчас непростое время в российской экономике, но вы открыли новый R&D-центр. Зачем?

– Это продиктовано необходимостью производственного процесса. У нас довольно обширная деятельность в России, и нам нужно проводить исследования, чтобы производить продукцию, которая больше всего соответствует запросам местного рынка. Качество сырья везде разное. Возьмите песок. Простая вещь, но он разный по составу в разных регионах, это надо учитывать. Климат, особенности строительства в регионе – все это важные факторы, которые нужно учитывать при разработке материалов, поэтому мы проводим соответствующие исследования.

– Но почему вы открываете его здесь?

– В российских университетах хорошая научная база, и мы можем использовать это преимущество. Раньше исследования для российского рынка мы делали в Финляндии, и это занимало до полутора лет, но сейчас мы вышли на тот объем операций в России, что создание своей R&D-базы стало оправданно. Нам это позволит сократить срок проведения исследований до шести месяцев, здесь мы ближе к рынку, можем лучше фокусироваться на его потребностях.

– Будете нанимать русских сотрудников?

– Да, будут работать русские. За пять лет планируем довести штат до 25 человек.

– В Финляндии закроете центр?

– Нет, он будет также работать. У нас очень широкая сеть R&D-центров по всему миру – более 100: от крупнейших, междисциплинарных, до небольших, узкопрофильных. Все они взаимосвязаны. Мы просто думаем о создании добавочной стоимости. Строительная индустрия в России развивается хорошо, но есть ресурс для улучшения. Есть много хороших зданий, но иногда все гонятся за сроками возведения объекта и не учитывают важные вещи, а в результате страдает качество.

– Вы планируете фокусироваться на жилом или промышленном строительстве?

– И на коммерческом, и на жилом секторе.

– Вы видите в Москве большое поле для работы?

– Если говорить о новом строительстве, то есть очень хорошие здания, но есть и такие, которые могли быть гораздо лучше.

– Они хуже, чем в центре Парижа, где вы живете?

– В европейских столицах вообще мало новых зданий. Главный рынок для Saint-Gobain – это именно реновация зданий, особенно в Париже.

– Но сейчас в Европе не слишком активно занимаются реновацией зданий из-за кризиса, просто нет на это средств. Из-за рецессии в Европе вам приходится фокусироваться на развивающихся рынках?

– Нет, рецессия в Европе закончилась! В странах Северной Европы ситуация хорошая, Испания растет, Италия восстанавливается. Да, во Франции пока тяжело, но в Германии дела обстоят неплохо.

– Когда вы говорите о нескольких опорах для бизнеса, как вы считаете, где главная опора компании – на европейском рынке или развивающихся рынках? Экономики перепозиционировались по темпам развития и перспективам, это надо учитывать.

– Традиционно Европа – это самый большой рынок, но благодаря диверсификации нам удалось сбалансировать активность на многих развивающихся рынках тоже.

– С ростом налогов некоторые французские компании предпочли поменять юрисдикцию. У вас штаб-квартира в Париже. Что держит вас во Франции?

– Мы исторически французская компания и никуда переезжать не собираемся. Мы не перераспределяем ресурсы на лучшие рынки, а работаем везде вне зависимости от текущей ситуации. Но мы должны быть русскими в России, французами – во Франции, немцами – в Германии и т. д.

– Одна из последних сделок Saint-Gobain была с компанией Sika – ведущим производителем материалов строительной химии. Что вам это дало?

– Мы купили контрольный пакет в компании, выпускающей материалы строительной химии, это смежная с нами отрасль. Сделка вписывается в нашу стратегию – мы предпочитаем либо покупать новые технологии, либо приобретать компании на новых рынках для расширения деятельности.

– Какой из рынков самый многообещающий для Saint-Gobain?

– Нельзя смотреть только на один рынок. Я не люблю класть все в одну корзину. Все рынки хороши по-своему.

– Вы принимали участие в недавнем Консультативном совете по иностранным инвестициям. Учитывая сложность отношений между Россией и западным сообществом, какие у вас остались впечатления?

– Разговор был очень интересным. Консультативный совет вообще очень хорошая инициатива российского правительства. Мне кажется, большинству стран следует проводить подобные встречи. Это хорошая возможность для правительств узнать о проблемах, с которыми сталкиваются иностранные компании, и о том, как работает законодательство и что требуется скорректировать.

– Разве правительство не знает?

– Правительство, конечно, обычно знает, но не всегда премьер-министр в курсе всего. Такие встречи позволяют получить полную картину.

– Российское правительство слышит инвесторов?

– Да. Два года назад мы подняли вопрос о необходимости повышения энергоэффективности в зданиях и мы видим, что правительство прислушивается, эта тема была включена в число приоритетных направлений деятельности консультативного совета.

– Но в России энергоэффективность оставляет желать лучшего.

– Конечно, в России много дешевых энергоресурсов и поэтому проблема не стоит в числе первоочередных, но ею надо заниматься. Здесь важно понимать, что снижение энергопотребления ни в коем случае не является дополнительной нагрузкой на бюджет. Наоборот, это может стать хорошим драйвером для социально-экономического развития страны.

По нашей оценке, если реализовать в России комплекс мер по повышению энергоэффективности, это приведет к дополнительному росту ВВП на 0,7% в год, созданию около 500 000 прямых новых рабочих мест и, как минимум, вдвое больше непрямых рабочих мест. Плюс позволит экономить энергоресурсы в объемах, сопоставимых с годовой добычей газа. Весь этот объем можно экспортировать и получать дополнительные доходы.

– Но Европа, например, не жаждет покупать больше российского газа: курс – на диверсификацию и поиск альтернативных России поставщиков.

– Нет, Европа счастлива покупать российский газ.

– Хорошо. Как вы предлагаете повысить энергоэффективность в России?

– Надо ввести новые стандарты для строительства и реконструкции зданий, устранить технические и регуляторные барьеры, создать экономические стимулы строительства зданий с низким потреблением энергии и энергоэффективного ремонта жилых зданий, создать систему контроля за выполнением строительных правил и норм в строительстве. Два года назад я как раз поднял этот вопрос, выступал за то, что надо этим заниматься. Тогда разговор был более общим и было принято решение о том, что надо выработать критерии.

– Конкретные меры?

– Да. Нужно установить стандарты и сформировать дорожную карту. Мы уже ведем консультации с Министерством строительства – с г-ном Менем (Михаил Мень – министр строительства России. – «Ведомости») по вопросу создания дорожной карты по повышению энергоэффективности в зданиях.

– Сколько времени это может занять?

– Зависит от мер. Некоторые из них могут быть приняты довольно быстро. Но есть также много технических вещей, которые сделать более проблематично. На это уйдет больше времени.

– Но в целом сколько времени может потребоваться – год, два, пять лет?

– Что-то можно сделать в течение года, на внедрение же других мер может потребоваться больше времени.

– Получается, в некоторых странах, и в России в том числе, иностранному бизнесу, чтобы решить какую-то проблему, надо выносить ее на уровень премьера, других путей нет.

– Нет, конечно, есть много путей. Но консультативный совет позволяет решать многие проблемы более эффективно. Я бы советовал применять такую практику и другим странам.

– Разве обсуждать раз в год – это эффективный диалог?

– Да, вполне. Потом же в течение года идет работа в рамках рабочих групп. Но само пленарное заседание совета продуктивно как раз тем, что на нем поднимаются самые главные моменты, без лишних деталей. Очень четко можно сконцентрироваться на проблеме.
Как чиновники разговаривают с бизнесом

– Общая атмосфера встреч иностранного бизнеса с российским правительством изменилась после введения санкций? Может быть, поменялась тональность разговора по сравнению с тем, как это происходило год назад?

– Я могу сравнивать только с заседанием двухлетней давности, в прошлом году я не участвовал. Но судя по тому, что рассказывали, в прошлом году общая атмосфера была более эмоциональной.

– Кто был тогда более эмоционален – российские чиновники или иностранные инвесторы?

– И те и другие. Некоторые компании находились под давлением, политики их просили не приезжать на заседание, но они в итоге приехали.

– Европейские политики тоже не советовали топ-менеджерам ехать, как американские?

– В основном это касалось американского бизнеса. Бизнес по своей сути вообще не вовлечен в геополитические проблемы, это не наша работа. Компании считают, что для бизнеса санкции вредны.

– Но в целом, как вам кажется, российское правительство настроено благожелательно по отношению к иностранным инвесторам?

– Российское правительство заинтересовано поддерживать иностранные инвестиции в России. Они хотят работать с международными компаниями. Ключевой частью повестки совета в этом году была локализация производства. Из-за девальвации сейчас для большинства компаний выгоднее производить здесь, а не импортировать продукцию. И на совете обсуждались конкретные проблемы: что мешает ускорить локализацию, что надо сделать, где проблемные точки.

Все признают, что экономическая ситуация в России сейчас нелегкая. И главная причина этого не столько санкции, сколько низкая цена нефти. Большинство компаний стали инвестировать в Россию до того, как цены на нефть упали. Ситуация изменилась, поэтому некоторым компаниям приходится корректировать планы и активнее осуществлять локализацию.

– Вы почувствовали, что из-за низкой стоимости нефти российские чиновники стали сговорчивее и более лояльны к иностранному бизнесу – ведь чем ситуация сложнее, чем больше стимулов для дружбы, компромисса?

– На самом деле российское правительство всегда было настроено доброжелательно к иностранному бизнесу. Просто есть ряд бюрократических препятствий, сложностей, но правительство старается помочь инвесторам. Для нашей компании проблема локализации не стоит по сравнению с другими крупными компаниями: у нас производство в России на 93% является местным.

– Почему вам не удалось довести местное производство до 100%?

– Мы бы с удовольствием производили все 100% на месте, но некоторые компоненты для наших материалов мы просто не можем найти в России, поэтому нам приходится их импортировать.

– Почему вы решили поучаствовать в работе консультативного совета только два года назад?

– Нас попросили поучаствовать и внести свою лепту.

– Что надо сделать, чтобы попросили поучаствовать? Трудно стать членом консультативного совета?

– Конечно, трудно, ведь там участвуют крупнейшие компании мира. Saint-Gobain работает в 66 странах, поэтому мы способны оценить, насколько эффективно работает система. Мы также способны помочь выработать и довести стандарты до международного уровня. Ведь, например, существует огромная разница между уровнем энергопотребления в России и странах Северной Европы, где примерно такой же климат, как и в вашей стране. В России потребление на 50% выше. Это же огромный ресурс! При правильном использовании он может высвободиться и использоваться на пользу российской экономики.

– Но все равно в России энергоэффективность не стоит в числе первоочередных задач, есть более насущные задачи. Почему тема энергоэффективности вас так вдохновляет, если говорить о российской экономике?

– Это хорошая тема, в том числе с точки зрения сохранения энергоресурсов для будущих поколений, влияния на окружающую среду и повышения эффективности всей экономики.

– На севере России, например на Ямале, люди вынуждены открывать зимой окна – слишком сильно топят в помещениях, и никто не задумывается, что таким образом тепло, а значит, и деньги, по сути, вылетают в форточку.

– Надо усиливать информационную поддержку, обучать людей. Люди должны понимать, что повышение энергоэффективности домов – это одновременно и улучшение их качества жизни через улучшение качества жилья.

Американские администрации наивно полагали, что исчезновение антагонистической "сверхдержавы" СССР и ослабленность новой государственности и экономики России носят долгосрочный характер, что автоматически станет фактором укрепления одностороннего доминирования США в мировой политике и экономике. Но беспредел бюрократического капитализма 90-х годов с началом нового столетия закончился, что сильно обескуражило американские власти. После кратковременных разборок в духе "Кто потерял Россию?" все американские администрации поставили своей целью любыми средствами предотвратить дальнейшее усиление России. Особенно беспокоило администрацию США быстрое развитие энергетического взаимовыгодного сотрудничества России с Европой и наметившееся сотрудничество в этой сфере со странами АТР, прежде всего с Китаем. Особой остроты сопротивление этому достигло после открытого вмешательства американской администрации в кризисную ситуацию на Украине и последовавшей в результате этого эскалации санкций против России. США преследовали двоякую цель: не только ослабить и изолировать Россию, но и добиться разрыва или крайнего сужения энергетического сотрудничества Европы с Россией, которая, в отличие от США, нуждалась и в нефти, и в газе. Вот тут-то Вашингтон и решил использовать "сланцевую революцию" как рычаг в двух направлениях: во-первых, убедить европейских союзников в том, что они могут (при американской поддержке) повторить опыт американской "сланцевой революции" у себя дома и покончить наконец с "зависимостью от "Газпрома" и, во-вторых, посулами самого президента Обамы экспортировать сланцевый СПГ из США для удовлетворения всех потребностей Европы.

