Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.63
Оба теперь уже накрепко вошли в состав Фантастической Четверки — четверки больших концертов, ставших пробным камнем для всех, какие есть в мире, скрипичных виртуозов, — концертов, написанных Брамсом, Чайковским, Мендельсоном и Бетховеном. Чем, собственно, всякое сходство между ними и исчерпывается. Брамсовский — это скорее симфония с большой сольной партией скрипки, — хорошо известно, что на премьере его публику несколько разочаровало то обстоятельство, что исполнитель концерта, знаменитый скрипач Йозеф Йоахим, блеснуть привычно ожидаемой виртуозностью так и не смог. Концерт Чайковского, с другой стороны, был с ходу объявлен «неисполнимым», да еще и тем самым солистом, для которого он предназначался, Леопольдом Ауэром, — вообще этот концерт считается куда более трудным, чем брамсовский. Впрочем, по прошествии времени музыканты и с тем и с другим свыклись, и ныне оба стали чем-то вроде романтического скрипичного эквивалента знаменитых джазовых вещей — мы, что ни год, получаем новый урожай их записей. И опять-таки, excusez-moi pendant je m’assieds sur le fence, mais[*], я до смерти люблю и тот и другой. Можете обозвать меня разносторонним, можете назвать человеком, которому легко угодить, можете даже завернуть меня в прозрачную пленку и назвать Барби. Я не против.
скрытый текст
Кстати, национализм тоже все еще остается в полной силе, и, поскольку мы вот-вот окажемся в 1879-м, стоит сказать пару слов о Сметане. Бедржих Сметана — опять-таки, винить беднягу за такое имя я не могу, носитель его просто не мог не стать композитором — был уроженцем страны, которая ныне называется Чешской Республикой, бывшей Чехословакией, а во времена Бедржиха носила имя куда более романтическое — Богемия, и не думайте, будто я вознамерился поразить вас каламбуром, точно так эта часть Австрийской империи и называлась. Сметана был, подобно многим, как мы уже видели, композиторам того времени, немножко патриотом. В 1848-м, во время Пражского восстания, он провел какое-то время на баррикадах, потом недолго жил в Швеции, а в конце концов занял пост главного дирижера пражского Временного театра. Начиная с этого времени, поскольку политический климат стал куда более благоприятным, чем несколько лет назад, Сметана принялся развивать музыкальный голос — и не только свой, но и всей Богемии. И, делая это, он проложил путь для появившихся позже Дворжака и Яначека.
В 1879-м, пока Чайковский вносил последние исправления в «Евгения Онегина», а Брамс добавлял к списку своих симфоний третью, Сметана в последний раз промокнул чернила, которыми был написан эпический цикл его чешских симфонических поэм[♫]. Он назвал его «Мá Vlast» — «Моя родина». Собственно, цикл содержал шесть поэм: «Бланик» (это гора), «Табор» (город), «С чешских полей и лесов», «Шарка» (разновидность чешской амазонки), «Вышеград» (замок в Праге) и известную, пожалуй, лучше других «Влтаву», музыкальную историю реки, текущей, набирая размах и быстроту от самых своих истоков, проходящей через Прагу — а там свадьба пляшет на берегу — и, наконец, величаво впадающей в море. Поэма явно была задумана так, чтобы ни один чех не мог, слушая ее, не пустить слезу, даром что центральная ее тема происходит вовсе не из Богемии, а из Швеции и несомненно обязана этим происхождением времени, проведенному Сметаной в «Konungariket Sverige»[*], как принято выражаться в Стокгольме.
С БРАМСОМ НЕ СОСКУЧИШЬСЯ! Одни незабываемой фразы «Вас уже обслужили?»! Головокружительные времена. Ладно, оставим их и займемся человеком, который нам сейчас интереснее прочих, Эдуардом Марксеном. А чем он нам так интересен? Сейчас узнаете.
Марксен был пианистом, органистом, педагогом и композитором средней руки, родившимся в Нинштедте, в семье музыкантов. С ранних лет он помогал своему папе управляться с органом, одновременно учась играть на нем — на органе, не на папе, — заодно с фортепьяно. Я не хочу этим сказать, что он играл на органе в четыре руки с фортепьяно, речь всего лишь о том, что на лире Марксена имелась далеко не одна струна. Затем он обосновался, — вообще-то на арфе он не играл и ни на каких других струнных, сколько я знаю, тоже, поэтому не стоит воспринимать отсылку к «лире» и «струнам» так уж буквально, — прошу прощения, итак, он обосновался в Гамбурге в качестве педагога. Вот там-то — И С ЭТИМ МЫ НАКОНЕЦ ПРИБЛИЖАЕМСЯ К СУТИ ДЕЛА, — там-то одним из его учеников и стал мальчик по имени Ио.
Хороший был мальчик. И учился хорошо, да так, что, когда в 1847-м умер Мендельсон, опечалившийся господин Марксен сказал, цитирую: «Ушел великий художник. Но на смену ему явился еще более великий, и это…» …Мальчик Ио. Ладно, пусть, насчет «мальчика Ио» он ничего не говорил, это я сам придумал, хотел поразить ваше воображение. На самом-то деле он сказал — за двадцать девять лет до того, как мальчик Ио сочинил свою первую симфонию: «…еще более великий, и это Брамс». Умный был, правда? Мало найдется людей, способных вычислить гения с таким опережением, а этот еще и не постеснялся предать свое мнение огласке.
Так что же сделал Брамс, чтобы оправдать надежды, возлагавшиеся на него учителем? Насколько нам известно, в настоящее время он отказался от места в «Gesellschaft der Musikfreunde» — возможно, потому, что не смог написать ни одной приличной газели. Основная идея состояла в том, что он будет теперь заниматься одним только сочинением музыки, и, скажем честно, до сей поры все по этой части шло гладко. На летние месяцы он уезжал в Баден-Баден[♫], где жила Клара Шуман. Поговаривали даже, что мальчик Ио был влюблен во вдову Роберта, но, знаете, я не думаю, что это такая уж правда. А если и правда, так никаких доказательств того, что между ними чего-то там было, нет. Не думаю даже, что они хотя бы разок пообжимались[♫]. Ну, переписывались, ну, проводили вместе летние отпуска, и не более того. К тому же Брамс много сочинял, подолгу живя в Ишле[*] — городке, в котором произошла знаменитая «Большая Покража Голоса», а после еще и Иоганн Штраус 2-й (как раз когда все сочли тамошний танцзал вполне безопасным) построил в нем виллу. Это, да еще любовная интрига с Италией, которую Брамс теперь навещал при всякой возможности, привело к тому, что в скором времени руки счастливого, счастливого Иоганнеса Брамса обременил еще один новорожденный шедевр. Я сказал «в скором времени» — в 1882-м, если точно, — и шедевром этим был новый фортепианный концерт, один из сложнейших в пианистическом репертуаре. И подумайте, как миленько получилось: Брамс посвятил его не кому иному, как…
Кларе? Нет.
Иоганну Штраусу 2-му? Нет.
Он посвятил его своему давнему учителю и другу всей жизни Эдуарду Марксену. НУ НЕ МИЛО ЛИ? Каким все-таки славным, ненатурально симпатичным человеком он был.
ДВЕНАДЦАТЬ МИНУТ СЕДЬМОГО, ВРЕМЯ ИГРАТЬ УВЕРТЮРУ Итак, 1882-й оказался, в общем и целом, годом вполне приличным. Брамс обнародовал сорокапятиминутный, способный вывихнуть чьи угодно пальцы концерт, господин и госпожа Стравинские произвели на свет крепкого, бойкого малыша, Игоря, — первыми словами которого была, вне всяких сомнений, острота насчет безобразного звучания его заводной музыкальной шкатулки, — а Гилберт и Салливен показали в Лондоне «Иоланту». А что, два очка из трех возможных, совсем неплохо[♫]. Не забудем также и о том, что именно в 1882-м румяный двадцатилетний Дебюсси создал одно из самых ранних своих произведений, более чем уместно названное «Весна».
вернуться *
Простите, что я сижу на двух стульях (букв.: «на заборе» — фр.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Симфоническая поэма — это просто большое оркестровое произведение, относящееся к разряду программной музыки — той, что рассказывает некую историю, или описывающей некую сцену, человека либо чувство. (Примеч. автора).
Не нужно талдычить одно и то же, я все расслышал с первого раза. (Примеч. автора).
вернуться ♫
Издатели считают своим долгом извиниться за грубость этого слова, тем более что оно использовано здесь применительно к одному из величайших композиторов мира. Издатели отнюдь не считают ни господина Брамса, ни госпожу Шуман принадлежащими к разряду тех композиторов, которым может хотя бы прийти в голову мысль о том, чтобы «пообжиматься». Собственно говоря, среди лучших друзей издателей также встречаются композиторы, и лишь малый их, композиторов, процент — никак не больше 10 — когда-либо пытался «пообжиматься» с названными издателями. Спасибо за внимание. (Примеч. автора).
вернуться *
Ишль — курорт в Верхней Австрии, знаменит превосходными рассольными ваннами, «особенно рекомендуется золотушным и быстро растущим детям, нервным и раздражительным лицам, одержимым хроническим катаром носа, зева, гортани, бронхов». (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Извиняюсь, извиняюсь и извиняюсь — безобразная, дешевая шуточка по поводу музыки Г и С, беру ее обратно. Но только мелким шрифтом. (Примеч. автора).
Маленькое отступление: в 1882-м Дебюсси получил место учителя музыки при детях богатой дамы, обладавшей довольно устойчивым (равно как и усидчивым) положением в обществе. Должность эта требовала, чтобы он в четыре руки играл с детьми на пианино, преподавал им хорошие манеры и сопровождал в поездках на отдых — словом, исполнял обязанности «домашнего музыканта». Однако присутствовало в ней и кое-что еще.
КОЕ-ЧТО ЕЩЕ Сейчас все как есть расскажу. Женщиной, о которой идет речь, женщиной, платившей Дебюсси порядочные деньги за то, что он по воскресеньям разучивал с ее отпрысками «Собачий вальс», была… Ею была не кто иная, как Надежда фон Мекк. И если это имя кажется вам знакомым, так, наверное, потому, что она же снабжала деньгами Чайковского, однако ни разу с ним не встретилась. Вообще-то, если подумать, она, скорее всего, как раз потому его к себе и не подпускала — смущалась, что у нее сидит во внутренних покоях старина Дебюсси, наяривающий с ее десятилетним сынишкой «Marche Militaire»[*]. Мог получиться неловкий, гнетущий разговор. «Выходит, вы… покровительствуете другому мужчине, не так ли?» — «Петр, я пыталась сказать вам это, посреди такта 13/8, но… но все как-то не получалось». Собственно, никто же не знает, если бы Чайковский открыл буфет, стоявший под лестницей, оттуда мог выпасть Григ или Бизе — и уж на сей счет объясняться за утренним чаем с викарием было бы и впрямь трудновато. И все-таки это лишь моя собственная теория, так что не будем выпускать ее за пределы наших четырех стен, сиречь страниц.
Однако вернемся в 1882-й. В широком, так сказать, мире образовался очень уютный Тройственный союз — Италия, Австрия, Германия; англичане заняли Каир, Эдисон открыл первую в мире гидроэлектростанцию. Главная книга года — «Остров сокровищ»; вы только представьте себе на минутку, что произошло бы, выйди она сейчас. То-то повеселились бы все эти ребята, которые «маркетинг» и «мерчандайзинг»: остров игрушек, интерактивные поиски сокровищ на игровых приставках, много всякого. Главная картина года — «Бар в Фоли-Бержер», а главная сделка года: королева Виктория отдает народу Эппинг-форест. Ах, как вы добры, мэм. Хотя, может, ей намекнули, что через этот лес скоро пройдет Центральная линия подземки. А с другой стороны, Лонгфелло, Троллоп, Россетти — все они умерли, да и Чарлз Дарвин тоже взял да и перестал эволюционировать. Что же касается музыки, — впрочем, тут будет правильнее говорить о пении, — Вагнер дирижирует второй редакцией «священного праздничного действа» «Парсифаль». Разумеется, если вы житель планеты Земля, вы, наверное, назовете его «оперой». И последнее — не по значению, разумеется, — у Чайковского тоже находится что предъявить почтеннейшей публике.