В первом случае на подмогу пришла Геологическая служба США, которая услужливо и лихо спрогнозировала "обильные месторождения" сланцевого газа в разных странах. Особенно показателен в этом плане пример с Польшей. Так, в 2010 г., после того как главы правительств России и Польши достигли соглашения о продлении сроков поставок газа в саму Польшу и транзите через нее, состоялся вброс информации о том, что ресурсов сланцевого газа в Польше хватит на 300 лет и что она даже сможет освободить от "ига" "Газпрома" всю Европу. Польша не смогла устоять перед таким соблазном, и ратификация соглашения с Россией затянулась на целый год. Но наступил 2012 год, и первой ушла из Польши ExxonMobil, сославшись на отсутствие достаточной рентабельности, затем, в 2013 году, отказались от разработок Marathon Oil, Talisman Energy и польская Lotos. До конца 2014 г. дотянула только ConocoPhillips, а Financial Times объявила об остановке всех ее работ по бурению. К концу 2015 г. она вслед за Total и Eni заявила о свертывании всей сланцевой программы в Польше. А общий итог по сланцевым проектам за пределами США подвел журнал Petroleum Economist в июле 2015 года, опубликовав статью под названием "Международный сланец постепенно исчезает в эру низких цен" (International shale fades in low prices era).

Впрочем, Вашингтон был обеспокоен не только Европой, но и нарастающим энергетическим сотрудничеством России со странами АТР и особенно с Китаем. Еще до санкций, накануне Конференции ООН по климату в Копенгагене, Обама даже подписал соглашение с тогдашним главой КНР Ху Цзиньтао, обещая стране технологическую помощь. И действительно, в провинции Сычуань появились Shell и некоторые другие компании, которые начали бурение на сланцевый газ. В Пекине планировали, что к концу 13-й пятилетки (2020 год) будет показатель добычи 60 млрд кубометров в год, но достигнутые за предыдущие три года результаты были столь обескураживающими, что новое руководство Китая решило уполовинить прогнозный показатель на следующую пятилетку до 30 - 35 млрд кубометров. Причины неудачи в дороговизне бурения ($13 млн - средняя скважина в Сычуане, что намного больше, чем самая дорогая скважина в Северной Дакоте) и малом коэффициенте извлекаемости от 5 до 20%, что контрастирует с 60% для традиционных скважин.

Что касается личного участия самого Обамы в процессе убаюкивания ЕС, то приведем лишь одно его публичное высказывание весной 2014 года. "Мы понимаем, - сказал он, - что усиление санкций по-разному отразится на разных странах, в том числе на странах ЕС. США уже могут поставлять газа больше, чем требуется Европе. Нужно договориться о варификации этого процесса, и мы намерены сделать это". Во-первых, Обама, мягко говоря, преувеличивал относительно того, что "США уже могут" поставлять сланцевый газ в Европу. Не мог же он не знать, что его страна физически не способна была (да и сегодня еще не способна) экспортировать ни одной тонны сланцевого СПГ куда бы то ни было, что первые газовозы отправятся из терминала Sabine Pass в Луизиане в лучшем случае в самом конце 2015 - начале 2016 года, и они уже законтрактованы. Что касается верификации, то и без нее ясно, что американский сланцевый газ не будет более дешевым в Европе, чем российский. Впрочем, известный авторитет Д. Ергин по поводу дешевизны сланцевого газа, выступая в Хьюстоне на конференции глобального СПГ, на этот раз открыто заявил следующее: "Речь не идет о дешевых ценах, а о новой системе… США не собирается стать источником дешевого СПГ, как это все думают".

Между тем последние месяцы 2014 года и до конца августа 2015 года заставляют усомниться в дееспособности американского бизнеса наращивать достаточный потенциал для масштабного экспорта сланцевого СПГ в 2016 - 2017 гг. И это не по технологическим причинам, а из-за отсутствия рентабельности и прибыльности добычи сланцевого газа и нефти. Журнал Petroleum Economist посвятил этой проблеме статью под названием, в котором отражена вся суть проблемы: "Жертвы собственного успеха". В норвежской газете Upstream теперь постоянно и по нарастающей публикуются материалы о трудном положении известных независимых компаний, добывающих сланцевый газ и нефть и жалующихся на банки, которые теперь отказываются от реструктуризации задолженности компаний, от выдачи новых кредитов и т.д. Эти компании вынуждены по дешевке продавать свои активы или вовсе уходить из своего бизнеса.

Нужно сказать, что вплоть до весны 2015 года, несмотря на указанные выше очевидные негативные признаки и тенденции, добыча нефти из сланца не сокращалась. Думается, сказывалась инерция мышления, надежд и действия. Хотя некоторые эксперты объясняют рост добычи за счет пробуренных год назад скважин, когда цены на нефть еще были приемлемыми. Но начиная с апреля 2015 г. этот "рубикон" был перейден. Это зафиксировала официально служба статистической информации при министерстве энергетики США (EIA - Energy Information Administration), которая заговорила в преддверии встречи ОПЕК в ноябре 2015 г. о том, что уже при цене $ 60/барр. на большинстве сланцевых месторождений производство будет прекращено, а цена $ 50/барр. будет означать фактический конец провозглашенной "сланцевой революции". А уже в июле 2015 г. журнал Petroleum Economist писал, что массовое использование "фракинга" и легкая доступность финансирования привели к удешевлению нефти, и это "загнало в стойло колесницу Джаггернаута" (индийское мифическое чудовище) нефтяного производства США. Журнал приводит обновленные данные о том, что на данный момент производство нефти достигло пика и с 2015 года "мы видим ежегодное снижение" за счет сокращения добычи сланцевой нефти. Все это может поставить под вопрос реализацию плановых обещаний о будущих поставках на экспортные терминалы США. При этом ведь нужно позаботиться о восполнении уровня текущего производства и прогнозируемого, пусть и скромного, роста внутреннего спроса. Между тем администрация в Вашингтоне, опираясь на прирученную брюссельскую бюрократию, продолжает ставить палки в колеса российско-европейским проектам. Вашингтон, привыкший к своему былому экономическому превосходству и догматически верящий в то, что глобализация, объективно инициированная благодаря информационно-технологическим успехам в США, всегда будет их естественным преимуществом. Однако в США проглядели тот очевидный факт, что эта глобализация, в отличие от предыдущих фаз интернационализации мировой экономики, - специфическая штука, которая, если не обращаться с ней разумно, может бумерангом нанести ответный удар. А пока что главным фактором ценообразования в сфере мировой энергетики является геополитический фактор, а главный "вулкан" турбулентности на этих рынках - Соединенные Штаты Америки.

Сергей Николаевич, давайте сначала объясним, откуда она взялась и почему ее размеры так вас волнуют.

Сергей Катырин: Это платежи, которых нет в Налоговом кодексе. Их начинают взимать с введением какого-то закона - например, экологические сборы, сборы за утилизацию отходов, за очистку воды и прочее.

Министерства, ведомства, иногда региональная власть вводят платежи за свалку, за это, за то. Их уже набралось больше 50. Правда, некоторые эксперты говорят, что все 70. Не буду спорить. Уже много! А главное, никто не контролирует, нужна ли такая сумма того или иного сбора, кто ее рассчитывает, куда она идет. В то же время эти платежи становятся непосильным бременем для предприятий. Наши эксперты говорят, что они в 2016 году могут дорасти до одного процента ВВП.

Но среди них есть и очень нужные сборы!

Сергей Катырин: Вот мы и предлагаем создать реестр неналоговых платежей, принять закон, который будет базовым с точки зрения подходов к ним.

А следующий шаг - надо смотреть, соответствует ли масштаб этих денег той задаче, которую призван тот или иной сбор решить. Или это средства, которые кратно превышают необходимые затраты? Будем готовить законопроект и продвигать его.

А когда все-таки закончится "черная полоса" в экономике и что еще надо сделать, чтобы ускорить благие перемены? Только не говорите теперь, что на рывок нам не хватает денег.

Сергей Катырин: Так ведь не хватает! Это самая большая проблема, которая у нас есть сегодня. Из всех санкций, введенных против нас, единственная чувствительная - это то, что нашим компаниям перекрыли доступ к западным финансовым рынкам. До этого они заняли на них примерно 600 миллиардов долларов. 200 миллиардов вернули.

То есть, по сути, изъяли из экономики. И незаметным для нее это не могло пройти, тем более что мы заимствовать теперь на Западе не можем.

Прямо так на Западе свет клином и сошелся?

Сергей Катырин: Конечно, это не значит, что у нас нет других финансовых рынков, на которых можно заимствовать. Наши коллеги сегодня активно работают и с Юго-Восточной Азией, и с Китаем, и в арабском мире. Но пока проблема финансирования не решена. Естественно, все с надеждой на светлое будущее смотрят на Центральный банк, на возможность снижения учетной ставки, что позволит реальному сектору экономики во всю силу кредитоваться.

А пока инвестиции в производство снижаются, по некоторым отраслям примерно на 10 процентов. Что это значит? Значит, мы не развивали производства, не сделали задел на будущее.

И какой выход? Санкции могут еще долго продержаться, это многие прогнозируют. Включить печатный станок?

Сергей Катырин: А может быть, и включить. Вот только не говорите, что инфляция зашкалит! Если эти деньги будут "связаны" с конкретным перспективным проектом, то взрывного эффекта инфляции они дать не должны.

А проекты такие у нас есть. Например, строительство высокоскоростной железной дороги Москва - Казань. Почему инфляция должна расти? Мы начали строить, производим реальный продукт - песок, щебенку, рельсы и т.д. Оплачиваем труд тех, кто все это производит. Мы же не напрямую на рынок деньги выбросили.

А потом у нас экономика недофинансирована. Только 45 процентов ВВП обеспечены денежной массой. У многих наших партнеров на 100 процентов! У американцев в два, если не больше раза. Поэтому не надо говорить, что мы чрезмерно монетизированы. Мы, наверное, одна из самых засушенных в этом плане экономик.

Допустим. Но все равно печатать деньги - шаг рискованный, я бы сказала, отчаянный. Евгений Ясин давно предлагал пустить на перспективные проекты деньги резервных фондов.

Сергей Катырин: Евгений Григорьевич все правильно говорил. Жаль, к его словам не прислушались. Сегодня бы мы имели другую экономику. А сейчас уже поздно. Теперь лучше резервные средства не трогать.

Это тот балласт, который позволяет иметь устойчивую макроэкономическую ситуацию. Он важен и для наших партнеров, которые смотрят, есть ли у нас что-то за душой. Сможем ли мы в случае необходимости стабилизировать рубль? Или завтра валютные спекулянты качнут рынок, и все рухнет.

Вы наверняка читали в "Российской газете" интервью декана экономического факультета МГУ Александра Аузана. Он утверждает, что по итогам прошлого года у россиян скопился 31 триллион рублей. Вот вам и деньги для экономики. Надо только уметь их взять. Что поможет?

Сергей Катырин: Строительство жилья. Ипотеку надо всячески поощрять и поддерживать. У нас очень много семей, которые хотели бы купить квартиру. Но проценты по кредиту их отпугивают.

А если сказать: "Товарищи дорогие, государство будет вам помогать одолеть этот процент - субсидировать, например, 50, 30 процентов".

Понесут деньги. И тогда за строительным комплексом потянется куча других отраслей. Понадобится металл, цемент, керамика, обои и т.д. Куча отраслей завязана на строительные комплексы.

Второе направление - личный автомобиль. Тоже все хотят. Это серьезнейший рынок, и у него есть возможность "вытащить в экономику" личные деньги населения. И здесь еще больше отраслей подтянется.

Мне кажется, надо активнее эти направления поддерживать. Понятно, у государства сейчас забот много. Тем более важно очень рационально эти ограниченные средства тратить, стараться получать максимальный эффект.

Россия намерена развивать рынок корпоративных облигаций для вложений населения. С чего начинать будем?

Сергей Катырин: С подбора проектов, в которые не страшно и не стыдно свои деньги вложить.

А кто эти проекты нам подберет? Институты развития себя не оправдали, судя по оценке, которую им дал президент.

Сергей Катырин: Один из самых действенных инструментов, который на сегодняшний день есть (что признают все), это Фонд развития промышленности. Не случайно президент сказал, что надо добавить в этот фонд еще 20 миллиардов рублей на следующий год.

Насколько надежно это вложение? А если проект провалится? И что это за проекты?

Сергей Катырин: Компании их уже практически вывели на финишную прямую или подвели к ней. Вложили свои деньги. Фонд лишь добавляет для завершения проектов, которые не просто нацелены на импортозамещение, но и предлагаемая продукция или услуга должны котироваться на внешнем рынке. Конкуренция - колоссальная! Двадцать проектов "на место". Так что выбирать есть из чего.

Мне особенно запомнился инновационный проект для проведения генетической экспертизы. Здесь Россия пока на сто процентов зависит от зарубежных поставок. Проект, который поддержал фонд, на 70-80 процентов закроет российский рынок ингредиентами, которые нужны для экспертиз. Есть проекты по сельскому хозяйству, медицине.

А я вот сомневаюсь. Чтобы в наше время да беспристрастно раздавать деньги на проекты. Наверняка кто-то позвонит, кто-то шепнет, а кто-то и пригрозит.

Сергей Катырин: Я вас понимаю. Но в фонде все решает общественный совет. В него входят представители ТПП, других объединений, сами предприниматели. Эти люди никак не связаны с минпромторгом, с фондом. Поверьте, идут жаркие споры, обоснования, защита бизнес-плана. Такие фонды, уверен, надо создавать и для крупных проектов.

Может, подождать? Период низких цен на нефть когда-то же закончится.

Сергей Катырин: Когда-то закончится. Но не скоро. Думаю, ждать придется лет десять, может быть, больше.

А ждать нельзя! Опасно. Заметили, сейчас идет рост производства электромобилей в Европе? Китай стоит перед экологической проблемой. В Пекине есть дни, когда посольство вывозит своих детей в горы, чтобы передохнуть от смога. Неизбежно китайцы будут заниматься энергосбережением, поиском новых энергоносителей. И в Европе это направление всячески поощряют.

И даже когда пойдет экономика мировая вверх, потребность в нефти, газе начнет увеличиваться, параллельно будет расти и количество энергии, которая вырабатывается на альтернативных источниках. Поэтому не стоит рассчитывать, что нефть подорожает до 90 долларов за баррель. Я думаю, она столько вообще больше стоить не будет.

Чем же мы можем удивить мир? По каким позициям стать лидерами в новом мировом разделении труда?

Сергей Катырин: Кстати, мы сегодня по многим позициям лидеры. Надо только развивать эти направления. Например, атомную энергетику. Я уже не говорю про боевую авиацию.

Вообще про авиацию. Полагаю, в ближайшее время тот же МС21 найдет свою реализацию. Исторический момент: у нас впервые за тридцать лет появился принципиально новый авиационный двигатель. Это композиционные материалы, другая технология изготовления, это возможность сделать линейку таких двигателей по мощности, вплоть до самых тяжелых. В том числе не только для самолетов, но и для вертолетов. Для самых тяжелых вертолетов.

У нас есть уникальные программисты, сегодня весь мир на наших программах Касперского работает. Это же факт. У нас есть искусственные суставы, экспорт которых стремительно набирает обороты. Да в самых разных областях есть и появляются новые сильные игроки.

Очень важно, что в России создали Центр поддержки экспорта, который будет координировать все действия. Мы тоже включены в эту работу, помогаем новым игрокам выйти на эти рынки. Уверен, если все мы еще так годика два поработаем, то у нас и количество экспортеров, и объем несырьевого экспорта резко вырастут.

Но тут есть один маленький нюанс. Вернее, большой. Даже президент и премьер говорят, что нужно укреплять доверие между бизнесом и властью. Значит, есть проблемы? Значит, не будут предприниматели рваться развивать рисковый несырьевой экспорт.

Сергей Катырин: Конечно, проблемы есть. Но я не считаю, что кардинально что-то подорвалось в отношениях между бизнесом и властью за эти годы.

Однако работать в этом направлении надо. Это касается и уголовных дел по экономическим преступлениям. Только 13 процентов из них заканчиваются судебным приговором, то есть человеку подтвердили, что он виноват. Надо предусмотреть в Уголовном кодексе ответственность для тех, кто такого рода дела заводит. Как за ложный донос. Чтобы они тоже понимали, что вот так по щелчку или по чьей-то просьбе, подкрепленной какими-то материальными благами, такие вещи делать непозволительно. Придется отвечать.

С проверками есть проблемы. Уровень региональный, федеральный пересекаются - некоторые вещи контролируют и те, и другие. Уровень региональный и муниципальный - то же самое. Есть пересечения и по горизонтали, когда по несколько министерств контролируют одно и то же, например, экологию и утилизацию. Есть наслоение проверок. Да хотя бы по линии санэпиднадзора: и министерство обороны своих контролирует, и Роспотребнадзор. Мы сейчас выявляем такое дублирование функций и направим наши предложения правительству.

Наконец, самое главное, что должно быть во всех контрольных органах, это настрой на сотрудничество. Должна быть презумпция невиновности, а не презумпция виновности того, к кому они идут. И желание помочь.

Ключевой вопрос

У меня нескромный вопрос: а наш бизнес вообще-то хочет развивать экономику России? Амнистия капиталов, по сути, провалилась. Не вернулись деньги в Россию. Да и семьи наших бизнесменов давно живут за границей. А для них самих наша страна - большой бизнес-офис. Не более.

Сергей Катырин: Разные у нас бизнесмены. Есть и такие. Если не докрутить правила амнистии, то вообще ничего не изменится. Можно попытаться еще раз. Хотя у меня большие сомнения, что у нас остались те, кто много имеет и хочет что-то сюда перевести.

А что касается большого бизнес-офиса, то тут по категориям надо смотреть, по масштабам предпринимателя. Для особо крупного бизнеса за последние десять лет, может, ничего и не изменилось. Как отдыхали, лечились, учились и жили семьи за границей, так и продолжают. И вряд ли их кто-то сюда вернет.

Если говорить о среднем бизнесе, то, к сожалению, в последний год достаточно много утекло и его. Те, кто считает, что у них достаточно средств, как правило, сначала семьи отправляют туда, потом и сами, иногда вместе с бизнесом. А к малым фирмам это совсем не относится, потому что у них нет таких возможностей.

А вообще, я смотрю, как сегодня идут дискуссии на эту тему, как настраивает президент свое окружение. Есть однозначный настрой, чтобы все были патриотами нашей страны.

Но не все ими являются. Это поправимо?

Сергей Катырин: Понимаете, для всего есть свои причины. Значит, существует определенное недоверие к государству, к тому, что бизнес здесь можно сохранить и преумножить, есть вопросы к качеству здравоохранения, образования.

Да, есть и бизнесмены, которые смотрят на свою страну, как на дойную корову. Надоил денег, а все остальное не волнует. Но я думаю, что это единицы в бизнес-сообществе. В основном это люди, которые все равно привержены России. Просто каждый исходит из своих возможностей. Есть возможность учиться, лечиться, отдыхать там. Учатся, лечатся и отдыхают.

И потом, знаете, какая сейчас тенденция наметилась? Дети бизнесменов, которые учились за границей, жили там, возвращаются в Россию. Работать и жить. Не знаю, станет ли этот маленький ручеек полноводной рекой, время покажет. Но он меня очень радует.

Хотя сама по себе возможность "ловушки средних доходов" вытекала еще из работ Уолта Ростоу в 1950-х и Александра Гершенкрона в 1960-х, теория существования ловушки до сих пор является в основном эмпирической: при достижении некоего уровня средних доходов в экономике экономический рост в ней останавливается или резко снижается на семь-десять лет. Последняя крупная работа по ловушке опубликована в 2011 году Барри Эйхенгрином из Университета Беркли, Донъюн Парком из Азиатского банка развития и Куанъю Шином из Корейского университета: они показали, что в среднем попадание в эту ловушку происходит при пересечении годового ВВП на душу населения уровня $16 тыс. (цены 2005 года). Тогда же были сделаны (в частности, аналитиками "Ренессанс Капитала") предположения о том, что Китай попадет в ловушку в 2020-м, а Россия — в 2014-2015 годах. В 2014 году расчеты Эйхенгрина, Парка и Шина и признаки попадания в ловушку подтверждались российскими Минэкономики и Минфином, после чего резкое ослабление российской валюты и падение подушевого ВВП вывели Россию из ловушки — не вверх, как все, кто в нее попадал, а вниз.

Если бы о причинах, вызывающих остановку роста ВВП в ловушке, было известно что-то определенное, а не общее, можно было бы сказать, что будет происходить в России дальше. Так решительно непонятно, за какое время до попадания в ловушку начинается институциональная перестройка в экономике. Если невидимая подготовка к ловушке идет год-два, происходящее малозначимо. Если три-пять — институциональная сфера в России в 2015 году уже была готова к процессам, для которых при падении нефти с $70-80 за баррель до $35-50 больше нет оснований, и до 2018-2020 годов новая институциональная перестройка будет стоить денег и времени. Наконец, никто не знает, как институты, сформировавшиеся под ловушку, вообще работают в экономике с доходами ниже среднего — есть подозрения, что работают очень странно и необычно.

— Что удалось сделать за 2 года? Чего не удалось, но хотелось бы?

— В октябре нам исполнилось 2 года. Срок в принципе небольшой, но уже сейчас мы готовы говорить о конкретных результатах. В первую очередь они касаются вверенного нам имущества. Мы провели инвентаризацию и привели в порядок существенную его часть. На сегодняшний день более 82,5% имущественного фонда поставлено на кадастровый учет. Это в два раза больше, чем было в прошлом году. Право собственности РФ оформлено на 72,2% недвижимости. Таким образом, по количеству зарегистрированных и учтенных объектов ФАНО России входит в число лидеров среди всех федеральных органов исполнительной власти. Уверен, что и эти цифры не окончательные. Деньги для проведения кадастровых работ выделены. В ближайшее время мы планируем завершить кадастрирование и регистрацию прав РФ на все объекты, закрепленные за учреждениями. А вот с научными предприятиями сложнее. Это связано с особенностями законодательства. В частности, у ФГУПов больше возможностей распоряжаться имуществом, больше свободы. И нередко нам приходится в судах отстаивать право на тот или иной объект. Все эти юридические процедуры отнимают много времени, поэтому приходится сдвигать сроки.

— Что вы имеете в виду под научными предприятиями?

— В системе ФАНО России более 180 унитарных предприятий. Это экспериментальная база для институтов. Они испытывают новые технологии, создают опытные образцы. К сожалению, финансовое состояние некоторых из них стабильным не назовешь. Но это результат не одного дня — он накоплен за многие годы. У ФГУПов, крепко стоящих на ногах, проблем с оформлением имущества нет. По ним мы завершаем эту работу. Там же, где ситуация непростая, — например, имущество заложено под кредит или идет процедура банкротства, — требуется индивидуальный подход. Мы досконально разбираемся в проблеме, оказываем поддержку в судах.

— С кем идут судебные разбирательства? Сколько их?

— Сейчас в производстве находится порядка 550 дел. В 45 из них мы выступаем истцом. Из последних достижений — мы помогли трем научным организациям: Институту социологии РАН, Институту США и Канады и Научному геоинформационному центру РАН вернуть в федеральную собственность здания. Долгое время они вынужденно арендовали помещения. Теперь эти деньги можно направить на научные исследования. Аналогичную правовую поддержку сотрудники агентства оказывают и предприятиям. Стараемся помочь даже в самых сложных ситуациях — например, если в отношении ФГУП введена процедура банкротства. По закону тогда имущество выводится из-под нашей ответственности, а право представлять интересы в суде переходит к Росимуществу. В этом случае мы работаем вместе.

— На 1 января 2015 года в ходе ревизий было выявлено 6,5 тыс. неучтенных объектов. Какая сейчас статистика?