С вашего разрешения дальнейший разговор пойдет у нас в приглушенных тонах, поскольку небольшой музыкальный номер Чайковского предназначался для освящения московского храма Христа Спасителя — места благостного, навевающего значительные воспоминания, спокойного и даже тихого. Вот и вообразите первое исполнение этой музыки — в том, 1882 году. Толпа, собравшаяся в храме, стихает, она глубоко тронута — не первыми тактами музыки Чайковского, но общей атмосферой: свечи, полумрак, ладан, ну и конечно, тем, что в музыке слышится старый русский тропарь «Спаси, Господи, люди Твоя». Как мило. Одна морщинистая старушка, вся в черном, поворачивается к соседке — морщинистой старушке, которая тоже, конечно, вся как есть в черном, — и улыбается краем рта, в знак одобрения. Как мило. И храм, он такой благолепный, правда? Но именно в ту минуту, когда прихожанам удается разместиться в креслах со всяческим удобством, Чайковский и решает устроить… как бы это изъяснить? Короче говоря, он рисует музыкальную картину БИТВЫ ПРИ БОРОДИНЕ, ПРОПАДИ ОНА ПРОПАДОМ! Мало того, у него там еще и «Марсельеза» борется с «Боже, царя храни!» за звание «Самый привязчивый мотивчик во всей мировой музыке». То есть стоило двум старушкам уверовать в собственную безопасность, как Чайковский возьми да и пальни из всех пушек сразу, пропади они тоже пропадом! Ну вот объясните мне, о чем он только думал?
Нет, правда, помедлим немного, — можете вы, если честно, представить себе такое? Гаргантюанские звуки, рев орудий, и все это на первом исполнении в храме Христа Спасителя[♥]. Лично я, слушая эту музыку на CD, всякий раз норовлю запалить в надлежащий момент пучок бенгальских огней — чтобы отдать ей должное.
СТРАННЫЙ, ЧАРУЮЩИЙ ПРИВКУС РОЗОВОГО ЛИКЕРА СО СНЕГОМ Название странноватое, ну да и ладно — я готов с ним смириться.
Итак, 1883-й. Ну-с… что у нас, по призабытому уже выражению, «уходит в лучший мир»? Это я вам скажу. Небоскребы, вот что у нас «уходит в лучший мир». Хотя правильнее было бы сказать «в небо». В чикагское, если быть точным. Самый первый небоскреб. Не такой уж, по нынешним меркам, и высокий, но все-таки вот он, прошу любить, — и занимается именно тем, чем небоскребам заниматься положено… скребет небо. И хорошо. Отлично.
Кроме того, Поль Крюгер стал президентом Южной Африки; «Восточный экспресс» совершил первый свой рейс, Париж-Стамбул, — состав, правда, застрял ненадолго в Страсбурге по причине сезонной нехватки рабочих рук, но в общем дело пошло. Что еще дает нам 1883-й? Ну-с, Фридрих Ницше пишет «Так говорил Заратустра», несомненно снабжая девятнадцатилетнего пока что Рихарда Штрауса пищей для размышлений; Ренуар пишет «Зонтики», и, если честно, мы с вами потеряли целую команду тяжеловесов. Тургенева, Мане, Карла Маркса и, самое печальное, — всего через год после «Парсифаля» — Вагнера.
Рискуя быть обвиненным в поспешном переходе от высокого к смешному, сообщу также, что в 1883-м скончался граф де Шамбор, — а теперь погодите немного! Это здорово. Сейчас. «И этим Бог доказал, что он, всесильный и всемогущий, бывает порой и немного невежливым, ибо он…»
…сейчас, сейчас…
«…ибо он ПРИБРАЛ ПОСЛЕДНЕГО ИЗ БУРБОНОВ!»
Ой, да ладно вам, совсем неплохо сказано.
КОЛЬЦЕВАЯ ПОРУКА
Итак, мир МИНУС Вагмейстер. Вот интересно, как это отразилось на рыночной цене яиц? Ладно, давайте попробуем всплыть на поверхность где-нибудь в 1883-м. Это год открытия в Нью-Йорке «Метрополитен-опера» и, что для нас, здесь и сейчас, более важно, год, в котором Лео Делиб обнаружил, что у него на руках объявился нежданный-негаданный шедевр.
Если не считать «Коппелии», Делиб кормился, более-менее, за счет единственного своего большого успеха — балетной музыки к «Сильвии».
Он был еще одним вундеркиндом, родившимся в 1836-м — в Сен-Жермен-дю-Валь, городке, стоящем на середине пути из Анжера в Ле-Ман. В консерваторию Делиб поступил в возрасте двенадцати лет — поздновато для вундеркинда (если помните, Бизе оказался в ней уже в девять), — и, чтобы добиться подлинного успеха, ему пришлось-таки попотеть. И вот, когда ему уже исполнилось тридцать, парижская Опера поставила его балет «Ручей», с чего и началась настоящая композиторская карьера Делиба. Вскоре за тем последовала «коптели», произведение, которое и сейчас нередко встречается в репертуаре балетных театров. Однако в том, что касается ОПЕК РФ, успехи его были далеко не такими значительными.
И вдруг, с бухты-барахты, всего за восемь лет до того, как откинуть пуанты, Делиб пишет музыку к опере с сюжетом столь душераздирающе умонелепым, что даже Барбара Картленд запихала бы его в самый долгий из ящиков своего комода. Да, как это часто случается, в том, что касается либретто, Делибу медведь на ухо наступил, — вот ему и приходилось, чтобы как-то затушевать сей недостаток, тужиться, рождая на свет партитуру получше. «лаке», одна из самых, можно сказать, излюбленных публикой всего мира опер, — да, конечно, ее упоительный «Цветочный дуэт» намертво прилип к рекламе «Британских авиалиний», но ведь от этого он хуже не стал, — дала Делибу еще пятнадцать минут славы и новые званые ужины, на которых он мог, поворачиваясь к соседке справа, начинать разговор привычной фразой: «Скажите, вы меня нигде раньше не встречали?»
вернуться *
«Военный марш» (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♥
Если честно — не можем. Да и не надо — первое исполнение увертюры «1812 год» состоялось не в храме, где публике и посидеть-то не удалось бы, а в месте, более подходящем для пушек, — на Ходы иском поле. Храм же Христа Спасителя был освящен в следующем, 1883 году. Но у редактора не поднялось перо уничтожить сцену, изображенную автором с такой художественной силой. (Примеч. музыкального редактора).
]Настоящие имя и фамилия — Ицхок Зорахович Барабейчик. В 5-летнем возрасте выступил как пианист. В 1901-11 учился в Московской консерватории у A. А. Ярошевского, К. Н. Игумнова (по классу фортепиано). В 1911-12 совершенствовался в Школе высшего мастерства при Академии музыки и сценического искусства в Вене у Л. Годовского. В 1917-21 профессор Московского филармонического училища по классу фортепиано.
Как дирижёр дебютировал в Театре им. В. Ф. Комиссаржевской (1919), дирижировал в Большом театре в Москве (1921-22). Играл для B. И. Ленина в доме у Е. П. Пешковой концертную программу, в т. ч. сонату Л. Бетховена «Аппассионата». С 1923 жил за границей, выступал как дирижёр в симфонических концертах и оперных театрах (в т. ч. Дрезденской государственной опере, где в 1923 дирижировал 1-й постановкой в Германии «Бориса Годунова»). В 1924 1-й дирижёр Большой народной оперы в Берлине и руководитель Дрезденских филармонических концертов. В 1927-28 музыкальный директор Государственной оперы в Софии. В 1930 главный дирижёр «Музеумсконцерта» во Франкфурте-на-Майне.
В 1931-35 руководитель симфонического оркестра в Сан-Франциско (2 сезона), выступал с многими оркестрами, в т. ч. Миннеаполиса, Нью-Йорка, Филадельфии. Гастролировал как дирижёр в различных странах Европы, в т. ч. в Италии, Венгрии, Швеции (в 1941-45 руководил Королевской оперой в Стокгольме). С 1948 выступал в театре «Ла Скала» (Милан).
Добровейн отличался высокой музыкальной культурой, мастерским владением оркестром, исключительным чувством ритма, артистичностью и ярким темпераментом. Автор многочисленных произведений в духе романтиков и А. Н. Скрябина, среди них поэмы, баллады, танцы и другие пьесы для фортепиано, концерт для фортепиано с оркестром; 2 сонаты для фортепиано (2-я посвящена Скрябину) и 2 для скрипки с фортепиано; скрипичные пьесы (с фортепиано); романсы, театральная музыка.
скрытый текст
В нашей стране Добровейна знают прежде всего как пианиста. Выпускник Московской консерватории, воспитанник Танеева и Игумнова, он совершенствовался в Вене у Л. Годовского и быстро приобрел европейскую известность. Уже в советское время Добровейну выпала честь играть на квартире у Горького Владимиру Ильичу Ленину, который высоко оценил его искусство. Артист на всю жизнь сохранил память о встрече с Лениным. Много лет спустя, отдавая дань великому вождю революции, Добровейн дирижировал в Берлине концертом, устроенным советским посольством в день годовщины со дня смерти Ильича...
Как дирижер Добровейн дебютировал в 1919 году за пультом Большого театра. Успех рос очень быстро, и через три года его пригласили в Дрезден дирижировать спектаклями оперного театра. С тех пор три десятилетия — до самой смерти — Добровейн провел за границей, в непрерывных скитаниях и гастрольных поездках. Повсюду его знали и ценили прежде всего как горячего пропагандиста и превосходного интерпретатора русской музыки. Еще в Дрездене настоящий триумф принесла ему постановка «Бориса Годунова» — первая на немецкой сцене. Затем он повторил этот успех в Берлине, а много позже — после второй мировой войны — Тосканини пригласил Добровейна в «Ла Скала», где тот на протяжении трех сезонов (1949—1951) дирижировал «Борисом Годуновым», «Хованщиной», «Князем Игорем», «Китежем», «Жар-птицей», «Шехеразадой»...
Добровейн объездил весь мир. Он дирижировал в театрах и концертных залах Рима, Венеции, Будапешта, Стокгольма, Софии, Осло, Хельсинки, Нью-Йорка, Сан-Франциско и десятков других городов. В 30-х годах артист некоторое время работал в Америке, но не сумел прижиться в мире музыкального бизнеса и при первой же возможности вернулся в Европу. Последние полтора десятилетия Добровейн в основном жил в Швеции, возглавлял театр и оркестр в Гётеборге, регулярно выступая в Стокгольме и других городах Скандинавии и всей Европы. В эти годы им сделаны многие записи на пластинки произведений русской музыки (в том числе концертов Метнера с автором в качестве солиста), а также симфоний Брамса. Эти записи дают возможность почувствовать, в чем был секрет артистического обаяния дирижера: его трактовка привлекает свежестью, эмоциональной непосредственностью, эффектностью, порой, впрочем, носившей несколько внешний характер. Добровейн был разносторонне одаренным человеком. Работая в оперных театрах Европы, он показал себя не только первоклассным дирижером, но и одаренным режиссером. Его перу принадлежит опера «1001 ночь» и ряд фортепианных сочинений.
Это сообщение отредактировал Agleam - 27-02-2018 - 22:41
Agleam
Женат
27-02-2018 - 22:58
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.65
Отнюдь не в миллионе миль от него, в Тролльхаугене, композитор Эдвард Григ также получает возможность наслаждаться жизнью несколько больше прежнего. Сейчас он трудится над подношением одному из основоположников датской литературы, некоему Людвигу Хольбергу. В 1883-м Григу исполнилось сорок лет, и норвежское правительство даровало ему пожизненную ренту, обеспечивающую приличный достаток. А стало быть, он может позволить себе немного расслабиться, чем, вероятно, и объясняется то обстоятельство, что почти все лучшие произведения Грига были созданы уже к тридцати трем годам. Тем не менее он старательно дописывает фортепианную сюиту, названную, что и неудивительно, «Хольберг-сюитой». Затем он, разумеется, варит себе кофе. Затем, может быть, несколько мгновений смотрит в окно. Не сойти ли вниз, во двор, не простоять ли вечерок у калитки? Он снова отхлебывает кофе. Может, посмотреть еще немного в окно? Или лучше заняться этим потом, после «калитки»? И Григ опускает взгляд на свою новую фортепианную сюиту.