— На момент старта инвентаризации, то есть на февраль 2014 года, наш имущественный фонд немногим превышал 34 тыс. объектов — именно эта цифра была указана в реестре федерального имущества. За прошлый год в ходе аудита мы обнаружили 6,5 тыс. объектов, информация о которых отсутствовала в Росимуществе. Таким образом, на конец прошлого года наш фонд составлял 41 тыс. объектов недвижимости. Но в 2015 эта цифра уменьшилась почти на 3,4 тыс. объектов. Это произошло по разным причинам — часть была списана, часть передана в собственность субъекта РФ. А часть переведена в движимое имущество. Как это вышло? Дело в том, что недвижимым числилось фактически движимое имущество — например, забор, ворота. В результате нам пришлось приводить всё это в порядок и переводить имущество из одной категории в другую, как того требует закон. Рассчитываю, что сможем завершить эту работу к концу текущего года.

— Можно ли оценить стоимость всего этого имущества?

— Рыночная оценка пока не проводилась. А балансовая стоимость не является информативной. Если говорить о количественных параметрах, то имущественный фонд научных организаций ФАНО России включает в себя почти 2 млн га земли и порядка 109 млн квадратных метров зданий и помещений.

— Ежегодно ФАНО России проводит проверки деятельности подведомственных научных организаций. Много ли нарушений обнаруживаются в ходе их проведения?

— В этом году за три квартала мы провели 354 проверки. Выявили более 2 тыс. нарушений. В основном они касаются финансово-хозяйственной деятельности. Где-то неэффективно или нецелевым образом расходуются бюджетные деньги, где-то федеральное имущество используется не по назначению.

— Возбуждаются ли по итогам проверок уголовные дела?

— Уголовные дела возбуждают правоохранительные органы. Это их компетенция. Мы же передаем им результаты проверки, если кто-то из руководителей подведомственных нам организаций грубо нарушил закон. В этом году мы приняли решение передать материалы проверок по восьми организациям в следственные органы и прокуратуру.

— Миссия ФАНО сводится к сугубо хозяйственной деятельности или агентство отвечает и за развитие научной деятельности? Среди ученых многие видят в новых директорах «эффективных менеджеров», которые уничтожают науку.

— Я не могу согласиться с такой оценкой. Директора избираются научными коллективами институтов. Для того чтобы выборы состоялись, кандидатов должно быть не меньше двух. Претенденты проходят два фильтра: фильтр президиума Академии наук и фильтр кадровой комиссии Совета при президенте по науке и образованию. Затем свой выбор делает коллектив. Вряд ли некомпетентные люди смогут пройти такую многоступенчатую систему отбора. Процедура устроена так, что никто не может навязать коллективу директора, если он не победил на выборах.

— Я все-таки уточню. Занимаетесь ли вы, помимо хозяйственных функций, развитием науки?

— Одной из основных функций агентства я вижу создание условий для того, чтобы ученым в наших организациях было комфортно заниматься научной деятельностью. Но этот комфорт в том числе зависит и от того, насколько успешен институт, какие результаты он показывает. И здесь без оценки не обойтись. И это тоже одна из наших основных задач. Но мы не можем решать ее в одиночку. Говоря об оценке научной результативности, мы всегда настаиваем на том, что проводить ее надо, опираясь на РАН и мнение научного сообщества. И вот еще один результат нашей работы — агентство совместно с Академией наук и представителями подведомственных институтов разработало и утвердило методику ведомственной оценки. Сейчас необходимо завершить все формальности — утвердить положение о ведомственной комиссии. После этого можно начать непосредственную оценку. Ее итогом должно стать ранжирование институтов по трем группам. Первая — абсолютные лидеры. Вторая — достаточно устойчивые. В третью группу войдут организации, которым нужно будет помочь реализовать их потенциал. Каким образом — это будем решать вместе с РАН.

— Сохранится ли в будущем году финансирование академической науки на уровне прошлого года?

— По данным министерства финансов, в 2015 году бюджет академической науки составил примерно 115 млрд рублей. Здесь важно понимать, что речь идет о всей академической науке: здесь и наши организации, и университеты, и научные центры, и фонды. Летом на заседании президентского Совета по науке и образованию президент Владимир Путин дал поручение: объем финансирования академической науки сокращаться не должен. Это принципиальный момент. По сути, расходы на фундаментальную науку перешли в разряд защищенных статей бюджета. Следовательно, их объем в будущем году как минимум сохранится на уровне текущего.

— Тем не менее из-за инфляции на ту же сумму купить можно уже меньше. Должны ли институты сами зарабатывать за счет своих проектов?

— Сегодня российская наука на 80% финансируется за счет бюджета. Частных денег в ней очень мало. Такая модель в нашей стране сложилась исторически. Чтобы ее изменить, нужны серьезные структурные и институциональные преобразования. Необходимо активнее развивать партнерство между наукой и экономикой.

В системе ФАНО России есть разные институты. Некоторые из них успешно сочетают фундаментальные исследования с прикладными и внедренческими проектами. Финансирование таких организаций складывается из разных источников: здесь есть и бюджетные средства, и гранты, и деньги, которые они получают от частных заказчиков. Есть институты, которые занимаются исключительно фундаментальными исследованиями. Требовать от них практических результатов неправильно. В этом случае нужно сочетать госфинансирование с системой мер, направленных на поддержку талантливых ученых. Например, создавать условия, чтобы они могли участвовать в грантах и конкурсах, которые проводят отраслевые министерства и ведомства.

— То есть зарабатывать институтам необязательно?

— Я бы поставил вопрос по-другому. Нужно больше внимания уделять анализу приоритетов развития науки. Выбирать те сферы, где сегодня есть спрос на результат со стороны экономики, промышленности. Привлекать бизнес к процессу постановки научных целей и задач. Я считаю, что если институт работает по прикладным направлениям, то на эти работы должен быть спрос. И сами патенты, и их востребованность будут учитываться, в том числе при проведении оценки.

— И по каким критериям будет оцениваться эффективность институтов?

— Есть два перечня. Первый набор критериев предназначен для межведомственной оценки. Он утвержден правительственным положением и включает в себя 24 пункта. Среди них, например, есть показатели, которые характеризуют публикационную активность института, его вовлеченность в научно-образовательный процесс, позволяют оценить результаты научно-внедренческой деятельности и т.д. В дополнение к ним мы разработали еще свои, ведомственные, показатели, которые будем применять для более детальной оценки научных организаций, входящих в систему ФАНО. Думаю, результаты этой оценки должны быть достаточно объективными

— А есть ли критерии оценки директоров институтов?

— Есть перечень показателей, за которые директора отчитываются ежеквартально. Они во многом похожи на те, по которым мы будем оценивать институты. Так как именно директор отвечает за работу своей организации. Он берет на себя обязательства, а мы как его работодатель — ведь именно с нами он подписывает трудовой договор — обеспечиваем его необходимыми ресурсами. При этом система оплаты труда директоров устроена так, что их зарплата напрямую зависит от эффективности работы институтов.

— Сколько руководителей институтов вы сменили в этом году?

— Когда принимался закон о предельном возрасте руководителей научных организаций (они должны быть не старше 65 лет. — «Известия»), были опасения, что выполнить эти условия будет трудно. Потому что речь идет о людях, которые на протяжении многих лет руководили уникальными научными коллективами, создаваемыми под определенные научные школы. Понимая это, мы с Академией наук постарались организовать процесс ротации кадров таким образом, чтобы не мешать работе институтов. На сегодняшний день переизбран 131 директор. В прошлом году выборы прошли в 22 организациях, в этом году — в 131. До конца года планируем переизбрать руководителей еще в 53 организациях. Возрастной состав руководителей уже изменился. Если на начало этого года у нас почти половина директоров были старше 65, то сегодня тех, кто моложе этого возраста, уже две трети. При этом у тех, кто ушел в отставку, осталась возможность работать в науке. Многие из них сейчас являются научными руководителями в своих институтах.

— Публиковались данные, по которым средний возраст директора института — 60 лет. Это так?

— Да. Сегодня средний возраст директоров по всей системе институтов ФАНО России составляет 60 лет. Если же говорить о руководителях, прошедших через процедуру выборов, то их средний возраст существенно ниже. Отмечу важный момент: в крупнейших институтах численностью более 1 тыс. человек директорами избраны люди, которым 50 лет и меньше. Это дает нам основания говорить о том, что потенциал кадровый существует.

Но чтобы молодые ученые активнее шли в науку, необходимо выполнить еще одно условие — дать им возможность решать масштабные задачи. Для этого прежде всего необходимо снять инфраструктурные ограничения. Научные коллективы должны иметь доступ к оборудованию вне зависимости от того, где оно находится: в университете ли, в академическом институте или в организации, которая занимается проблемами отраслевой науки.

Вместе с академическим сообществом агентство приступило к формированию безбарьерной среды. Сейчас мы проводим анализ приборной базы и парка уникальных установок, которые есть в нашей системе. Эта работа проходит на площадке научного координационного совета, созданного при ФАНО России.

Следующий шаг — создать центры коллективного пользования, где ученые, вне зависимости от их ведомственной принадлежности, смогут проводить нужные им исследования и эксперименты.

— Как решается проблема старения кадров в науке?

— В разных институтах дело обстоит по-разному. Есть институты, где доля так называемых молодых ученых, хотя этот термин условный, уже на сегодняшний день составляет основу трудового коллектива. И есть, конечно, институты, где ситуация не так оптимистично выглядит.

Система кадрового резерва должна опираться на несколько базовых вещей.

Во-первых, главным заинтересованным лицом в развитии кадрового потенциала должна стать сама научная организация. Необходимо, чтобы ее научная школа и масштаб решаемых задач в первую очередь привлекали молодежь.

Во-вторых, человек, который работает в научной организации, должен иметь возможность постоянно развивать свои профессиональные навыки. Если у сотрудника, помимо научных компетенций, еще проявляются и управленческие способности, у него должна быть возможность реализовать их.

— А что делается для того, чтобы привлекать молодежь в науку?

— Это комплексный вопрос, и только силами ФАНО России его не решить. Чтобы достичь нужного эффекта, необходимо в целом заниматься популяризацией науки. Это общегосударственная задача — рассказывать и показывать, что у нас есть серьезные научные результаты и что наукой в России заниматься можно.

— Рассказывать в СМИ или в университетах про успехи?

— Мы вместе с РАН используем для этого все доступные нам каналы связи, в том числе наш сайт, социальные сети и СМИ. Важно уметь объяснить на доступном, простом языке те сложные задачи, над которыми работают наши ученые. У нас есть коллективы, которые демонстрируют выдающиеся научные результаты и умеют о них рассказывать.

Но привлечь только рассказами молодых в науку невозможно. Необходимо повышать уровень академической мобильности, улучшать социально-бытовые условия, платить достойные зарплаты. Над решением этих задач мы тоже постоянно работаем. Сейчас мы формируем фонд служебного жилья. На сегодняшний день наш жилой фонд насчитывает 5 тыс. квартир и комнат. Будем его наращивать. Молодежь, идущую в науку, необходимо всячески поддерживать, ведь на стипендию аспиранта прожить нелегко.

— Какая она?

— Сейчас минимальная стипендия составляет примерно 2,5 тыс. рублей. Но в тех институтах, где руководители понимают, что молодежь — это основа будущего, аспирантов оформляют как сотрудников в качестве ассистентов или лаборантов. Таким образом, у них появляется возможность получать больше денег, но самое главное, что они вовлечены в научную работу института. Если человек увлечен и хочет дальше заниматься, все условия для этого создаются. Работая в институте, он может претендовать на комнату в общежитии или даже на квартиру.

— Какая средняя зарплата у ученого?

— В научных организациях ФАНО России работает порядка 70 тыс. исследователей. В тех институтах, которые конкурентоспособны на мировом уровне, средняя зарплата уже сегодня превышает 200% от средней заработной платы по экономике региона.

Если же говорить о средней зарплате всех научных сотрудников, работающих в нашей системе, то в прошлом году она составила 105% по отношению к средней зарплате по региону, а в этом году показатель превысил 121%.

— Многие ученые жалуются на возросший документооборот. Некогда заниматься наукой, говорят.

— Нас только ленивый в этом не обвинял. Реформа действительно привела к росту бумажного документооборота. Однако, как отмечают сами директора, с запросами в основном работают административные службы институтов. Научная деятельность не пострадала. Хочу отметить еще один важный момент. Рост документооборота — это вынужденная мера. Нам нужно было сверить и уточнить большой массив информации. И эта работа была не напрасной.

Во-первых, сегодня мы имеем точное представление об имущественном фонде. Понимаем, сколько денег нужно на его содержание и развитие. Уже в прошлом году нам удалось передать институтам дополнительные средства на эти цели. Во-вторых, все наши институты подготовили «дорожные карты» повышения своей эффективности и получили под них дополнительные субсидии. В ближайшее время у нас будет внедрена система электронного документооборота, и бумажная нагрузка на институты существенно снизится.

— Многие недовольны тем, что реформа идет слишком медленно. Вопрос о имуществе мы уже обсудили, а процесс реструктуризации институтов когда закончится?

— Преобразование сети академических институтов — процесс деликатный, спешка здесь не нужна. Все проекты проходят несколько этапов обсуждений. Сначала внутри самих коллективов, ведь они являются инициаторами возможных преобразований. Если ученые уверены в том, что объединение их институтов даст начало новым прорывным направлениям, тогда проекты выносятся на обсуждение в отделения Академии наук, ее президиум, на независимые экспертные площадки. Именно на таком механизме мы настаивали.

— То есть всё идет медленно из-за того, что нужно учитывать все мнения?

— Повторю, каждый проект проходит широкое обсуждение. Это помогает не только избежать недочетов, но понять, как эффективнее распорядиться интеллектуальным ресурсом и научным потенциалом. Бывает так, что одна и та же тематика разрабатывается несколькими научными организациями, и нужно им просто помочь скоординировать усилия. Нами составлен план реструктуризации. Правительство его утвердило. Первые пятнадцать интеграционных проектов уже запущены. В течение этого года и 2016-го будут реализованы еще восемь проектов.

— Когда закончится процесс реструктуризации институтов?

— У нас нет задачи завершить реструктуризацию к определенной дате. Интеграция институтов не должна превращаться в кампанию. Объединение должно быть разумным. Часть проектов, которые сегодня обсуждаются, это воссоединение ранее разделенных коллективов, которые когда-то в силу разных причин разошлись. Следующий этап реструктуризации, возможно, начнется после оценки результативности институтов. Если по ее итогам научная организация попадет в уже упомянутую третью группу, мы проведем анализ и выберем для нее оптимальный вариант развития.

Какие-то организационные преобразования станут возможны после того, как мы проведем аудит научной инфраструктуры. Часто бывает, что оборудование находится в одном месте, коллектив, которому оно необходимо, в другом. Иногда целесообразно провести такое воссоединение. Если в этом нет смысла — мы настаивать не будем. И еще одно ключевое направление — реструктуризация научных организаций в целях решения актуальных задач научно-технологического развития страны. Этому в основном и будет посвящена работа в 2016 году.

Можно и, наверное, нужно спорить с тезисом, будто то, что хорошо для Газпрома или Роснефти, хорошо и для России. Но верен другой тезис: то, что плохо для российских энергетических гигантов, негативно сказывается на развитии страны в целом, по меньшей мере в краткосрочной перспективе. Слишком уж важна их роль и исключительно велика монопольная и дифференциальная рента, которую они опосредуют. Совсем не случайно Стратегия национальной безопасности РФ до 2020 года подчеркивает, что «одним из главных направлений обеспечения национальной безопасности в экономической сфере на долгосрочную перспективу является энергетическая безопасность».

Самый спекулятивный товар

В современной экономической науке нет консенсуса по вопросу, предсказуемы ли углеводородные рынки в принципе. Финансируемые ОПЕК исследования эластичности нефтяных цен (то есть того, насколько взаимозависимы динамика цен и добычи) не смогли выявить устойчивых закономерностей: в некоторых случаях снижение цен вело к сокращению добычи, в некоторых других – не вело. При этом «историческая волатильность» (то есть усредненное стандартное отклонение прошлых цен, рассчитанное на основе исторических данных) не дает никаких оснований полагать, что она будет соответствовать будущей волатильности, связанной с реализацией имеющихся и ожидаемых рисков, зависящей от меняющейся политической и экономической ситуации, от складывающейся конъюнктуры, от ликвидности рынка, от динамики соотношения предложения и спроса и так далее. Котировки цен на нефть меняются ежесекундно, а показатели добычи публикуются гораздо реже, и трудно представить себе ситуацию, в которой в каждый момент времени изменение котировок зависит не от реального положения дел и утечки информации об оном, а от опубликованной три месяца назад промышленной, финансовой или геологической отчетности.

Но в целом волатильность нефтяных цен зависит от двух типов причин: с одной стороны, они связаны с динамикой реальных спроса и предложения, с другой, определяются торговцами «бумажной нефтью» – фьючерсными контрактами на нефть и другими производными финансовыми инструментами. Второй тип причин включает в себя активность огромного числа мелких инвесторов, подверженных элементам «стадной» психологии, быстро впадающих в панику или эйфорию, и не случайно считается, что нефть – «самый спекулятивный из существующих продуктов».

Крупнейшие мировые экспортеры и потребители нефти, а также страны, в которых находятся ее наибольшие доказанные запасы

Можно уже говорить о том, что возник порочный круг спекуляций, порождающих волатильность, и волатильности, стимулирующей спекуляции. Между тем важнейшие реальные международные нефтяные потоки труднодоступны для торговли спекулянтов, а маркерные сорта нефти не соответствуют реально торгуемым сортам на физическом рынке: так, смесь «Брент» имеет очень малый вес в общемировом обороте. Статистические данные свидетельствуют и о том, что высокая волатильность цен на нефть в начале XXI века напрямую связана с увеличением спекулятивных сделок на фьючерсных рынках.

Получается, текущие котировки на сырую нефть имеют мало общего с традиционно понимаемым соотношением спроса и предложения. Считается, что более 60% сегодняшней цены – чистая спекуляция, продвигаемая трейдерскими банками и хедж-фондами, причем околобиржевые процессы, как ни странно, непрозрачны, хотя они регулируются системными западными банками (такими как Goldman Sachs или Morgan Stanley), которые располагают информацией, кто покупает, а кто продает нефтяные фьючерсы.

В итоге мы получаем ситуацию, требующую отказа от импрессионизма текущих нефтяных цен при определении среднесрочной и долгосрочной экономической политики. Бюджетное планирование, инвестиционные решения, проекты строительства новых НПЗ и разработки новых месторождений требуют прогнозирования на 25–30 лет и не должны ставиться в зависимость от сиюминутных интересов биржевых спекулянтов, которые смотрят в будущее даже не на несколько дней, а на несколько часов (так называемая интрадей-торговля). «Важно не потерять горизонт развития, не допустить инвестиционной паузы, – говорил в этой связи президент Путин. – Нужно обеспечить выполнение долгосрочных стратегических задач, стоящих перед отраслью, и при необходимости скорректировать проект энергетической стратегии».

Доводы в обе стороны

Еще в начале 2014 года авторитетнейший отраслевой источник BP Energy Outlook-2035 предполагал рост первичного спроса на энергоресурсы в период между 2012 и 2035 годами на 41% или на 1,5% в год при сохранении доминирующей роли углеводородов. Логика этого прогноза была убедительна: главным фактором развития нефтяной отрасли при экстраполяции существующих долгосрочных тенденций станет быстрый и устойчивый рост спроса в развивающихся странах из-за индустриализации, урбанизации и автомобилизации.

Например, в КНР на одну тысячу семей приходится около 40 автомобилей, а к 2025 году этот показатель вырастет до 200 автомобилей, что приведет к росту потребления топлива в три раза, а ведь альтернативы нефти и газу как источникам энергии фактически нет.

Резкое падение нефтяных котировок в промежуточный период, казалось бы, должна была предотвратить ОПЕК. Но с развитием торговли нефтяными деривативами за последние десять лет картель фактически утратил возможности контроля над ценами на нефть, которые перешли на биржи Лондона, Роттердама и Нью-Йорка, а ведь на ОПЕК приходится до трети мировой нефтедобычи. Хуже того, на последнем заседании организации в Вене участникам картеля так и не удалось добиться единства мнений по поводу сокращения производства. По оценке «Женьминь Жибао», в действительности произошел «отказ от старой политики при помощи стратегии ограничения производства и контроля цен на нефть». «Вслед за возвращением Ирана на международный нефтяной рынок, а также за добычей нефти в полную силу в странах, не входящих в ОПЕК, будет продолжаться избыточное производство нефти в мировом масштабе», – считает официальный печатный орган КПК.

Представляется, что в краткосрочной перспективе решающую роль будет играть баланс между двумя факторами – платежеспособным спросом и издержками на добычу, транспортировку и переработку. Действительно, увеличиваются поставки нефти из Ирана, США, Ирака, Ливии и других стран, а в связи со снижением темпов экономического развития в Европе, Китае и других азиатских государствах на некоторое время сократилось ее потребление. Уже заметно упали цены на бензин в Европе, и люди там опять стали садиться за руль.

В свою очередь, наблюдаемое укрепление доллара по отношению к основным валютам (в первую очередь на рынок нефти влияет объем спекулятивных капиталов, зависящий от монетарной политики ФРС США) окажет сдерживающее влияние на цены. Последствия китайского фондового кризиса еще будут некоторое время сдерживать экономический рост в КНР, но уже начало сказываться влияние антикризисных экономических мероприятий Пекина, а пленум ЦК КПК принял решение об удвоении китайского ВВП к 2020 году, что потребует значительного роста потребления энергоресурсов. В то же время ряд крупных сланцевых и глубоководных проектов в США уже закрыты или находятся под прямой угрозой банкротства – текущие нефтяные котировки выдавили их за грань рентабельности.

Та же «Женьминь Жибао» еще в 2014 году утверждала, что Саудовская Аравия и Кувейт смогут без потерь пережить двухлетнее падение цен на нефть (для бездефицитного бюджета саудитов требуется цена выше 90 долларов за баррель), а дальше потребуется пересмотр стратегий экономического развития и вероятный социальный взрыв. Срок, определенный нефтяным монархиям знающими, умными и ответственными китайскими руководителями, истекает в 2016 году, а китайские коммунисты редко ошибаются в своих экономических прогнозах.

Да, рост значения торговли «бумажной нефтью» и увеличение спекулятивного давления на рынки ведет к нестабильности цен. Но это не обязательно означает устойчивое снижение нефтяных котировок, может начаться и их взрывной рост. На биржевое ценообразование сильно влияют текущие события, опосредованные информационной политикой крупнейших мировых поставщиков новостей. Интересно, что резкий рост геополитических рисков на Ближнем Востоке, в Северной Африке и России не изменил текущее направление нефтяных цен. Но это не будет продолжаться вечно, биржевые спекулянты – народ пугливый и подверженный стадному чувству.

В торговле «бумажной нефтью» вообще сильно сказывается психологический фактор. Например, подчас рост или снижение котировок без всяких видимых причин приобретает лавинообразный характер, который резко усиливается объективными обстоятельствами – временным ограничением деривативов и стремлением крупнейших игроков зафиксировать прибыли или не допустить потенциальных убытков выше установленных для себя норм в случае какого-нибудь чрезвычайного обстоятельства. Авария танкера в Красном море или Персидском заливе (а ведь там идут войны) или, не дай Бог, подрыв трубопровода могут вызвать резкий рост нефтяных котировок. Да, совсем скоро. Уже в 2016 году.

Ответственные люди стараются избегать точных прогнозов в трудно прогнозируемых областях, но 70–80 долларов в качестве средней цены за год – это не мечты и не хронический оптимизм, а вероятная реальность. О которой, впрочем, запрещено думать тем, в чью задачу входит диверсификация доходов бюджета, чтобы страну впредь не лихорадило от спекулянтских игр, а экономический блок правительства не взирал на происходящее в смиренном ожидании очередного и неизбежного периода роста цен на черное золото.

Людей все-таки спросили

Для начала — так работает вовсе не "весь мир". Европа испытывает довольно смешанные чувства к этой чисто американской идее — поместить офисных и тем более творческих работников в громадный зал, да еще запускать там музыку, да еще вешать на стены экраны и бегущие строки. Это не мир. Это именно США.

Оговоримся сразу: видимо, собирать ракетный двигатель или лить сталь можно только в открытых цехах. Мы говорим конкретно об офисах, о специфике работы людей определенных профессий, более-менее творческих, в которых вроде бы совсем недавно считалось правильным, чтобы у каждого работника было — по финансовым и прочим возможностям офиса — как можно больше замкнутого личного пространства. Отдельные или не совсем отдельные кабинеты, стенки, двери, ширмы, что угодно. А потом пришла новая мода, и людей не спросили, нравится она им или нет. Хотя в итоге получилось, что спросили, но не боссы, а наука. Психология, экология, медицина, статистика. Наука свое слово сказала ясно и четко.