«Вообще-то, я мог бы… что?.. переделать ее для струнных». И переделывает.
Именно об этом позднем сочинении ЭГ Дебюсси и сказал, что оно обладает «странным, чарующим привкусом розового ликера со снегом». Вот именно. Да. Не совсем понимаю, что он имел в виду, но все-таки. (Несу, хозяюшка, несу, уже почти готово!)
А теперь приглядимся на скорую руку к головокружительным двенадцати месяцам, которым нравилось называть себя 1884-м, — впрочем, друзья именовали их просто Геком.
скрытый текст
ЗА ГЕКА! Совершенно верно. Геком. Замечательный год. Но что еще о нем можно сказать? Ну, можно сказать, что кой-какие удачливые мужички копали-копали землю в Трансваале и накопали себе вот та-акую кучу золота. В Лондоне тоже долго копали, но результат получился не столь роскошный — всего лишь линия Бейкерлоо. В Париже вышел первый номер «Ле Матин», и не исключено, что в нем содержалась статья о новом творении одного местного жителя по имени Огюст Роден, именуемом «Граждане Кале». Могла также присутствовать колонка редактора, посвященная непутевому пуантилизму Жоржа Сера, чье последнее полотно, «Une Baignade Asnières»[*], именно в этом году стоило многим растяжения шеи. В Британии Джордж Бернард Шоу вступил в небольшое, но отличающееся красотою форм Фабианское общество, а между тем в добрых старых Соединенных Штатах Марк Твен обзавелся бестселлером «Гекльберри Финн».
Вернувшись в Вену, мы обнаружим, что Брамс, окончательно махнув рукой на мысли о Бетховене, представил публике новую симфонию, которую многие считают величайшей из созданных им. Ну ладно, во всяком случае, ему казалось, будто он окончательно махнул рукой и так далее. Неприятно об этом говорить, но кое-кто из критиков немедля стал называть эту симфонию «его „Героической“». УУУуууу! Ну скажите, можно ли оставаться спокойным, когда такое случается? КРИТИКИ! Не могут они, увидев новую работу, не счесть себя обязанными указать на некоторое ее сходство с какими-то другими, сходство, которое и сами-то они с трудом улавливают. «О-о, разве это не напоминает отчасти первые такты „Хорошо бы посидеть у моря!“? Ведь верно, ведь правильно? Ну точно, напоминает!» — и на следующий день статья в газете: «Это, вне всяких сомнений, ЕГО „Хорошо бы посидеть у моря!“. Сто пудов!» УУУ чтоб вас!
Ладно. Я лучше на этом и остановлюсь. Довольно сказать, что Третья симфония Брамса — это Третья симфония Брамса и только Третья симфония Брамса. Она чудесна, и говорить тут больше не о чем.
ТРИ ТОЛСТЫЕ ДАМЫ. И, Э-Э, ДОВОЛЬНО ТОЩАЯ ДЕВУШКА (СО СТРАННОЙ ГОЛОВОЙ) 1888-й. Ну очень хороший был год. Давайте, не торопясь, приглядимся к тому, что провис… на самом деле «и с плоскостопием». В заголовке должно стоять «с плоскостопием». Это можно будет исправить?
ТРИ ТОЛСТЫЕ ДАМЫ И ДОВОЛЬНО ТОЩАЯ ДЕВУШКА (СО СТРАННОЙ ГОЛОВОЙ) И ПЛОСКОСТОПИЕМ Отлично. Простите, но, как говорится, диакон кроется в педалях. Итак, 1888-й. Очень хороший год. И если к нему, как мы было уже собрались, приглядеться, выяснится, что тут много чего произошло.
Германия сменила двух начальников: Вильгельм I скончался, как и его преемник Фред III. Теперь на месте Фреда III сидит Вильгельм II — все это смахивает на старую шахматную партию, не правда ли?
Сейчас Вильгельм II известен все больше под именем «Кайзер», или «Кайзер Вилли»; «кайзер» — это просто немецкий вариант изначального названия императора, «цезарь», — как, собственно, и русское «царь». В Лондоне началось царство террора с Джеком-потрошителем во главе, там же учреждена Футбольная лига и стала выходить в свет «Файнэншл таймс». Осталось подождать совсем немного — и кто-нибудь непременно выдаст мою любимую шуточку: «Что красное и большое видим мы по утрам?»[♫] Замечательно. Всего лишь в прошлом году, в 87-м, Л. Л. Заменгоф изобрел эсперанто, международный язык, и, предположительно, «estras tre facile lernabla lingvo». Если вы поняли последнюю фразу, значит, наверное, так оно и есть. Вернемся, однако, в 88-й. Эмиль Золя публикует «Землю» — не на эсперанто, на французском, а Оскар Уайльд — книгу «Счастливый принц и другие сказки». Прочие события: двадцативосьмилетний Малер становится музыкальным директором Будапештской оперы; Киплинг пишет «Простые рассказы с холмов», а Ван Гог — «Желтое кресло»[*], — что может быть лучше игры «сделай сам», не правда ли?
Приглядевшись к тому, что происходит в некотором удалении, — в России, собственно говоря, — мы обнаружим Петра Чайковского, записывающего что-то в дневник. Чтобы скрыть свою гомосексуальность, ему приходится прибегать к замысловатым длиннотам, хотя кое-кто уверяет, будто продолжительные запои несчастного есть просто общее знамение душевных страданий. Дневник содержит множество загадочных ссылок на нечто, именуемое им «Ощущением Z», — на его гомосексуальность, — а поскольку живет он в России 1880-х, нет ничего удивительного в том, что в последние семь лет вдохновение к нему почти не заглядывало. И потому 1888-й мог представляться Чайки годом едва ли не фантастическим; нечего и сомневаться — в календаре своем он обвел этот год красным кружком и, вспоминая о нем, неизменно улыбался. То был год его Пятой симфонии.
Вам не кажется, что во всех пятых симфониях присутствует некая тайна? Малер. Бетховен. Шостакович? А здесь и сейчас, вернее, там и тогда — Чайковский. Лично мне это прекрасное «Кольцо Пятых», если позаимствовать чужую фразу, более чем позволило бы скоротать время на необитаемом острове. Конечно, я скучал бы и по другой музыке, однако их приятного общества мне вполне хватило бы для составления самых разных музыкальных программ.
Симфония Чайковского, пожалуй, самая простая из них. Хотя у меня со всей компанией «Пятых» связана небольшая внутренняя проблема. Кто-то, где-то — встаньте, кем бы вы ни были, — научил меня довольно грубым словам, созвучным названиям едва ли не каждого музыкального темпа, и с тех пор мне никак не удается выбросить эту гадость из головы. Временами такая неспособность просто-напросто берет над человеком верх и портит все удовольствие, какое он получаете от музыки. Помню, сижу я однажды на открытой репетиции, преисполняясь все большим почтением к дирижеру, и тут он вдруг останавливает оркестр и приводит его в остолбенение, произнося примерно следующее: «Хорошо, начнем с четвертого такта, считая от выхода Пердунчика… выход Пердунчика — все нашли? Хорошо. И-и…» Вот и ходи после этого на репетиции.
«Чайки-5» — как, по уверениям надежного источника, называют ее в музыкальных кругах, — на мой вкус, совершенно великолепна. Разумеется, если бы вы были критиком «Музыкального курьера», присутствовавшим на первом ее исполнении в Англии, то сочли бы эту симфонию «разочарованием… фарсом… музыкальным пудингом… заурядным до последней степени!». Думаю, он собирался также добавить, что и «Битлз» — то еще дерьмо. Что делать — на всех не угодишь. Теперь же я, с вашего дозволения, оставлю «Чайки-5» и вильну ненадолго в сторону, посмотрю, что это такое значит — быть «романтиком» в 1888 году. То есть я хочу выяснить, что все они там пишут. Как это все звучит? Складывается оно в нечто целое? Понимаете? За мной, читатель, я произведу для тебя быстрый поперечный распил древа Романтизма 1888 года.
вернуться *
«Купание в Аньере» (франц.). (Примеч. переводчика).
Ван Гог написал «Кресло Гогена» (в желтоватых тонах) и «Желтый домик», после чего в желтый же дом и перебрался, а непосредственно желтое кресло в том же 1888 году написал Сезанн, — точнее, мадам Сезанн в оном. (Примеч. переводчика).
БЫСТРЫЙ ПОПЕРЕЧНЫЙ РАСПИЛ ДРЕВА РОМАНТИЗМА 1888 ГОДА Простите, если заголовок представляется отчасти пижонским — да он пижонский и есть, — я, собственно, хотел сказать лишь одно: Романтизм — это действительно нечто такое, что можно услышать? То есть все романтики и вправду заняты примерно одним и тем же — разве что одеваются некоторые из них странновато? Ну-с, краткий ответ выглядит так:
«Нет».
Черт, какая все-таки простая штука это их музыковедение, верно? Верно-верно. Пошли дальше.
Ладно, пошли так пошли. Если позволите, я все же углублюсь в кой-какие подробности.
БЫСТРЫЙ ПОПЕРЕЧНЫЙ РАСПИЛ ДРЕВА РОМАНТИЗМА 1888 ГОДА — КОЙ-КАКИЕ ПОДРОБНОСТИ Если честно, романтизм немного смахивает на самый конец скетча, который Спайк Миллиган разыгрывал в телешоу под названием «Q». Помните такое? Тот кусочек — а Миллиган повторял его практически каждую неделю, — который становился с каждым разом все глупее и глупее? Это перед тем, как все начинали понемногу наступать на камеру, скандируя: «Что ж нам делать? Как нам быть?» Не само «Что ж нам делать?», а то, что было как раз перед ним. Надеюсь, я понятно изъясняюсь? Ну так вот, то, что шло перед ним, ОНО-ТО и есть романтический период образца 1888-го.
А почему?
Да потому, что каждый занимался чем-то своим. Совершенно как сценка Спайка Миллигана становилась все глупее и глупее, так и период становился все романтичнее и романтичнее, между тем как легко различимых вариантов «романтизма» насчитывалось уже около тридцати и каждый был при деле. И дело шло скорым шагом к тому, что вся эта публика, самые что ни на есть композиторы, того и гляди начнут наступать на камеру, скандируя: «Что ж нам делать? Как нам быть?» Сами тогдашние люди именовали этот период «современным», и по двум причинам: (а) такое название выглядит все-таки лучше, чем «период „Что ж нам делать?“»; и (б) до Спайка никто еще не додумался. Вот они и ухватились за «современный». Правда, теперь его называют «позднейшим романтизмом» — это как в традиционном джазе, «играем все»: каждый дудит в свою дуду, но более-менее про одно и то же.
Давайте быстренько оглядимся по сторонам, тут есть на что посмотреть. В 1888-м Эрику Сати, родившемуся в семье композитора из Онфлёра, было уже двадцать восемь лет. Как композитор он, пожалуй, более всех заслуживает того, чтобы его имя прозвучало сразу за именем Спайка Миллигана, — в том смысле, что его, как говорится, творческое наследие включает такие сочинения, как «Три пьесы в форме груши» и «Вялые прелюдии для собаки». Он играл на пианино в прокуренных монмартрских кафе, дружбе с Дебюсси еще предстояло обратить его в классического, своеобразнейшего французского композитора, однако в 1888-м Сати уже выдал на-гора «Trois Gymnopédies»[*], в которых, кажется, присутствует нечто от улыбки Моны Лизы.