Вот публикация в Washington Post Мелани Кауфман, по профессии — дизайнера из рекламной компании в Бруклине, Нью-Йорк, чье рабочее место год назад стало частью открытого пространства. Мелани не просто ядовито рассказывает о своих эмоциях на этот счет, она дает ссылки на несколько накопившихся к данному моменту научных докладов. И прежде всего вот на этот, опубликован в Journal of Environmental Psychology — речь об отрасли науки, изучающей реакцию организма на окружающую человека среду (не только живую природу).

Оказывается, наука, то есть это и другие исследования, говорит вот что. Половина опрошенных работников ненавидит лишение их "звукового частного пространства", а 30% так же думает об отъеме пространства "визуального". То есть попросту им было бы лучше работать, если бы их было не видно и не слышно, и если бы вокруг все не гремело и не орало.

Далее. Сторонники открытых пространств говорили, что работникам очень хочется легко и свободно, в любой момент, общаться с коллегами и обмениваться идеями, чему способствует открытое пространство. Сначала недовольные пожужжат, потом поймут, что так лучше. Оказалось, что таких желающих общаться — думаете, сколько? 10%. Остальным лучше работается без всяких коллег, в тишине и спокойствии. Как ни странно.

Еще: считалось, что унижение офисных "хомяков" нужно было для того, чтобы администраторам было удобнее ими управлять. Оказалось, что администраторы этой проблемой вообще озабочены меньше всех прочих категорий работников. И так все хорошо управлялось.

Наконец, главное. Наука показала, что снижение производительности труда в открытых пространствах по сравнению с нормальными офисами — вдвое! Да-да, на 50%.

Тлетворное влияние Запада

А ведь все это было известно давно. Например, в начале 2000-х одна очень крупная международная корпорация (компьютеры, системы и т.д.) решила довести эксперимент до абсурда. Заметив, что даже в открытых пространствах работники пытались как-то создать иллюзию пространства личного (загородиться цветком, плакатом), они ввели институт сгоняльщиков. Если один и тот же работник с ноутбуком пытался сегодня сесть на то же место, что и вчера, сохранив хоть какую-то иллюзию "своего" пространства, его оттуда сгоняли и заставляли садиться на новое место каждый день. Все места были открыты и одинаковы.

И доигрались: бунт, ломка, кадровая и медицинская катастрофа в корпорации, причем в ее подразделениях в нескольких разных странах одновременно. Да-да, медицинская — люди в открытых пространствах чаще болеют, и не только психологически.

В итоге именно эта корпорация стала пионером движения за перевод работников на удаленный доступ (домой). Потом за ней последовали другие. Открытые пространства и правда привели к революции, но не той, что ожидалась. Причем больше всего бежит из офисов как раз молодое поколение, а не наоборот. Логичный результат по сути зверского эксперимента над людьми.

Кто это начал и зачем — очень хороший вопрос. Не просто Америка, а Калифорния. Тот самый бешеный штат, откуда исходят всяческие кампании давления на людей: против меховых шуб, против поедания гусиной печени (потому что гуси страдают) и многие прочие. На другом побережье к этой революции руку приложил бывший мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг, известный улучшатель людей в других подобных кампаниях. В итоге в США (не в Европе!) до 70% офисов открытые.

В советское время такие штуки назывались "тлетворным влиянием Запада". С ним зверски боролись. Замечу, что сам я знаком со множеством влияний Запада более чем полезных и нужных. Но как получилось, что в сегодняшней России, наоборот, так много желающих хвататься за любую приходящую с Запада моду без размышлений? Без того, чтобы проверить, поинтересоваться — а что говорит наука. Посмотреть на первые в истории фотографии, на которых гоголевские чиновники сидят именно в "открытых пространствах". Почитать Гоголя. Понять, что возврат в XIX век — как бы не совсем модернизация.

В общем, нет, чтобы разобраться, что за феномен, кому выгоден. Феномен ведь интересный. Помнится, в раннее советское время обобществляли быт (дом, семью, придумывали фабрики-кухни). В США придумали то же с офисами.

Революционеры (и реформаторы), напомню, — это люди, для которых нормально насильственным образом ломать стиль жизни миллионов людей. Для их же, людей, пользы, или для пользы будущих поколений. А то, во что в итоге превращается городской средний класс, какие неврозы наживает, как вырождается в бессмысленную революционную массу, как люди из этого сословия громят свои же города или едут воевать в Сирию на стороне экстремистов — ну, опять ошибочка вышла. Это очень по-американски.

И не забудем про деньги. Погром уютных кабинетов, вычистка когда-то пригодных для работы зданий, модная их отделка означает деньги. Последующая экономия на аренде за счет людей, методом "селедок в бочке" — тоже деньги. А то, что девять десятых (см. выше) не хотят общаться с соседними селедками, никому не важно.

Что касается "тлетворного влияния", то наше общество получило сейчас хороший иммунитет к исходящим с запада или востока гадостям… но только если они военно-политические и напрямую направлены против нас или наших друзей (Украина, Сирия и т.д.). А если американские нелюди издеваются в том числе над собственными офисными работниками (и сами будут иметь от этого еще много проблем) — это у нас распознавать как гадость пока не умеют.

"Начнем с того, что мировая торговля растет с анемичной годовой ставкой 2% по сравнению с 8% с 2003 по 2007 гг. В то время как рост торговли во время этих бурных лет намного превысил мировой ВВП, который в среднем составлял 4,5%, в последнее время темпы роста торговли и ВВП были примерно такими же. Даже если рост ВВП опередит рост торговли в этом году, то, скорее всего, составит не более 2,7%.

Вопрос – почему? Согласно Кристине и Дэвиду Ромер из Университета Калифорнии, Беркли, сотрясения современных финансовых кризисов – то есть со времен Второй мировой войны – сходят на нет спустя 2-3 года. Гарвардские экономисты Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф говорят, что для того чтобы вытащить себя из финансового кризиса, стране необходимо пять лет. И, действительно, финансовые потрясения 2007-2008 гг. в значительной степени отступили. Так чем можно объяснить вялое экономическое восстановление?

Одно популярное объяснение заключается в нечетком понятии "векового застоя": долгосрочный, депрессивный спрос на товары и услуги подрывает стимулы к инвестированию и трудоустройству. Но спрос будет оставаться слабым, только если у людей нет уверенности в будущем. Единственным логичным объяснением этому длительному стабильному недоверию, как тщательно задокументировал и доказал Роберт Гордон из Северо-западного университета, является медленный рост производительности.

До кризиса – особенно с 2003 по 2007 гг. – медленный рост производительности труда был затуманен иллюзорным ощущением процветания в большей части мира. В некоторых странах, в частности в Соединенных Штатах, Испании и Ирландии, повышение цен на недвижимость, спекулятивное строительство, финансовые риски были взаимодополняющими. В то же время страны усиливали рост друг друга за счет торговли.

Основным в мировом буме был Китай, растущий гигант, который наводнил мир дешевым экспортом, ограничив глобальную инфляцию. Не менее важно то, что Китай импортировал огромный объем товаров, тем самым укрепив многие африканские и латиноамериканские экономики, покупал немецкие автомобили и машины, позволив самой крупной экономике Европы сохранить свои региональные цепочки поставок.

Эта динамика изменилась где-то в марте 2008 г., когда США спасли от краха свой пятый по величине инвестиционный банк, Bear Sterns. С банками еврозоны, также глубоко вовлеченными в субстандартный ипотечный беспорядок и отчаянно нуждающимися в долларах США, Америка и большинство европейских стран начали беспощадное скольжение в рецессию. Как в годы экономического бума мировая торговля раздавала выгоды, так сейчас она несет серьезные проблемы. Замедление роста ВВП каждой страны, как и их импорта, вызывает также замедление роста ее торговых партнеров.

Экономика США начала выходить из рецессии во второй половине 2009 г. во многом благодаря агрессивной денежно-кредитной политике и мерам по стабилизации финансовой системы. Политики еврозоны, напротив, отклонили денежно-кредитное стимулирование и реализовали фискальные меры жесткой экономии, при этом игнорируя усугубляющееся истощение своих банков. Таким образом, еврозона толкнула мир во вторую глобальную рецессию.

Но в момент когда рецессия, похоже, исчерпала себя, развивающиеся экономики начали увядать. В течение многих лет наблюдатели расхваливали управление и реформы способствующие росту, которые якобы внедрили лидеры этих стран. В октябре 2012 г. МВФ прославляет новые "устойчивые" экономики. Как по команде, этот фасад начал осыпаться, открывая неприглядную правду "устойчивости": факторы, такие как высокие цены на сырье и массовый приток капитала, были сокрытием серьезных экономических слабостей, в то же время легализуя культуру кричащего неравенства и разгул коррупции.

Эти проблемы в настоящее время усугубляются замедлением роста в Китае, точке опоры мировой торговли. И худшее еще впереди. Китайский огромный избыток промышленности и имущества должен быть ограничен, высокомерное управление своими глобальными приобретениями надо осадить, и его коррупционные сети должны быть ликвидированы.

Коротко говоря, те факторы, что тянули вниз мировую экономику в 2015 г., будут сохраняться, а в некоторых случаях даже усилены, в новом году. Страны с развивающейся экономикой будут оставаться слабыми. Еврозона, насладившись временной отсрочкой от мер жесткой экономии, будет ограничена вялой мировой торговлей. Повышение процентных ставок по корпоративным облигациям предвещает замедление роста в США. Падение стоимости активов Китая может спровоцировать финансовые потрясения. А политики будут дрейфовать, имея небольшое политическое влияние, чтобы остановить эти тенденции.

МВФ должен прекратить прогнозирование возобновления роста и предупредить, что мировая экономика будет оставаться слабой и уязвимой, если мировые лидеры не будут действовать энергично, чтобы стимулировать инновации и рост. Такие усилия уже давно назрели".

В месяц мы производим 180-220 штук металлорежущих станков. А в год несколько процентов потребности в замещении. И еще 380-400 штук тракторов любого назначения (с нашей 1/9 части земной суши, больше 100 миллионами га пашни). Заодно, между делом, один трамвай и 4 троллейбуса в месяц (в России больше тысячи городов). Кстати, о новой экономике. Выпуск вычислительной техники - 3-4 доллара в год на человека.

А как там расселение по всем городам и весям? Как борьба с "опустыниванием", депопуляцией в центральной части России или на Дальнем Востоке? На один деревянный дом заводского изготовления в год приходится 10 тысяч семей.

Эти примеры можно продолжать бесконечно. Мы живем с дефицитным, деформированным гражданским сектором. С растерянными отраслями "производства средств производства для производства средств производства". Экономика живет по формуле "обмен сырья на потребтовары, оборудование и технологии" в отношениях с ЕС (46 % внешнего товарооборота России). И готова подстроиться к Китаю на тех же условиях.

Если бы мы хотели другого для всех нас, то наша экономика крайне нуждается в изменениях своей структуры, в том, чтобы вернуться к большому универсальному хозяйству. 140-150 миллионов человек, богатейшая в мире страна по ресурсам - здесь есть все, чтобы стать индустриальной страной, нацеленной прежде всего на нужды собственного населения. Нам очень нужно самое отчаянное стимулирование спроса и предложения, подчиненное росту доходов и имущества среднего класса, мелкого и среднего бизнеса.

А что же ожидать в 2016 году? Только не этого. В ответ на сильнейшее внешнее давление мы создали экономику "холода" - ограничений, урезаний, торможений, экономии на всем.

Пример? Холодная кредитная политика Банка России. Кредиты в рублях экономике выросли за 10 месяцев 2013 года на 12 процентов, за тот же период 2014-го - на 11,8, в 2015-м - на 2. При инфляции в 15-16 процентов это реальное сжатие кредита.

Жесткая денежная политика ЦБ. Денежная масса М2 поднялась за январь - октябрь 2013 года на 4,2 процента. Тот же период 2014-го дал минус 3,6, в 2015 году - плюс 2,3 процента. Морозно, холодно. Жар (инфляцию) особенно не сбивает, а дышать в полную силу не дает.

Налоги и квазиналоги на уровне развитых стран ЕС (в районе 40 процентов ВВП), растущих с очень низкими темпами. Для нас это налоговое бремя слишком тяжело. Ни одна страна не совершала "экономического чуда" с такой нагрузкой.