Столь же французским, но ни в малой мере не столь же хулиганистым, как Сати, был сорокатрехлетний в ту пору Габриэль Форе. Форе представлял собой полную, или почти полную, противоположность Сати — если человек может быть чьей-то противоположностью, — в том смысле, что музыку он писал благопристойную, хорошо отделанную, отнюдь не легкомысленную (то есть не «в форме груши») и отзывавшую чем-то «классическим», хоть и был в конечном счете несомненным романтиком. Последние семнадцать лет Форе ходил в учениках у композитора Сен-Санса и успел поработать органистом во множестве маленьких церквей, — он так и перебирал их, пока не получил в 1896-м «роскошный ангажемент», место органиста в «Ла Мадлен». А вот в нашем 1888-м он показал публике свой «Реквием». Это не «Реквием» в духе Верди или Берлиоза, но скорее… скорее «„Реквием“ который пришелся бы впору чайной гостиной Бетти в Харрогите». «Реквием» с благонравно оттопыренным вбок мизинчиком. Мало-помалу «Реквием» этот набирается определенной мрачности, присущей самой его теме, но так, знаете, задушевно набирается, что сразу видно — воспитание он получил безупречное. В смысле музыкальном. Он даже пробует под самый конец извиниться за причиненные им неудобства. При всем при том он остается кусочком райского по вкусноте шоколада — это одно из любимейших моих сочинений. Форе нередко называют «французским Элгаром», и, хоть, на мой взгляд, чушь это совершенная, я понимаю, откуда такое прозвание взялось. Первое исполнение «Реквиема» в 1888-м совпало, как это ни печально, со смертью матери Форе.
Но вернемся в Россию: 1888-му мы обязаны также «Шехеразадой», сочиненной сорокачетырехлетним Римским- «Можно мне взять то, что вы не доели?» Корсаковым. Бывший морской офицер, он вырос в местах, буквально купающихся в народных песнях. Первую свою симфонию Римский-Корсаков написал, еще служа во флоте, до того, как обратиться в одну пятую «Могучей кучки», группы русских композиторов, яро исповедовавших национальные начала музыки. Главным его произведением 1888 года стала симфоническая поэма «Шехеразада». Прекрасная вещь, наполненная самыми разными историями и людьми, с Султаном и Шехеразадой, которых изображают отдельные музыкальные темы.
Ну вот, сами видите, что это был за год. 1888-й — вечно красочный Римский-Корсаков, вечно замалчиваемый Форе и вечно чудящий Сати. Все до единого романтики, и все на редкость разные.
И уж если вам требуются различия, то ни один обзор музыкальной сцены не будет неполным без музыкального мясника[♫] из еще одного согревающего душу трио того же примерно времени: Масканьи, Дебюсси, Бородин.
МОЕ ИМЯ КЛАССИК. НЕОКЛАССИК Чтобы поместить эту троицу в контекст, нам придется взглянуть на упомянутого музыкального мясника в 1890-м. Да, в 1890-м. ДЕВЯНОСТЫЕ! Дурные девяностые! Ууу! «Конец времен». «Fin-de-siècle»[*]. Дни, когда у всех на уме было только одно: «Ууу, скоро уже 1900-й». Интересно, походили они чем-нибудь на 1990-е? Быть может, некое жутковатое сходство и имелось — в хит-парадах одни посредственности, у власти сплошная шпана, но хоть косичек больше никто не носит, — как знать? Я на этот счет могу лишь догадки строить, хоть кое-какие вещи мне известны наверняка.
Империализм, колониализм — называйте как хотите — был тогда чем-то вроде «умного слова». И в определенном смысле он сильно потеснил романтизм — по сборам, по продажам, по всему! Колониализм был ВЕЛИК — подлинный «изм» 1890-х. Всякий, кто хоть что-нибудь значил, работал на колониализм. Приведу лишь один пример, чтобы вы поняли, что это была за гадость, — Гельголанд. Где бы он, этот Гельголанд, ни находился[*], вы наверняка о нем и думать-то дважды забыли: во-первых, потому, что думать тут, собственно, не о чем, во-вторых, уж больно противно это слово звучит. Ну так вот, где бы он ни находился, в 1890-м Британия отдала его Германии. Просто-напросто отдала. Нет, разумеется, в обмен на кое-что, а именно на Занзибар и Пембу. Я, собственно, что хочу сказать — вообразите, просыпаетесь вы нынче утром, перелистываете газету, обращаетесь к особе, сидящей с вами за столом, и говорите: «Смотри-ка, Йоркшир побил вчера Ноттингемпшир… ух ты, да мы, оказывается, Свазиленд отдали, обменяли на что-то. Передай мне гренок, пожалуйста». С ума можно сойти, правда? В 1890-м национальный суверенитет был просто ничего не значащей бумажкой, которая валялась в нижнем ящике чиновничьего стола, стоявшего за тысячу миль отсюда. Ну я прямо не знаю.
Во всякого рода иных местах: Люксембург отделился от Нидерландов, родились, одновременно, Эйзенхауэр и де Голль, а Англия стала в чуть меньшей мере «миром Барнума и Бейли», поскольку знаменитый цирк Т. П. Барнума после невероятно долгих гастролей в лондонской «Олимпии» столицу наконец покинул. Во Франции 320-метровая башня Александра Гюстава Эйфеля сохранила свое место на парижском небосклоне, и это несмотря на то, что Всемирная выставка завершилась; Оскар Уайльд опубликовал «Портрет Дориана Грея». Появилась также новая мода. Называлась она так: «слечь в инфлюэнце». И действительно, инфлюэнца сравнялась но известности с Гилбертом и Салливеном.
вернуться *
«Три гимнопедии» (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Какая дивная мысль — музыкальный мясник. Так и вижу его: дородный, румяный старикан в полосатом переднике, напевающий «Агнца» Тавенера или Мендельсонову «О, ароматные, жаркие крылья голубки». (Примеч. автора).
вернуться *
Конец века (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться *
В Северном море, крошечный остров площадью менее 1 кв. км. (Примеч. переводчика).
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.67
Что же до музыкальных фенечек — какой у меня современный лексикон, а? — так Римский-Корсаков закончил сочинение еще одного композитора, на сей раз Бородина. P-К с коллегой, Александром Глазуновым, навели окончательный глянец на оперу Бородина «Князь Игорь», оставшуюся незаконченной после его смерти, наступившей три года назад. (Не понимаю, чем так уж нехорошо что-то Незаконченное или, скажем, Неполное?) «Князь Игорь» — вещь замечательно экзотическая, на сцене она смотрится великолепно. Не могу отделаться от мысли, может быть и неверной, что соединение изначального замысла Бородина с красочной оркестровкой Р-К — и Глазунова, если уж честно, — дало нам оперу, пожалуй что и лучшую, чем та, что получилась бы у самого Бородина, доведи он ее до конца в одиночку. Я как-то видел ее на сцене — в Королевской опере, под самый конец восьмидесятых (19… не 1880-х), — главную басовую партию пел тогда человек по имени Паата Бурчуладзе. До этого спектакля я его совсем не знал и ожидал, исходя из разговоров, услышать по-настоящему МОЩНЫЙ бас. Все первые сцены я просидел, якобы наслаждаясь музыкой, а на деле думая: «Вообще-то ни одного такого уж мощного баса я пока что не слышал. Может, они преувеличивают?» Но вот на сцену вышел приземистый, полноватый мужчина — выскочил даже, как будто его вытолкнули из-за кулис, точно Пингвина в «Братьях Блюз». Дойдя до середины сцены, он остановился и запел — басом, который иначе как ПУШЕЧНЫМ не назовешь. Самым сильным, богатым и звучным, какой я когда-либо слышал. Фантастика. При каждой взятой им ноте мне казалось, что под театром проносится поезд подземки. Этого мне уже не забыть. Если когда-нибудь увидите его имя в афише Королевской оперы, подумайте, не перезаложить ли вам дом и не купить ли входной билет.
скрытый текст
«Князь Игорь» содержит, помимо прочего, поразительные и прекрасные «Половецкие пляски» — появление танцующих девушек производит на тех, кто сидит в корпоративных ложах, людей, пришедших в театр лишь потому, что у кого-то в их офисе образовался лишний билет, примерно такое же впечатление, как знаменитый аккорд симфонии «Сюрприз». Говорят даже, из одной ложи вылетела как-то струя салата «Цезарь».
А в la belle Франции у нас теперь имеется lе beau Дебюсси.
Прогуляйтесь вдоль Сены на запад от Парижа, и вы окажетесь в Сен-Жермен-ан-Ле. Заглядывающих сюда туристов привлекают, по большей части, либо два сногсшибательных шато, из которых открывается великолепный вид на Париж, либо дом № 33 по Рю-о-Пейн, музей Клода Дебюсси. Впрочем, в 1862-м музей этот был просто лавчонкой — лавчонкой отца Дебюсси, если быть точным, над которой 22 августа и родился композитор. После классического периода «вундеркинд/консерватория/уроки композиции» он стал чем-то вроде домашнего музыканта богатой Надежды фон Мекк (см. Чайковский), а затем, подобно многим до него, получил Римскую премию и стремглав полетел в Рим, чего эта премия, собственно, и требовала. Вернувшись оттуда, он не пошел больше в услужение к покровительнице Чайковского. И пожалуй, правильно сделал — вечная необходимость прятаться по гардеробам, чтобы тебя, оборони бог, кто-нибудь не увидел, не шла его музыке впрок. Теперь уже двадцативосьмилетний, Дебюсси избавился также от временного увлечения поздним Вагнером и попробовал силы в чем-то вроде раннего неоклассицизма. Он только что закончил фортепианную «Бергамасскую сюиту» — с «Прелюдией», «Менуэтом», «Паспье» и попросту дух захватывающим «Лунным светом». Дебюсси попытался воспроизвести в нем стилистическую сдержанность клавесинистов, а название самой сюиты позаимствовал, скорее всего, из стихотворения Верлена «Clair de Lune»: «…masques et bergamasques»[*]. Если вам еще не случалось ступать на порог «Лунного света», значит, вас ждет впереди настоящий праздник.
И наконец, в Италии у нас имеется Пьетро Масканьи. Однако, прежде чем мы займемся им вплотную, позвольте сообщить вам об одном странном обстоятельстве: мне никак не удается избавиться от мысли о том, что Масканьи родился в Легхорне. По-моему, я где-то прочитал об этом лет в четырнадцать, да так оно у меня в голове и застряло. Представляю себе ту минуту, дело наверняка было на уроке, и я, пораженный этой дурью насчет «легхорна-попкорна», скорее всего, воскликнул: «Ребята, слушайте, ребята…» — ну и так далее, — в общем, оно, как большая часть того, что когда-то вызвало у меня смех, так со мной и осталось. Я, собственно, хотел снять этот груз с души. Так или иначе, Масканьи был на год моложе Дебюсси, и для него 1890-й оказался годом горькой радости. Забросив «чрезмерно академичное» преподавание в Миланской консерватории, он довольно долго колесил по стране в качестве дирижера разъездной оперной труппы. Потом осел, женился, а в 1890-м представил публике лучшую свою оперу «Cavalleria Rusticana»[*] — что означает, в вольном переводе, «Деревенские кавалеры». Скорее всего, успех ее объяснялся тремя причинами. Во-первых, она содержала несколько ударных мелодий, встроенных в напряженный, выразительный сюжет. (Опера так коротка, что ее почти неизменно дают в один вечер со столь же сжатой «I Pagliacci»[*].) Во-вторых, это не очередная «имитация Вагнера», сооруженная очередным вагнеровским учеником. И самое главное, это первый, возможно, пример «реализма» в опере. Итальянцы назвали его «verismo» — «веристская» опера могла и не содержать буйственных и броских «колоратурных» арий, существующих исключительно ради себя самих. С другой стороны, она могла основываться на реалистичной, жизненной фабуле или использовать музыкальные темы из подлинной жизни и быть более речитативной — включать в себя куски, в которых персонажи, так сказать, «пропевают сюжет». Не вставные, наподобие арий, — куски эти, применявшиеся раньше как вступления к большим ариям, «веристская» опера повысила в чине, отчего публика стала ощущать себя пребывающей в мире несколько менее, чем прежде, удаленном от ее собственного. Я хочу сказать, что, если быть честным, опера и поныне представляет собой причудливый, поддельный мир, однако после 1890-х он стал чуть менее причудливым и поддельным. Для Масканьи его опера стала огромным успехом, единственная беда состояла в том, что он потратил следующие пятьдесят пять лет на безрадостные попытки успех этот повторить. Пятьдесят пять лет пытался сочинить еще один хит, никогда не добираясь дальше «не лишено достоинств» и «с воодушевлением принято». Как печально.
Не хочется распространять сплетни или там слухи, однако мне рассказывали, что последние годы Масканьи пришлись на конец Второй мировой войны, — он провел их в номере отеля, в Риме, только что освобожденном войсками союзников. Лишенный всех почестей и наград за то, что поддерживал Муссолини и фашистов, Масканьи бродил от одного американского военного лагеря к другому, клянча деньги и в отчаянии повторяя: «Вы знаете вот эту великую мелодию, ее все так любят, — это я ее сочинил. Честно!» Мелодия, о которой он твердил, происходит из прославленного интермеццо «Cavalleria Rusticana», оперы, которая и поныне собирает хорошие деньги с помощью рекламных мотивчиков, тройных CD и чего угодно, — а человека из Легхорна оставила без гроша за душой.
1891-й. Ну вот и добрались. Сигареты кончились. Держимся за руки и позевываем. Смотри, как уже поздно. И что куда важнее — разве мы не проделали долгий путь, и всего за 426 страниц. Чертовски долгий. По-моему, мы уже узнали друг друга достаточно хорошо, так что… в общем, называйте меня Стивеном. А я буду называть вас… вы. Вот и договорились. Мне уже как-то лучше. Ладно, вернемся к нашему делу. А дело наше — это 1891 год, и в нем, как водится, много чего происходит. Стоило Кайзеру Вилли прибыть с визитом в Лондон, как Тройственный союз, явно ощутив себя ужом на сковородке, тут же продлил свое существование еще на двенадцать лет. Принц Уэльский стал в столице притчей во языцех, и не потому, что заговаривал с цветочками, а из-за недавнего дела о диффамации. В ходе его рассмотрения, а сводилось оно к обвинению в нечистой карточной игре, выяснилось, что принц спустил на «баккара» целую кучу денег. Это я не об испанских девушках говорю. Кроме того, умер Рембо, ну да ладно, по крайности дело его продолжает жить на приморских курортах (в виде «Les Illuminations»[*]). Художник Гоген улизнул на Таити, бразды литературного правления английским народом, похоже, крепко взял в руки сэр Артур Конан Дойл, опубликовавший в журнале «Странд» новые рассказы о моем любимом сыщике Шерлоке Холмсе. Ну и чтобы закруглиться — Анри Тулуз-Лотрек принялся рисовать афиши для кабаре, Сера отправился на встречу со своим создателем — и, возможно, услышал от него: «Ну ты совсем до точки дошел», — а пятидесятиоднолетний Томас Гарди пишет «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».
Освещение, иллюминация (франц.). Этот цикл прозаических стихотворений Артюра Рембо в нашей традиции носит название «Озарения». (Примеч. переводчика)
А теперь об имени, таком же коротком, как «Вагнер», однако в истории музыки значение имеющем колоссальное. МАЛЕР. М-м. Прелестно. Обворожительное имя! Одно из тех, что наводят меня на мысли об… объемном звуке… или… о музыке свежего сельского воздуха, или… о своего рода музыкальной купальне, в которую погружаешься с головой. Очень коричневое имя, я всегда так считал, МАЛЕР. Да, несомненно коричневое — совершенно как 29-я симфония Моцарта. Малер, понимаете ли, это более или менее Следующая Большая Сенсация 1891 года. После довольно печальных, чтобы не сказать «трагичных», ранних лет, в которые его братья и сестры мерли вокруг него как мухи, Малер смог начать восхождение по музыкальной лестнице и закончить консерваторию. Он знал, что ему предстоит стать великим композитором, и потому, будучи человеком разумным, занялся дирижерской деятельностью. Она позволяла Малеру оплачивать счета, купаться в море чужих партитур и вообще обрести финансовую независимость, которую композиторство давало далеко не всегда. Вот почему при завершении Первой симфонии Малер занимал, о чем уже было говорено, пост музыкального директора будапештской Королевской оперы. Ко времени премьеры своей симфонии он уже начинал приобретать известность как один из великих дирижеров-интерпретаторов своего времени. Тот же Чайковский назвал его «гением». Хотя это было чуть позже, в 1892-м, и прошло еще лет примерно пятьдесят, прежде чем симфонии Малера были включены в число лучших из когда-либо созданных. В 1891-м он усердно трудился над симфонией «Воскресение», которой занимался с перерывами последние три года. Она должна была стать продолжением «Титана», а приставшее к ней название (кстати, Малер никакого отношения к нему не имеет, как и Бетховен к названию «Лунная соната») взято из стихотворения немецкого поэта Клопштока «Auferstehung», или «Воскресение», — стихотворения, которое Малер обратил в огромный, громогласный финал, исполняемый сопрано, хором и оркестром. Как я уже сказал, вещь эта носит могучее имя: симфония «Воскресение».
Хотя я предпочитаю называть ее — Кит.
МОЛОТ И ОРЕХ Несмотря на то что в 1892-м Уильям Юарт Гладстон был в четвертый раз избран премьер-министром от либералов, год этот известен прежде всего тем, что дал первоначальный толчок распространению слов «новое рабочее движение». Кейр Гарди стал самым первым лейбористским членом парламента, более-менее подладив свое появление в нем ко времени, когда мистер Дизель запатентовал двигатель внутреннего сгорания. В сумеречном мире искусства в ту пору создалось впечатление, что, если в названии вашего опуса стоит женское имя, успех вам гарантирован. Долговязый Бедняга Шоу пустил в этом году вдогон «Профессии Кэшеля Байрона» новую пьесу: «Профессия миссис Уоррен», а Оскар Уайльд представил публике неувядаемый «Веер леди Уиндермир». Тем временем Моне приступил к созданию серии видов Руанского кафедрального собора, а Тулуз-Лотрек занялся «Мулен Ружем». В поминальных колонках газет сообщалось о смерти Уолта «Не называйте меня худышкой» Уитмена и Альфреда «Называйте меня лордом» Теннисона, а в новостях заграничных упоминалось о том, что пятидесятиоднолетний Антонин Дворжак получил пост директора Нью-Йоркской консерватории — подробную статью об этом см. в разделе искусства.
Если в этом самом разделе обреталось краткое описание жизни и карьеры Дворжака, оно могло выглядеть примерно так:
Дворжак родился в довольно заурядной деревушке Нелагозевес, стоящей точно на север от Праги. Отец его был деревенским трактирщиком и мясником, вся музыка, какую он слышал в свои ранние годы, была довольно заурядной — преимущественно народной. В шестнадцать лет его отправили учиться на органиста — ужасный, честно говоря, поступок, в отношении кого бы он ни совершался. Впрочем, Дворжак выучился также играть на скрипке, а заодно и на альте и со временем поступил в оркестр чешского Национального театра, музыкальным директором коего был не кто иной, как Сметана. В тридцать два Дворжак женился, а в тридцать три победил в австрийском композиторском конкурсе. Большая удача, хотя, по меркам великих композиторов, и несколько запоздалая.
В жюри конкурса заседал сам Брамс, на которого сочинение Дворжака явно произвело сильное впечатление. Эти двое крепко подружились, Брамс представил молодого композитора своему издателю, что стало важным шагом на пути к положению платежеспособного музыканта. Начиная с этого времени все у Дворжака шло хорошо. Скоро он стал профессором композиции Пражской консерватории, а ближе к интересующему нас времени — главой новой музыкальной школы Нью-Йорка.
Ну и в широмире музыкальных крутняков, как выразился бы лорд Стенли из Анвина[*], также случилась большая радость.
Чайковскому, который был всего на год старше Дворжака, удалось отогнать от себя меланхолию. Он отправился в поездку по Америке и с радостью обнаружил, что его превозносят здесь как некую живую легенду. Впрочем, в конце концов он до того заскучал по России, что все же уехал домой. Тем не менее недолгий прилив оптимизма породил легкую, веселую балетную партитуру. В основу ее легла небольшая сказка, которую написал некогда Эстонское Телеграфное Агентство Гофман, а сама музыка переполнена прелестными, пушистыми мелодиями, от блеска которых зубы ваши сами собой ПУСКАЮТСЯ В ПЛЯС, а рождественский свитер начинает ВОРСИСТО СВЕТИТЬСЯ. На нашу удачу, декорации этого маленького соцветия счастья — «Щелкунчика» — извлекают из театральных загашников под каждое Рождество и Новый год, и кажется, что радости этой никогда не будет конца. Жаль, конечно, Чайковского — его-то радость была лишь недолгой передышкой от мучительной, болезненной подавленности, наблюдая которую друзья композитора гадали, долго ли он еще протянет.
В том же году венских знатоков и ценителей музыки привело в бурный восторг первое исполнение новой симфонии Брукнера — Восьмой. Смешно, но, несмотря на возраст — а ему уже под семьдесят, — подлинным мастером Брукнера стали считать лишь после Седьмой. Что также и грустно, поскольку прожить ему оставалось всего четыре года. Его Восьмая, как того и ожидали люди знающие, походит на мамонта: исполнение ее занимает почти полтора часа — если, конечно, у дирижера не назначена где-то неотложная встреча. Вслед за медленной частью Седьмой, написанной в честь Вагнера, покойного идола Брукнера, Восьмая, с ее квартетом Вагнеровых туб и почти совершенным скерцо, также показывает нам в Брукнере верного ученика.
Поставьте два эти сочинения рядышком, и вы увидите огонь и камень, лед и пламень, божий дар и яичницу (насчет последнего не уверен, ну да ладно) — могучий молот Брукнера и орешек Чайковского. Для того чтобы слушать их в концерте, требуются и настроения-то совершенно разные. «Щелкунчик» — это такой изящный, наполненный совершенными маленькими мелодиями рейсовый пароходик, вы можете сесть на него на одной пристани и сойти на другой, а Восьмая Брукнера — скорее океанский лайнер, если уж вы поднялись на его борт, плыть вам придется долго. Сойти с него не удастся, зато в пути вас ждут роскошные, изысканные яства, способные всякого привести в совершенное упоение. Ну вот скажите, не полную ли чушь я несу? Впрочем, вы поняли, что я хотел сказать.
1893-Й В СТИЛЕ ОДИННАДЦАТИЛЕТНЕГО ДЖЕЙМСА ДЖОЙСА. ТОЛЬКО ХУЖЕ «Восемнадцатьдевятьтри независимоготруда с Кейромгардией и, натевам, франко(масонско?)русские дуальные-дуэлянты ныне душевно посоюзились. Приветебе Гензель, приветот хумпердинга Энгельберта — нихрена имена ГеннриБенцКарлаФорд и наоборот. Ладно, пошли к артнуворишам, поком тамколокол тамтамит: „Гуно загнулся, слышь, Колпорт, и с петриличайковичем не пить нам уже чайку“. В честном Манчестере водоканал по улицам поканал, и мтабеле метелят кого ни поймают. Ну а эта ваша леди Маргарет Скоттгольф есть баба не стоящая внимания на все времена».
вернуться *
Английский издатель, который опубликовал «Хоббита» Толкиена и заказал продолжение, благодаря чему и появился знаменитый «Властелин колец». (Примеч. переводчика).
Талантливый русский музыкант, композитор и театральный деятель А. Верстовский был ровесником Пушкина и старшим современником Глинки. В 1862 г. после смерти композитора выдающийся музыкальный критик А. Серов писал, что «в отношении популярности Верстовский пересиливает Глинку», имея в виду необычайно стойкий успех его лучшей оперы «Аскольдова могила».
Вступив на музыкальное поприще в конце 1810-х гг., Верстовский более 40 лет находился в центре музыкально-театральной жизни России, активно участвуя в ней и как плодовитый композитор, и как влиятельный театральный администратор. Композитор был близко знаком со многими выдающимися деятелями русской художественной культуры. Он был «на ты» с Пушкиным, Грибоедовым, Одоевским. Тесная дружба и совместное творчество связывали его со многими писателями и драматургами — прежде всего А. Писаревым, М. Загоскиным, С. Аксаковым.