Процент по ссудам? Двузначный! До 25-26 процентов по розничным кредитам в рублях, до 17-18 и выше - мелкому бизнесу. Регулятивная нагрузка? Нарастает! В 1996 - 2015 годах рост издаваемых за год нормативных актов - в 3 раза. Уголовный кодекс от дня рождения увеличился по объему в два с лишним раза, Административный кодекс - почти в три раза.

Бюджет? Рост военных расходов стал одним из стабилизаторов экономики в 2015 году, поддержал ВПК. Но станет ли он сильным стимулом на горизонтах в 5 - 10 лет? Или, наоборот, обернется конечным вычетом, не потребляемым "железом" для экономики? Пока это неизвестно, но уже сегодня в реальных цифрах стало меньше бюджетных вложений в человеческий капитал, в гражданский сектор. Спрос в этих отраслях поддерживается по "сокращенной программе", а заимствовать на внутреннем рынке бюджет, по большому счету, отказывается.

Все это внутренние ограничения, в которых работает бизнес. Они вместе с геополитической нестабильностью создают ощущение высоких рисков, тумана впереди и, самое главное, очень коротких горизонтов для инвестиций. Зачем вкладываться, если впереди неизвестность?

Результат - скандально низкая, падающая норма инвестиций. С ней просто не растут. Даже когда она была в начале 2010-х годов на уровне 22-24 процентов ВВП, это не слишком много. Сегодня - ниже 19-20 процентов. Для того, чтобы войти в стабильный рост хозяйства, нужно хотя бы 25-26, в "экономическое чудо" - 30-35 (в Китае сегодня больше 45 процентов ВВП).
2016 будет годом, когда "все работает" и все еще сыты, но все-таки нисходящим, с неожиданностями

Но, может быть, ну и ладно? Может быть, станет легче внешнее давление, и дальше само все как-то образуется? Нет, этого не случится. Российская экономика в опасности.

Впереди еще несколько лет циклического укрепления доллара к евро, а это традиционно ведет к ослаблению рубля. Усиление доллара будет и дальше давить вниз на мировые цены на сырье - нефть, газ, металлы, продовольствие. Они с начала 2000-х годов превратились в финансовые товары и падают в цене, когда доллар накачивает мускулы в паре с евро.

Экономика до 2018-2019 годов будет жить в "эпоху сильного доллара" и "на территории низких цен на сырье". Там, на горизонте, доллар, твердый, как алмаз, в 0,85 - 1,0 евро и нефть Брент от 35 до 60 долларов за баррель. И только потом произойдет поворот к солнечным дням - к слабому доллару и растущим ценам на сырье. Эти оценки не произвольны, они следуют из академического анализа механизма курсов и цен.

Еще одна угроза - невидимая стена, которая может встать перед нашим экспортом сырья в Европу (46 процентов внешнего товарооборота России, 60 процентов положительного сальдо торгового баланса). Официальная политика ЕС и США - диверсификация источников сырья, то есть снижение доли России. Весь 2015 год ЕС "материально" решала эту задачу (новые трубопроводы, "связки" между старыми, линии электропередачи, мощности для приема сжиженного газа, работа с новыми поставщиками).

И если в 2015 году сырьевая промышленность России работала по принципу "все на вывоз" (несмотря на низкие цены) и физические объемы экспорта сырья даже несколько возросли, то в ближайшие годы мы можем все больше упираться в то, что "нас не хотят" и "физика экспорта" будет сокращаться, сжимая размеры нашей экономики. К тому же впереди приход США и Ирана как экспортеров топлива в ЕС.

Самая серьезная опасность в будущем (но не в 2016-м) - технологические санкции. Они под любыми предлогами не будут сняты в ближайшие годы. Все указывает на это. В тяжелом машиностроении, электронике зависимость от импорта до 80 - 90 процента. То же - в инструменте, в ряде материалов и ключевых компонентов.

Между тем импорт оборудования из дальнего зарубежья упал ощутимее, чем импорт в целом. Делать все самостоятельно? Но мы четверть века теряли научные школы и технологии, и неизвестно, могут ли они быть воссозданы. Преодолеть технологическое эмбарго ЕС за счет Востока (Китай и другие)? Но с Китаем пока большое отрицательное сальдо торгового баланса. И неизвестно, насколько в среднем качество технологий и оборудования, поставляемых из Китая, будут адекватны европейскому. И будут ли? Китай - второй по значимости торговый партнер США и первый - Европы. Решить проблему за счет Японии и Южной Кореи? Но они находятся под военным зонтиком США.

Не стоит надеяться - внешний прессинг не будет идти в 2016-м по нисходящей. Но на сильные вызовы снаружи мы пока не нашли сильных ответов. Мы не проводим экономическую политику стимулирования роста и модернизации. Мы в основном обороняемся - режем, кроим, сокращаем (кроме ВПК), да пользуемся плодами девальвации (импортозамещение). Стимулов вроде бы создано много (антикризисный план), но все вместе они только держат на плаву и не могут запустить механизм роста.

Если это так, то 2016 год будет годом, когда "все работает" и все еще сыты, но все-таки год нисходящий, со многими неожиданностями, чаще неприятными. И вряд ли реализуется сценарий, который всем нравится: был сильный удар, потом все как-то образовалось, стабилизировалось, а потом станет лучше.

Как же будут решаться в 2016 году "краеугольные" вопросы нашего бытия? Что едим? Куда ездим? Как лечимся? Чем живем?

Ответы на эти вопросы коротки. Нефть Брент - 33-43 доллара за баррель. Рубль/доллар - 75 - 90. Инфляция - 12-18 %. ВВП - минус 1-5 %. Жить можно, но пробоин стало больше, качка усиливается.

Все может быть иначе

Но все-таки, вдруг 2016 год станет годом неожиданного поворота, новой экономической политики?

Вдруг запомнится годом исканий, когда внутренняя экономика из "заднего двора" стала целью номер один? Вдруг именно в 2016 году политика будет подчинена самым простым вещам: рост, модернизация, расширение внутреннего спроса и предложения? А что еще? Рост доходов и имущества населения, увеличение продолжительности жизни, реальное высвобождение энергии бизнеса, "раскорчевывание" всех лимитов и рисков действовать внутри России.

Как так? А вот так: вместо общества наказаний - переход, постепенный, осторожный, в среду поощряющую, с тысячами легких стимулов, когда в ней все кипит от идей. В удачный макроэкономический проект, который привлекает к себе весь мир весельем, дерзостью и чем-то новеньким каждый день на закуску.

Тогда что же такое счастье? Это большая, на десятилетия рассчитанная игра в России на усиление внутренней экономики - открытой, социальной, рыночной.

Яков Миркин (заведующий отделом международных рынков капитала Института мировой экономики и международных отношений РАН)

Экономический рост, который измеряется валовым внутренним продуктом (ВВП), для простого человека вообще-то неинтересен, это слишком сложный показатель, содержание которого известно весьма ограниченному кругу людей. Но на самом деле он имеет прямое отношение к жизни каждого человека. Ведь что нам надо?

Первое - это доверие к экономической системе, уверенность в том, что моя зарплата и пенсия будут полностью и вовремя выплачены, что, придя в магазин, не получится, что цены выросли настолько, что я уже ничего не могу купить.

Второе - это доверие к национальной валюте, ее устойчивый курс - не по отношению к доллару, а по отношению к тому набору благ, которые мне необходимы.

И третье - это уверенность в том, что мои дети будут иметь возможность учиться и работать, воспитывать детей.

От чего все это зависит? От начальства? Нет.

Только от экономического роста.

А это значит, что все работают, выпускают продукцию, а она пользуется спросом. И тогда есть ощущение благополучия. Рост можно восстановить только с помощью инвестиций. Их реальный объем снижается три года подряд, именно отсюда, а не от санкций и дешевой нефти, наши основные проблемы.

Мы особенно заинтересованы в частных инвестициях. Бизнес вкладывает, когда он может рассчитывать на спрос, то есть когда все растет, а когда экономика падает, инвестировать он не будет. Кажется, что это замкнутый круг. Ничего похожего. Разорвать его может власть, если будет вкладывать деньги в развитие инфраструктуры и разделять с бизнесом его риски. Тогда в экономике возникает доверие.

Средний и крупный бизнес говорит: мы готовы инвестировать, но дайте нам доступные деньги. И их надо дать. Власть придумала способ качественного инвестирования: это проектное финансирование (кредиты на крупные инвестпроекты в приоритетных отраслях по ставке выдается банками под льготные проценты и рефинансируется за счет ресурсов Центрального банка). Но, к сожалению, мы забюрократили и сильно осложнили эту систему, хотя несколько раз президент и премьер подчеркивали, что развивать проектное финансирование надо.

Сейчас объем лимита на этот способ финансирования - 300 миллиардов рублей. Он должен быть увеличен по крайней мере в пять раз - до 1,5 триллиона рублей. Только так его можно сделать макроэкономически значимым. Нужно иметь в виду, что годовые инвестиции в России - это величина порядка 15 триллионов рублей.

То есть ничего фантастического не нужно придумывать. Это тот случай, когда достаточно просто начать реально исполнять поручения президента. Проектное финансирование во многом упирается в проблему ответственности за принятые государством решения по гарантиям частным проектам. Власть должна преодолеть нежелание принимать на себя какие-либо риски. Ссылки на дефицит качественных инвестиционных проектов - пустой разговор, в действительности при желании их можно найти. Думаю, все ведущие бизнес-ассоциации со мной согласятся.

Государственная поддержка нужна не только успешным секторам (оборонно-промышленный комплекс, сельское хозяйство, химическая промышленность), но и находящимся в серьезном кризисе стройкомплексу и машиностроению.

Совершенно понятно, что в поддержке не нуждаются нефтегазовые компании - они вполне сами справляются с трудностями и в ответ на снижение сырьевых цен только увеличили добычу и экспорт. Следует иметь в виду, что если сырьевой сектор не может показывать рост более 1,5-2 процентов в год, то названные сектора могут расти двузначными темпами в ближайшие 5-8 лет. И именно с ними, я уверен, связан выход на устойчиво высокий рост экономики в целом, до 7-8 процентов в год. Этот потенциал мы пока не растеряли.

Мне могут возразить: все основные решения по экономической политике уже приняты, и они отражены в бюджете на этот год. Я считаю: бюджет экономическому росту не мешает - это точно, хотя и помогает ему недостаточно. И бюджет - это не скрижали, его можно менять в зависимости от того, как мы будем работать.

Еще один фактор экономического роста - это зарплата. Есть такое популярное представление: будем мало платить и от этого станем конкурентоспособными. Ничего похожего.

Как только мы начнем платить низкую заработную плату, мы вообще остановим производство, потому что в России люди за низкую зарплату работать не будут. Мы, не хочу никого обидеть, не Бангладеш, и у нас на этот счет при советской власти накоплен большой исторический опыт. Сейчас это тоже сказывается в виде дефицита кадров.

Предпринимательское сообщество должно понимать, что высокая заработная плата - это стимул к высокой организации труда. С другой стороны, правительству нужно подавать пример в бюджетном секторе, чтобы в конкуренции с ним частный сектор был вынужден идти в том же направлении. Экономить надо на разбазаривании денег, на неэффективных расходах, а заработная плата к ним не относится. Рост зарплат, в свою очередь, связан с повышением потребительского спроса, а это один из стимулов экономического роста.

Виктор Ивантер (академик, директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН)

Официальный прогноз зафиксирован в бюджете, принятом на 2016-й. Рост ВВП - 0,7%. Инфляция - 6,4% (за 2015-й около 13%). Доллар (в среднем за год) - 63,3 руб. Цена нефти (средняя за год) - 50 долл./баррель.

Как говорится, "вашими бы устами" да эту нефть пить...

Естественно, большинство экспертов сомневаются в исполнимости бюджета, предрекают корректировки, т.к. нефть будет дешевле, а доллар дороже обещанного. Многие считают, что вместо роста ВВП продолжится спад. Действительно, несколько раз в 2015-м разные министры объявляли, что "нащупали дно кризиса" и тут же их коллеги вскрикивали "нет, это вы мне на ногу наступили...".

Далее в бюджете запланирован дефицит в 2,36 трлн руб., около 3% ВВП. Немного по сравнению с другими странами (как и общий госдолг РФ совсем невелик, даже включая долги госкорпораций). Проблема в другом - гасить этот дефицит предполагается из Резервного фонда, в котором 3,9 трлн руб. Там останется около 1,6 трлн руб., а внешних источников заимствований не видно... Если в 2017-м будет новый дефицит бюджета, то чем его закрывать?