Литературно-театральное окружение оказало заметное влияние на формирование эстетических вкусов композитора. Близость к деятелям русского романтизма и славянофилам сказалась и в приверженности Верстовского к русской старине, и в его тяготении к «дьявольской» фантастике, к вымыслу, причудливо соединявшемуся с любовным воспроизведением характерных примет национального быта, реальных исторических лиц и событий.
Верстовский родился в имении Селиверстово Тамбовской губернии. Отец композитора был внебрачным сыном генерала А. Селиверстова и пленной турчанки, и потому фамилия его — Верстовский — образована от части родовой фамилии, а сам он был приписан к дворянскому сословию как выходец из «польского шляхетства». Музыкальное развитие мальчика проходило в благоприятной обстановке. В семье много музицировали, у отца был собственный крепостной оркестр и большая по тем временам нотная библиотека. С 8 лет будущий композитор начал выступать в любительских концертах как пианист, а вскоре проявилась и его склонность к музыкальному сочинительству.
скрытый текст
В 1816 г. по воле родителей юноша был определен в Институт корпуса инженеров путей сообщения в Петербурге. Однако, проучившись там всего один год, он оставил институт и поступил на государственную службу. Одаренного молодого человека захватила музыкальная атмосфера столицы, и он продолжает свое музыкальное образование под руководством самых известных петербургских педагогов. Верстовский брал уроки фортепиано у Д. Штейбельта и Дж. Филда, занимался игрой на скрипке, изучал теорию музыки и основы композиции. Здесь, в Петербурге, рождается и крепнет увлечение театром, страстным приверженцем которого он останется на всю жизнь. Со свойственной ему пылкостью и темпераментом Верстовский принимает участие в любительских спектаклях как актер, переводит на русский язык французские водевили, сочиняет музыку к театральным представлениям. Завязываются интересные знакомства с видными представителями театрального мира, поэтами, музыкантами, артистами. Среди них молодой литератор Н. Хмельницкий, маститый драматург А. Шаховской, критик П. Арапов, композитор А. Алябьев. В числе его знакомых был также Н. Всеволожский, основатель литературно-политического общества «Зеленая лампа», в которое входили многие будущие декабристы и Пушкин. Бывал на этих собраниях и Верстовский. Возможно, в это время и произошло его первое знакомство с великим поэтом.
В 1819 г. к двадцатилетнему композитору пришла слава, которую ему принесла постановка водевиля «Бабушкины попугаи» (на текст Хмельницкого). Воодушевленный успехом, Верстовский решает полностью посвятить себя служению любимому искусству. За первым водевилем последовали «Карантин», «Первый дебют актрисы Троепольской», «Дом сумасшедших, или Странная свадьба» и др. Водевиль, перенесенный с французской сцены и переделанный на русские нравы, становится одним из излюбленных жанров русской публики той поры. Остроумный и веселый, полный жизнеутверждающего оптимизма, он постепенно впитывает в себя традиции русской комической оперы и перерастает из развлекательной пьесы с музыкой в оперу-водевиль, в которой музыка выполняет важную драматургическую роль.
Современники высоко ценили Верстовского — автора водевилей. Грибоедов в процессе совместной работы над водевилем «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» (1823) писал композитору: «В красоте твоей музыки нисколько не сомневаюсь и заранее поздравляю себя с нею». Строгий ревнитель высокого искусства В. Белинский писал: Это не обыкновенная музыкальная болтовня, без смыслу, а что-то одушевленное жизнию сильного таланта. Верстовскому принадлежит музыка более чем к 30 водевилям. И хотя некоторые из них были написаны в соавторстве с другими композиторами, именно он был признан основоположником этого жанра в России, создателем, как писал Серов, «своеобразного кодекса водевильной музыки».
Блестящее начало композиторской деятельности Верстовского упрочилось его служебной карьерой. В 1823 г. в связи с назначением в канцелярию московского военного генерал-губернатора Д. Голицына молодой композитор переезжает в Москву. С присущей ему энергией и энтузиазмом он включается в московскую театральную жизнь, завязывает новые знакомства, дружеские и творческие контакты. В течение 35 лет Верстовский прослужил в московской театральной конторе, заведуя и репертуарной, и всей организационно-хозяйственной частью, фактически возглавляя единую в то время оперно-драматическую труппу Большого и Малого театров. И не случайно длительный период его служения театру современники называли «эпохой Верстовского». По воспоминаниям разных людей, знавших его, Верстовский был личностью весьма незаурядной, сочетавшей высокую природную одаренность музыканта с энергичным умом организатора — практика театрального дела. Несмотря на свои многочисленные обязанности, Верстовский продолжал много сочинять. Он был автором не только театральной музыки, но и разнообразных песен и романсов, с успехом исполнявшихся на сцене и прочно вошедших в городской быт. Ему свойственно тонкое претворение интонаций русской народной и бытовой песни-романса, опора на популярные песенно-танцевальные жанры, сочность, характерность музыкального образа. Отличительной особенностью творческого облика Верстовского является его склонность к воплощению волевых, энергичных, активных душевных состояний. Яркая темпераментность и особенная жизненная сила заметно отличают его произведения от творчества большинства его современников, окрашенного преимущественно в элегические тона.
Наиболее полно и самобытно дарование Верстовского проявилось в его песнях-балладах, которые он сам называл «кантатами». Это сочиненные в 1823 г. «Черная шаль» (на ст. Пушкина), «Три песни» и «Бедный певец» (на ст. В. Жуковского), отразившие тяготение композитора к театральной, драматизированной трактовке романса. «Кантаты» эти исполнялись и в инсценированном виде — с декорациями, в костюмах и с оркестровым сопровождением. Верстовский создавал и большие кантаты для солистов, хора и оркестра и разнообразные вокально-оркестровые сочинения «на случай», и духовные хоровые концерты. Самой же заветной сферой оставался музыкальный театр.
В творческом наследии Верстовского 6 опер. Первая из них — «Пан Твардовский» (1828) — написана на либр. Загоскина по его одноименной «страшной повести», опирающейся на западнославянский (польский) вариант легенды о Фаусте. Вторая опера, «Вадим, или Пробуждение двенадцати спящих дев» (1832), по балладе Жуковского «Громобой, или Двенадцать спящих дев», основана на сюжете из жизни Киевской Руси. В древнем Киеве происходит действие и третьей — самой знаменитой оперы Верстовского — «Аскольдова могила» (1835), по мотивам одноименной историко-романтической повести Загоскина.
Публика восторженно приветствовала появление первых трех опер Верстовского, сознательно стремившегося к созданию национальной русской оперы, основанной на историко-мифологических событиях из далекого полулегендарного прошлого и воплощающей высокоэтические и ярко национальные стороны народного характера. Романтизированное воспроизведение исторических событий, развертывающихся на фоне детально изображенных картин народного быта, с его обрядами, песнями, плясками, соответствовало художественным вкусам эпохи романтизма. Романтично и противопоставление реальной жизни героев из народа и мрачной демонической фантастики. Верстовский создал тип русской песенной оперы, в которой основой характеристики является русско-славянская песня-пляска, элегический романс, драматическая баллада. Вокальность, песенный лиризм он считал главным средством в создании живых, выразительных характеров и обрисовке человеческих чувств. Напротив, фантастические, волшебно-демонические эпизоды его опер воплощаются оркестровыми средствами, а также с помощью очень характерного для того времени приема мелодрамы (т. е. декламации на фоне оркестрового сопровождения). Таковы «ужасные» эпизоды заклинаний, колдовства, появления «адских» злых духов. Использование мелодрамы было вполне естественным в операх Верстовского, так как они представляли собой еще некий смешанный музыкально-драматический жанр, включавший прозаические разговорные диалоги. Примечательно, что в «Вадиме» главная роль, предназначавшаяся для знаменитого трагика П. Мочалова, была чисто драматической.
Появление «Ивана Сусанина» Глинки, поставленного через год после «Аскольдовой могилы». (1836), положило начало новому этапу в истории русской музыки, затмив собою все предшествующее и оттеснив наивно-романтические оперы Верстовского в прошлое. Композитор болезненно переживал утрату былой популярности. «Из всех статей, признанных мною твоими, я видел совершенное к себе забвение, точно будто меня и не существовало...» — писал он Одоевскому. — «Я первый обожатель прекраснейшего таланта Глинки, но не хочу и не могу уступить права первенства».
Не желая смириться с потерей своего авторитета, Верстовский продолжал сочинять оперы. Появившиеся в течение последнего периода жизни опера на сюжет из современной русской жизни «Тоска по родине» (1839), сказочно-волшебная опера «Сон наяву, или Чурова долина» (1844) и большая легендарно-фантастическая опера «Громобой» (1857) — свидетельствуют о творческих поисках как в отношении оперного жанра, так и в стилистической сфере. Однако, несмотря на отдельные удачные находки, особенно в последней опере «Громобой», отмеченной характерным для Верстовского русско-славянским колоритом, композитору все же не удалось вернуть былой славы.
В 1860 г. он оставил службу в московской театральной конторе, а 17 сентября 1862 г., на 5 лет пережив Глинку, Верстовский скончался. Последним его сочинением была кантата «Пир Петра Великого» на стихи его любимого поэта — А. С. Пушкина.
Это сообщение отредактировал Agleam - 01-03-2018 - 21:57
Agleam
Женат
01-03-2018 - 22:55
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.69
Отлично. Ясно как день. Хотя позвольте мне все же растолковать одно особенно запутанное место этой литании бессмыслицы, а именно: «Гуно загнулся, слышь, Колпорт, и с петриличайковичем не пить нам уже чайку». Тут имеется в виду примерно следующее: «Гуно[♫] умер (в 1893-м), зато родился Кол Портер, но, правда, и Петр Ильич Чайковский умер тоже». В общем, честно. Чтобы получить в 1893-м одного из величайших песенников всех времен, нам пришлось расстаться с Гуно и Чайковским.
В начале этого года Чайки съездил в Кембридж за степенью почетного доктора музыки, а недолгое время спустя продирижировал первым исполнением своей новой симфонии, Шестой, — продирижировал, скорее всего, одной рукой, поскольку другой крепко держался за маковку, дабы избавить слушателей из первого ряда от неприятных переживаний, вызванных упавшей им на колени головой. (Что ж, оно и впрямь было б ужасно, не правда ли? — подумайте хоть о том, сколько денег пришлось бы им снести в химчистку.) Свою Шестую симфонию он назвал «Патетической», и публика, присутствовавшая на первом исполнении, была ею более чем тронута. Впрочем, на этом мы задерживаться не станем.
Переберемся-ка лучше на остров Эллис, где недавно высадился Дворжак — и откуда, тоже недавно, отплыл домой Чайковский. Дворжак оказался здесь потому, что твердо решил переселиться в Америку. Дрожь пробирает, как подумаешь, что у него в багаже тоже лежал диплом почетного доктора музыки Кембриджского университета.
скрытый текст
Итак. Сейчас 1893-й — знаю, знаю, я это уже говорил, — и два очень разных композитора показывают публике две очень разные симфонии. Насчет огня и камня я тоже уже говорил, но вот они вновь перед нами: две симфонии, решительно поднявшие головы над бруствером, словно желая показать и то, какой мешаниной стилей и звуков была на самом-то деле «позднеромантическая» эпоха, и то, как по-разному обошлась жизнь с их создателями. С одной стороны, у нас имеется Шестая Чайковского, «Патетическая», — с цитатой из православного заупокойного песнопения, — симфония, которую считают одним из величайших в этом жанре достижений и описывают словами самыми разными: «гомосексуальная трагедия», «пессимистичнейшее высказывание за всю историю музыки». С другой — Симфония № 9 Дворжака, «Из Нового Света», — с цитатами из негритянских спиричуэл и американской народной музыки, — симфония, переполненная оптимистической радостью перед новым началом жизни. «Патетическая» и «Из Нового Света» — одни их названия уже говорят нам все потребное. Через несколько месяцев впавший в депрессию создатель «Патетической» выпьет — как кое-кто уверяет, намеренно — стакан зараженной холерой воды и умрет. Через несколько лет оптимистичный создатель «Из Нового Света» вернется в Прагу, станет директором консерватории и пожизненным пэром австрийской «палаты господ».
Две симфонии, два композитора, с двумя ни в чем не схожими судьбами, но оба — могучие представители высокого романтизма, создающие просто-напросто фантастическую музыку. Не полное, но окончательное отсутствие чувства юмора — вот что такое наша жизнь.
ПЕЧАТЬ ВЕКА Ух ты, какой, однако, неслабый скачок, — впрочем, я попросил бы почтенных господ читателей еще раз взглянуть на название этой книги. НЕполная! НЕполная! Договорились? Вот и ладушки. Итак, я намереваюсь совершить немилосердный скачок в 1897-й, а пока, с вашего разрешения, приподниму краешек ковра и покажу вам годы, которые проносятся под нами.
Я просто обязан упомянуть 1896-й, без коего этот фильм никогда не вышел бы на экраны. Виноват, залез совсем в другие наброски. Я просто обязан упомянуть 1896-й по причине Рихарда Штрауса и одного его сочинения. Речь идет о симфонии, более-менее симфонической поэме в трех частях, если быть точным: первые две минуты ее — это своего рода «Большой взрыв для оркестра» с лучшим из когда-либо придуманных использованием органа как оркестрового инструмента. Название позаимствовано у книги Ницше «Так говорил Заратустра». Часть этого сочинения снискала славу, но не так чтобы состояние, прозвучав в фильме Стенли Кубрика «2001: Космическая одиссея». Этот же год принес нам оперетту Гилберта и Салливана и множество разных событий в Южной Африке — слишком запутанных, чтобы вместиться в одну строку. Ну и разумеется, он соединил множество стран в первых современных Олимпийских играх. Все это плюс одна из величайших, романтичнейших (в «слезливом», я имею в виду, смысле этого слова) опер всех времен. Эта прекрасная опера называется… «Богемой». (Утрите слезы с глаз.) Увы, времени на нее у нас сейчас нет, — может быть, позже. Нам нужно двигаться дальше, запечатывать век.
Итак, уже 1897-й — а ловко мы в него проскочили, правда? — и мы продолжаем скользить дальше. Очень скоро настанет новый век, и что тогда с нами будет, а? Но еще не сейчас, — сейчас «fin de siècle», как выражаются в Лидсе, — осенняя пора девятнадцатого столетия. Королева Вика отпраздновала свое семидесятипятилетие, а самым приметным писателем стал Г. Дж. Уэллс. В этом году он перепугал всех «Человеком-невидимкой». а пару лет назад — «Машиной времени», в общем, работает человек. Кроме того, Дж. Дж. Томсон открыл электрон. У меня даже есть стенографическая запись именно этого момента:
…мать честная, какой же он маленький!
Здорово, правда? Как будто мы сами там побывали. Добавьте сюда мор в Индии и остаточные явления золотой лихорадки в канадском Клондайке, и вы словно бы ощутите приближение следующего века. Мир искусства пластического тоже перетекает в новый интересный период. Не успел сэр Генри Тейт пожертвовать свою галерею народу Британии, как художники вроде Матисса и Писсарро принялись создавать поразительные полотна. В этом году мы получили от Матисса «Обеденный стол», а от Писсарро — «Итальянский бульвар». Да и Роден тоже продолжает приводить публику в оторопь: в 1897-м — бронзовым портретом Виктора Гюго. Что касается музыки, Брамс, увы, скончался, а Малер стал музыкальным директором Венской оперы. Это, я полагаю, и хорошо и плохо — зависит от того, с какой стороны смотреть. Да, он сотворил с Венской оперой чудеса, но, говоря по правде, с трудом переносил дураков, а язык у старины Гуса был что твоя бритва.
Ну хорошо, а что вообще происходит с музыкой в 1897-м? Да много чего, и всякого разного! И дело не только в смешении стилей — но и в смешении языков. Беда не в том только, что в людях не стало согласия по поводу стиля создаваемых звуков или отношения к музыке. Нет. Очень скоро они начнут, если уже не начали, расходиться во взглядах на самую ее СУТЬ — на синтаксис, на язык, на правила, согласно которым музыка строится. Примерно то же происходит в литературе и в пластических искусствах — вскоре музыка вглядится в себя и скажет: «Нет, ну честное слово, что-то я тут ничего не понимаю. Придется вернуться к первоосновам, разобраться в том, как мы относимся к музыке и что ею считаем». И давайте смотреть правде в лицо: это дело такое, что начнешь и уже не остановишься.
Впрочем, пока все тихо. Атома никто еще не расщепил, и тональности тоже. М-м, если можно так выразиться. Собственно, если вам хочется убедиться в том, что «музыку» никто пока, что называется, не трогает и в случае чего она всегда окажется под рукой, обратитесь к Джону Филипу Соуза, к его сочинению 1897 года.
Сочинение называется «Звездно-полосатый навсегда» и оставляет ощущение чистого, дистиллированного Дяди Сэма в изложении для военного оркестра. Банковскому счету Соуза оно никакого ущерба не причинило, авторские отчисления за исполнение этой мелодии только при жизни принесли ему не меньше 300 косых. Шустрый какой оказался. Ну а нам с вами пора возвращаться в добрую старую Англию — с небольшой остановкой в Париже.
ПЕРЕПРАВА 1: ЗАПУТАННЫЕ МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИГРЫ 1899 (6)вернуться ♫
Гуно, Шарль — французский композитор, которого ныне помнят главным образом за переработку Первой прелюдии Баха в «Аве Мария». Одно время он подумывал о том, чтобы стать священником, однако в конечном счете верх в нем взяло композиторство. Он получил непременную Римскую премию (по-моему, они все ее получали) и даже провел пять лет в Лондоне, основав в нем то, что теперь именуется Королевским хоровым обществом. Обидно помещать Гуно в сноску, но, сами понимаете, на всех места не хватит. (Примеч. автора).
Прежде чем мы доберемся до 1899-го, остановимся, как я и обещал, в Париже 1897-го. Здесь, в Париже, родился и вырос Поль Дюка. Здесь он и жил, учился в Парижской консерватории, да, собственно, и преподавал в ней композицию до самой своей кончины в возрасте шестидесяти девяти лет. Он принадлежал к числу молодых людей, весьма увлекавшихся музыкой композитора Эдуарда Лало, родившегося в Лилле. Впрочем, к 1897-му Лало был уже мертв, а Дюка работал над симфонической поэмой — да и кто же над таковой не работал? — которая, как он надеялся, принесет ему славу: ему, тридцатидвухлетнему композитору, обладающему собственным голосом. Увы, мы, с нашим неполным, но правдивым подходом, не можем надолго задерживаться на мсье Дюка, не говоря уж об Эдуарде Лало (я, вопреки всему, надеюсь, что он произвел на свет двух дочерей с именами Лулу и Лейла, но доказательств сего не имею), однако о двух моментах упомянуть мы вправе. Первый: в 1897-м Дюка действительно предъявил публике доказательство того, что он обладает собственным голосом, а именно «Ученика чародея», столь любимого всеми поклонниками Диснея, хотя изначально вещь эта задумывалась как музыкальное изложение гётевского «Der Zauberlerhling». «Ученик чародея» — это одно из тех названий, что звучат одинаково поэтично на всех трех языках: на английском ему определенно присущи форма и стиль[*]; на немецком оно обладает внушительной помпезностью; что до французского — тут оно просто роскошно: «L’Apprenti Sorcier»! М-м-м. Прелесть что такое. И второе: с Дюка случилась трагедия — лет через десять после обретения собственного голоса он снова его потерял: когда Дюка было около сорока, он сжег все, что сочинил начиная с двадцати лет. Да, трагедия. Он принадлежал также к тем людям, которые, когда мы узнаем даты их жизни, кажутся нам попавшими не в свое время. Я, до того как узнал о нем хоть что-то, мысленно относил Дюка к поре Брамса и Мендельсона. А уяснив, что он был еще жив в 1935-м, испытал немалое потрясение. Поль Дюка и, ну, скажем… Черчилль, дышащие одним воздухом. В этом есть что-то неправильное, вам не кажется? Но ведь дышали же.
Ну вот и 1899-й, самый краешек. Мы замерли не просто на пороге великой неизвестности нового века, но и над зияющей пропастью новой эры. Музыкальной то есть. Со временем она получит название СОВРЕМЕННОЙ — Современная Эра, — что, на мой взгляд, довольно глупо, потому что, конечно, она современная, речь ведь идет о сегодняшнем дне. Какая же еще? Интересно только узнать, как вы назовете следующий период, — когда сожжете мосты, соединяющие вас с «современным»? ОЧЕНЬ современной эрой? ЧЕРТОВСКИ современной? «Такой современной, что слеза прошибает»? Понимаете? Где мы тогда-то окажемся? Ладно, поживем — увидим. А я, с вашего разрешения, помечу галочками эры, какие у меня уже имеются, — пока те, кто ведет у нас учет рабочего времени, самого меня в одну из них не запякали:
Хорошо. А теперь в любую уже минуту я получу Современную. И отлично, выйдет полный комплект. Не помню, чтобы я так радовался с тех пор, как мне подарили открытки с картинками всего подвижного состава Великой западной железной дороги, на которых стояли подписи машинистов. Бесценная вещь! Но довольно об этом, я как-никак собирался добраться до Англии, а точнее — до Мал верна, что в Вустершире. Ну, вы уже обо всем догадались, — разумеется, я направляюсь к дому замечательнейшего сына Англии, некоего Эдди «Эдельвейса» Элгара.
Да-да, того самого, с подвитыми кверху усами величиной с велосипедный руль — или, как сказал некогда некто: «Не столько с руль, сколько с целый велосипед!» — спасителя английской музыки Элгара. Но где же он? Не географически то есть, а «в общей картине», как иногда говорят о населенном привидениями доме. Что ж, если это способно помочь, давайте испробуем на нем вопросничек из разряда «или-или», один из тех, какими заполняют пустые места в субботних и воскресных номерах газет.
«Битлз» или «Роллинг Стоунс»?
О, думаю, «Битлз»!
Большой или малый?
Большой.
Роджер Мур или Шон Коннери?
М-м-м, скорее Роджер Мур. (Я, кстати, думаю, что ему пошли бы большие, подвитые кверху брови величиной с велосипедный руль.)
Брамс или Вагнер?
Вне всякого сомнения, Брамс.
Наверху или внизу?
Опять-таки, вне всякого сомнения, ВНИЗУ. Э-э, но не В ЧУЛАНЕ под лестницей!
Ваш самый неприятный жизненный опыт?
Однажды я передал портвейн соседу слева, а не справа.
Где или когда вы были счастливее всего?
На прогулке по Малверну с моей супругой, Алисой.
Кем вы хотели бы остаться в памяти людской?
Человеком, сочинившим нежное «Соспири». Определенно не усачом с оборота 20-фунтовой банкноты.
Ну как, помогло? Не очень? Извините. Все равно попробовать стоило.
Элгар был первым, с тех пор как в 1695-м умер Пёрселл, значительным английским композитором с мировым именем. Собственно, в промежутке между этими двумя Англию называли «страной без музыки». А Элгар все изменил. Он стал первым за многие годы композитором-британцем, не просто признанным «великим», но его музыка ясно говорила о земле, из которой она произрастает. Она звучит так, как никакая другая, — в ней нет красочности и звонкости русской музыки, нет мягкости и пуантилизма французской, нет суровости и непреклонности немецкой. Она звучит ПО-АНГЛИЙСКИ. Что, собственно, перестает удивлять, когда приглядишься к самому Элгару.
В 1899-м ему было сорок два. Он родился в Брод-хите, близ Вустера, в семье местного органиста и владельца музыкального магазина, человека, стоявшего в самом центре музыкальной жизни города. «Поток музыки протекал через наш дом и магазин, и я постоянно омывался в нем», — сказал однажды Элгар. Первыми его успешными сочинениями были кантаты — «Свет жизни», «Король Олаф» и «Карактакус». Прелестные, «пропитанные своим временем» хоровые вещи, которым, впрочем, предстояло оказаться в тени того, что было написано в 1899-м и после него. Именно в этом году Элгар создал череду пьес, построенных на одной короткой теме. Он назвал их «Вариациями на оригинальную тему „Загадка“», или, для краткости, «Вариациями „Загадка“».