Но сколько ни спорь о цифрах, ясно - экономика переживает кризис в ситуации падения цен на сырье и международных санкций. Прочие нефтеномики примерно в таком же провале (скажем, почти во всем СНГ валюта обесценилась параллельно рублю). Как и в других странах, нефтяные сверхдоходы мы "проели" - 1 триллион (!) долларов (самая скромная оценка), который Россия получила только в 2005 -2011 годах за счет уникальной конъюнктуры мировых цен (отдельное спасибо Д. Бушу за войну в Ираке!) - этот триллион не привел к построению новой инфраструктуры или хотя бы к резервному фонду в десятки триллионов рублей.

После всех нанослов о создании "экономики знаний" и уходе от "сырьевого проклятия" мы остались во многом "петрономикой", чей суверенный бюджет рассчитывается исходя из неведомой нам цены барреля и национальная валюта тоже. И вот пришел момент, когда вечный страх падения цен на нефть материализовался. Причем как раз тогда, когда мы взмахнули крыльями державных амбиций. Поневоле напоминает сказку о рыбаке и рыбке...

Да, сейчас весь мир трясет (см. биржи КНР, США, ЕС), но наша экономика застопорилась еще в 2013-м до любых санкций и при барреле нефти за 108 долл. Тогда рост ВВП был 1,3%, в 2014-м - 0,6%. Нефтеномика упала раньше, чем цена на нефть.

Сам по себе кризис не беда, а одно из условий роста.

Так, после дефолта 1998-го экономика поднялась как на

дрожжах, в 1999-м - на 10% (максимальная цифра за добрых 40 лет). Сегодня упала стоимость рабочей силы, казалось бы - вперед, вот и рывок! Но никто не видит света в конце тоннеля. Знаменитый анекдот - "черная полоса" через год кажется уже "белой", похоже, надолго... Но даже когда начнется (начнется же когда-то!) циклический подъем, специалисты пишут, что рост будет ниже среднемирового. Это не просто статистика. Тут утрата конкурентоспособности на мировом рынке капиталов. А слабы инвестиции - слаб и рост... Есть опасность попасть в замкнутый круг на обочине мировой экономики.

Годами говорили про "исчерпанность модели потребительски-сырьевой экономики". Но это была просто психотерапия - "заговаривали" опасность. А она взяла и пришла "весомо, грубо, зримо".

Возможности, которые у нас были использованы за эти 25 лет. Переход к рыночной экономике. Восстановительный рост. Высокие цены на нефть. Есть ли новые козыри?

Зато за эти годы сложилась вполне определенная, ЦЕЛОСТНАЯ система социально-экономических отношений, можно сказать "неофеодализм". Вертикаль трех рент: сырьевая - административная - социальная (ср. "православие - самодержавие - народность"). Центральный элемент - Административная Система (АС). Она содержит себя (административная рента, "дань") и распределяет часть сырьевой ренты в ренту социальную. Конечно, есть и другая экономика, не сырьевая, но с нее АС тоже снимает ренту (не путать с официальными налогами!). АС имеет сильный иммунитет, отторгает "чужих" (в том числе и возможности независимого от нее бизнеса).

Вся эта вертикаль рент совсем не "произвольна", это не какое-то "искажение нормы". Нет, она ГЕНЕТИЧЕСКИ ОРГАНИЧНА для страны - выросло именно то, что ЕСТЕСТВЕННО росло из "почвы" (буквально!) и из многовековой державно-административной истории. Измениться изнутри система не может.

Но если "сырьевой базис" сжимается - кренится вся вертикаль. Может ли начаться системный кризис, что нас ждет - "погружение" или "разрыв"?

По-моему, запас социально-психологической прочности системы огромен.

Опрос, который провели в Крыму - "готовы ли вы потерпеть несколько месяцев, пока восстановят электроснабжение" - справедлив для всей страны. Я имею в виду общее терпение. У него, как и у спада в экономике, не нащупаешь дна. По "привычке к фатализму", под влиянием пропаганды (в том числе ТВ-игр в "борьбу с США"), но главным образом из-за полного отсутствия каких-либо альтернатив и страха перед "хаосом распада" подавляющее большинство, несомненно, готово "держаться", "сжиматься" и ни в коем случае "не раскачивать лодку". Идеология консерватизма не из ТВ внесена, она заложена в архетипе сознания.

Социальная энергия в нашем обществе есть энергия трения, она не раскачивает, а цементирует систему. Вертикаль может крениться от внешнего ветра, но большинство сегодня хочет, чтобы она сохранилась.

При этом социологи отмечают, что так называемый индекс социальных настроений демонстрирует отрицательную динамику на протяжении более чем полугода. Так, в декабре показатель опустился до минимального значения в 2015 году (53 пункта, при возможном диапазоне от —100 до 100).

Этот показатель говорит о том, насколько оптимистично россияне оценивают ситуацию в стране и своей жизни. Он строится на основе вопроса "Как вы в целом оцениваете ситуацию, сложившуюся в стране/ личной жизни?" и рассчитывается как разность между ответами "все нормально", "все отлично", "все хорошо" и "все плохо", "все ужасно". Индекс может принимать значение от —100 до 100 пунктов. Чем выше значение индекса, тем лучше, по мнению россиян, обстоит положение дел в перечисленных сферах.

Десятая часть опрошенных (12%) считают ситуацию в стране хорошей, по мнению 16% респондентов, обстановка в стране плохая, у 3% ответ на вопрос вызвал затруднения.

Около 60% россиян считают ситуацию в их собственной жизни нормальной, по мнению более четверти опрошенных (27%), в их жизни все хорошо или отлично, десятая часть считает ситуацию плохой, 2% затруднились с ответом.

Более половины респондентов (52%) считают, что самые тяжелые времена относительно экономического кризиса в стране "еще впереди".

"Заметно меньше стало тех, кто полагает, что "тяжелые времена уже позади" (в декабре – 19%). Каждый пятый (22%) говорит, что мы переживаем их сейчас. Оптимизм в отношении перспектив России сегодня ниже, чем в был в аналогичные периоды предыдущих лет. При этом следует отметить, что в последние шесть лет индекс не выходил из области отрицательных значений", — говорится в сообщении ВЦИОМ.

Инициативный всероссийский опрос ВЦИОМ проведён 26-27 декабря 2015 года. Опрошено 1600 человек в 130 населенных пунктах в 46 областях, краях и республиках России. Статистическая погрешность не превышает 3,5%.

С другой стороны, уменьшается число детей — в 1970 году в странах ОЭСР на одну женщину приходилось в среднем 2,7 ребенка, теперь — 1,7. Похожая ситуация и в развивающихся странах: в Индии число детей на одну женщину в 1970 году составляло 5,5, а в 2012 году — 2,5 ребенка. Сложившийся баланс между работающим и неработающим населением нарушается — если в 2010 году в большинстве стран ОЭСР число работающих вдвое превышало число иждивенцев, то к 2050 году эти доли сравняются. Мировой экономике эта тенденция грозит двойным сокращением темпов роста. В течение последних 50 лет они в среднем составляли 3,6%: половину давало повышение производительности труда, половину — постоянное расширение занятости (подробнее см. "Ъ" от 19 июня).

Рост доли неработающего населения негативно отражается на работе национальных пенсионных систем и систем здравоохранения. Для обеспечения финансовой устойчивости первых уже сейчас во многих странах ОЭСР повышается пенсионный возраст — к 2050 году он в среднем составит 65,5 года. Расходы же на здравоохранение во многих странах ОЭСР уже достигли 8% ВВП и в перспективе будут только расти.

В России, по оценкам Минздрава, доля людей старшего возраста составляет 23,5%. Из-за демографических изменений, приведших к увеличению продолжительности жизни в последние восемь лет, она выросла на 3% — с 20,5% в 2006 году. По данным Минтруда, в 2016-2019 годах рынок труда будет ежегодно терять около 900 тыс. работников. При этом пока решения российского правительства не вполне соответствуют мировой тенденции: повышение пенсионного возраста только начинает дебатироваться, а расходы на здравоохранение — снижаются.

В целом российские обязательства (госорганов, компаний и банков) перед внешним миром сократились за 2015 г. почти на $70 млрд при снижении же зарубежных активов на $8,6 млрд – это еще одна особенность: годом ранее снижение обязательств (на $48,9 млрд) чуть ли не вдвое компенсировалось ростом активов (на $81,3 млрд). В 2015 г. с активами расставался банковский сектор, экспансия же компаний сохранилась, но сжалась в сравнении с 2014 г. вчетверо. Находясь в жестких условиях внешнего финансирования, российские компании вынуждены были погашать внешние долги при минимальной за последние годы покупке иностранных активов, констатирует ЦБ в комментарии к платежному балансу.

По притоку прямых иностранных инвестиций Россия откатилась на 13 лет назад: в 2015 г. он составил $6,7 млрд – минимум с 2002 г. Даже в кризис 2009 г. инвестиции были впятеро выше, фиксирует главный экономист БКС Владимир Тихомиров: одновременное влияние нефтяного кризиса, санкций, геополитики, сжатия внутреннего спроса заставило многих инвесторов пересмотреть свои проекты.

Несмотря на падение нефтяных цен, профицит счета текущих операций – $65,8 млрд – на 12,7% превысил результат 2014 г. и оказался выше оттока капитала. Это хорошая новость для рубля, считает Наталия Орлова из Альфа-банка: импорт быстро среагировал на девальвацию.

Хотя экспорт откатился на уровень примерно 2009–2010 гг., импорт упал еще сильнее – до уровней 2006–2007 гг. Стоимостной экспорт нефти снизился до уровня 10-летней давности, в сравнении с 2014 г. сырьевой экспорт в целом сократился почти на 40%, несырьевой – почти на 20%; импорт упал на 37%.

Сокращение оттока капитала и выплат инвестиционных доходов – вторая хорошая новость, продолжает Орлова: «Это означает, что потенциал дальнейшего ослабления рубля связан исключительно с ценой нефти». В сравнении с 2014 г. чистый отток капитала снизился более чем вдвое – со $153 млрд до $56,9 млрд. Даже если не учитывать полученные «Роснефтью» в III квартале $15 млрд от CNPC по долгосрочному контракту, снижение оттока все равно значительное, указывает Орлова.

Погашение внешнего долга стало в отличие от прошлых лет главной составляющей в структуре чистого вывоза капитала, пишет ЦБ. Западные рынки капитала для большинства компаний и банков остаются закрытыми, надежда на азиатские рынки не оправдалась – невозможность рефинансирования автоматически приводит к снижению задолженности, указывает главный экономист ПФ «Капитал» Евгений Надоршин.

Полученные из-за рубежа инвестиционные доходы снизились меньше, чем выплаченные, а в IV квартале были даже больше, чем в тот же период 2014 г., – это еще одна приятная новость, говорит Надоршин: возможно, повлияла деофшоризация. Снижение внешнего долга и зависимости от внешних рынков для привлечения длинных денег – это, безусловно, хорошо, рассуждает Надоршин, плохо – что внутри самой экономики длинных денег нет тоже. Хотя замена внешнего долга внутренним происходит, указывает он: внутренний долг компаний за январь – ноябрь вырос на 15,3%, с поправкой на валютную переоценку – примерно на 3%. Это всего около 1 трлн руб.

Платежный баланс говорит о том, что экономика сжимается, становится все более замкнутой на себя и отрезанной от мировых финансовых рынков, продолжает Орлова. И эта плохая новость перевешивает хорошие: продолжение тенденции будет означать, что страна отказывается от технологической конкуренции, заключает Орлова. Делать ставку на собственные силы – это неплохо, но проблемы замкнутой экономики в том, что она производит неконкурентные товары и в результате целые секторы оказываются выключенными из жизни, говорит Орлова. Данные платежного баланса говорят скорее о слабости экономики, согласен Тихомиров. Внешний позитив – неплохой торговый баланс, профицит текущего счета – основан на негативе: сжатии внутреннего спроса и финансовых санкциях, резюмирует он. Выплаты внешнего долга осуществляются фактически за счет инвестпрограмм, чем в том числе обусловлен продолжающийся спад инвестиций, говорит Тихомиров. Возможно, когда-нибудь экономика снова решит привлечь деньги для финансирования роста, но к тому времени ее динамика из-за хронического недоинвестирования может оказаться такой, что инвесторы не сочтут финансирование интересным, замечает Орлова.