Строго говоря, загадок получилось две. Первая состояла в том, что каждая пьеса представляла собой музыкальный портрет одного из друзей композитора, но сами эти друзья обозначались лишь инициалами либо прозвищами. Так что обществу 1899 года пришлось гадать, кто в какой пьесе изображен. К примеру, самая популярная из них, «Нимрод», относится к издателю Элгара. Каким образом? Нимрод назван в Библии «сильным звероловом», — охотник по-немецки «jaeger», — а издателем Элгара был Август Яегер. Понимаете? Не бог весть как сложно, однако не так уж и плохо. А вот вторая загадка, возможно, более интересна, и сводится она к вопросу: что представляет собой главная тема? Оригинальная ли это тема, сочиненная самим Элгаром, — и точка? Или в ней (ходят такие слухи) запрятана какая-то хорошо известная мелодия? Одни говорят — оригинальная, другие — что это всего-навсего песенка «Забыть ли старую любовь», но только искаженная, третьи же уверяют, будто это «Правь, Британия», а то и «Калинка-малинка»[♫] ☺. Существует даже научная школа — да, тайна сия в ходе лет занимала умы многих музыковедов (или в данном случае правильнее назвать их музыконеведами?), — утверждающая, что тема эта вовсе никакая не тема, а просто мелодия, «построенная» на другой мелодии, причем сама другая ни разу в произведении не звучит. Вы что-нибудь поняли? Нет? Ну ладно. Собственно говоря, оно и неважно. Что до самого Элгара, то, когда его просили пролить на эту загадку свет, он в духе истинно английской школы (начальной) отвечал приблизительно так: «Хрен вам! Не дождетесь!» Виноват, сейчас перефразирую: он демонстрировал редкостную чинность, всю свою жизнь храня совершеннейшее молчание на сей счет, и в конце концов унес тайну «Загадки» в могилу. Но, по счастью, хоть сами «Вариации» нам оставил.
вернуться *
Как и на русском. (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Если честно, последнее придумал я сам. (Примеч. автора).
Многосторонняя деятельность Б. Сметаны была подчинена единой цели — созданию профессиональной чешской музыки. Выдающийся композитор, дирижер, педагог, пианист, критик, музыкально-общественный деятель, Сметана выступил в то время, когда чешский народ осознал себя нацией со своей собственной, самобытной культурой, активно противостоящей господству Австрии в политической и духовной сфере.
Любовь чехов к музыке известна с давних времен. Освободительное гуситское движение XV в. породило боевые песни-гимны; в XVIII столетии чешские композиторы внесли весомый вклад в развитие классической музыки Западной Европы. Домашнее музицирование — сольная скрипичная и ансамблевая игра — стало характерным признаком быта простого народа. Любили музыку и в семье отца Сметаны, пивовара по профессии. С 5 лет будущий композитор играл на скрипке, а в 6 публично выступил как пианист. В школьные годы мальчик с увлечением играет в оркестре, начинает сочинять. Свое музыкально-теоретическое образование Сметана завершает в Пражской консерватории под руководством И. Прокша, одновременно он совершенствуется в игре на фортепиано.
К этому же времени (40-е гг.) относится знакомство Сметаны с Р. Шуманом, Г. Берлиозом и Ф. Листом, гастролировавшими в Праге. Впоследствии Лист высоко оценит произведения чешского композитора и окажет ему поддержку. Находясь в начале своего творческого пути под влиянием романтиков (Шумана и Ф. Шопена), Сметана пишет много фортепианной музыки, особенно в жанре миниатюры: польки, багатели, экспромты.
скрытый текст
События революции 1848 г., в которых Сметане довелось принимать участие, нашли живой отклик в его героических песнях («Песнь свободы») и маршах. Тогда же началась педагогическая деятельность Сметаны в открытой им школе. Однако поражение революции привело к усилению реакции в политике Австрийской империи, душившей все чешское. Преследование передовых деятелей создало огромные трудности на пути патриотических начинаний Сметаны и заставило его эмигрировать в Швецию. Он поселился в Гетеборге (1856-61).
Подобно Шопену, запечатлевшему образ далекой родины в своих мазурках, Сметана пишет «Воспоминания о Чехии в форме полек» для фортепиано. Тогда же он обращается к жанру симфонической поэмы. Вслед за Листом Сметана использует сюжеты из европейской литературной классики — В. Шекспира («Ричард III»), Ф. Шиллера («Лагерь Валленштейна»), датского писателя А. Эленшлегера («Гакон Ярл»). В Гетеборге Сметана выступает как дирижер Общества классической музыки, пианист, занимается педагогической деятельностью.
60-е гг. — время нового подъема национального движения в Чехии, и возвратившийся на родину композитор активно включается в общественную жизнь. Сметана стал создателем чешской классической оперы. Даже за открытие театра, где певцы могли бы петь на родном языке, пришлось выдержать упорную борьбу. В 1862 г. по инициативе Сметаны был открыт Временный театр, где в течение многих лет он работал дирижером (1866-74) и ставил свои оперы.
Оперное творчество Сметаны исключительно разнообразно по тематике и жанрам. В первой опере — «Бранденбуржцы в Чехии» (1863) — рассказывается о борьбе с немецкими завоевателями в XIII в., события далекой старины здесь прямо перекликались с современностью. Вслед за историко-героической оперой Сметана пишет веселую комедию «Проданная невеста» (1866) — свое самое известное, пользующееся огромной популярностью произведение. Неистощимый юмор, жизнелюбие, песенно танцевальный характер музыки выделяют ее даже среди комических опер второй половины XIX в. Следующая опера — «Далибор» (1868) — героическая трагедия, написанная на сюжет старинной легенды о рыцаре, заточенном в башню за сочувствие и покровительство восставшему народу, и его возлюбленной Миладе, которая погибает, пытаясь спасти Далибора.
По инициативе Сметаны был проведен всенародный сбор средств на постройку Национального театра, который в 1881 г. открылся премьерой его новой оперы «Либуше» (1872). Это эпопея о легендарной основательнице Праги Либуше, о чешском народе. Композитор назвал ее «торжественной картиной». И сейчас в Чехословакии существует традиция исполнения этой оперы в дни национальных праздников, особо знаменательных событий. После «Либуше» Сметана пишет главным образом комические оперы: «Две вдовы», «Поцелуй», «Тайна». Будучи дирижером оперного театра, он пропагандирует не только чешскую, но и зарубежную музыку — в особенности новых славянских школ (М. Глинка, С. Монюшко). Для постановки опер Глинки в Праге из России был приглашен М. Балакирев.
Сметана стал создателем не только национальной классической оперы, но и симфонизма. Больше чем симфония его привлекает программная симфоническая поэма. Высшее достижение Сметаны в оркестровой музыке — создававшийся в 70-е гг. цикл симфонических поэм «Моя родина» — эпопея о чешской земле, ее народе, истории. Поэма «Вышеград» (Вышеград — старинная часть Праги, «стольный город князей и королей чешских») — сказание о героическом прошлом и былом величии родины.
Романтически красочная музыка в поэмах «Влтава, Из чешских полей и лесов» рисует картины природы, привольные просторы родной земли, по которой разносятся звуки песен и танцев. В «Шарке» оживают старинные предания и легенды. «Табор» и «Бланик» рассказывают о гуситских героях, воспевают «славу земли Чешской».
Тема родины воплощается и в камерной фортепианной музыке: «Чешские танцы» — собрание картинок народного быта, заключающее все многообразие танцевальных жанров Чехии (полька, скочна, фуриант, coyседка и т. п.).
Сочинение музыки у Сметаны всегда сочеталось с интенсивной и разносторонней общественной деятельностью — особенно в период жизни в Праге (60-е — первая половина 70-х гг.). Так, руководство хоровым обществом «Глагол Пражский» способствовало созданию множества произведений для хора (в том числе драматической поэмы о Яне Гусе «Три всадника»). Сметана входит в товарищество передовых деятелей чешской культуры «Умелецка беседа» и возглавляет его музыкальную секцию.
Композитор был одним из основателей Филармонического общества, способствовавшего музыкальному просвещению народа, знакомству с классикой и новинками отечественной музыки, а также чешской вокальной школы, в которой он сам занимался с певцами. Наконец, Сметана работает как музыкальный критик и продолжает выступления в качестве пианиста-виртуоза. Только тяжелая нервная болезнь и потеря слуха (1874) заставили композитора отказаться от работы в оперном театре и ограничили размах его общественной деятельности.
Сметана оставил Прагу и поселился в деревне Ябкенице. Однако он продолжает много сочинять (завершает цикл «Моя родина», пишет последние оперы). Как и раньше (еще в годы шведской эмиграции скорбь о смерти жены и дочери вылилась в фортепианное трио) свои личные переживания Сметана воплощает в камерно-инструментальных жанрах. Создается квартет «Из моей жизни» (1876) — рассказ о собственной судьбе, неотделимой от судьбы чешского искусства. Каждая часть квартета имеет программное пояснение автора. Полная надежд молодость, готовность «к бою в жизни», воспоминания о веселых днях, танцах и музыкальных импровизациях в салонах, поэтическое чувство первой любви и, наконец, «радость при взгляде на путь, пройденный в национальном искусстве». Но все заглушает монотонный высокий звук — словно зловещее предостережение.
Кроме уже названных произведений последнего десятилетия Сметана пишет оперу «Чертова стена», симфоническую сюиту «Пражский карнавал» начинает работу над оперой «Виола» (по комедии Шекспира «Двенадцатая ночь»), закончить которую помешала усиливающаяся болезнь. Тяжелое состояние композитора в последние годы было скрашено признанием его творчества чешским народом, которому он посвятил свое творчество.
К. Зенкин
Сметана утверждал и страстно отстаивал высокие национальные художественные идеалы в трудных общественных условиях, в полной драматизма жизненной схватке. Всю свою кипучую деятельность, как гениальный композитор, пианист, дирижер и музыкально-общественный деятель, он посвятил прославлению родного народа.
Жизнь Сметаны — творческий подвиг. Он обладал неукротимой волей и упорством в достижении поставленной цели и наперекор всем житейским невзгодам сумел полностью осуществить свои замыслы. А замыслы эти были подчинены одной главной идее — помочь музыкой чешскому народу в его героической борьбе за свободу и независимость, вселить в него чувство бодрости и оптимизма, веру в конечную победу правого дела.
Сметана справился с этой трудной, ответственной задачей, ибо находился в гуще жизни, активно откликался на социально-культурные запросы современности. Своим творчеством, равно как и общественной деятельностью, он способствовал небывалому расцвету не только музыкальной, но шире — всей художественной культуры родины. Вот почему имя Сметаны священно для чехов, а музыка его, подобно боевому знамени, вызывает законное чувство национальной гордости.
Гений Сметаны раскрылся не сразу, а созревал постепенно. Революция 1848 года помогла ему осознать свои общественные и художественные идеалы. Начиная с 1860-х годов, на пороге сорокалетия Сметаны, его деятельность приобретает необычайно широкий размах: он возглавляет как дирижер симфонические концерты в Праге, руководит оперным театром, выступает как пианист, пишет критические статьи. Но главное — творчеством своим пролагает реалистические пути развития отечественного музыкального искусства. В его творениях отразилась еще более грандиозная по масштабам, неуемная, наперекор всем препятствиям, тяга к свободе закрепощенного чешского народа.
В самый разгар ожесточенной схватки с силами общественной реакции Сметану постигло несчастье, страшнее которого нет для музыканта: он внезапно оглох. Ему было тогда пятьдесят лет. Испытывая тяжелые физические страдания, Сметана прожил еще десять лет, которые провел в напряженном творческом труде.
Исполнительская деятельность прекратилась, однако творческая работа продолжалась с прежней интенсивностью. Как не вспомнить в этой связи Бетховена — ведь история музыки не знает других примеров, столь же разительных в проявлении величия духа художника, мужественного в несчастье!..
Наивысшие достижения Сметаны связаны с областью оперы и программного симфонизма.
Как чуткий художник-гражданин, приступив в 1860-х годах к реформаторской деятельности, Сметана прежде всего обратился к опере, ибо именно в этой сфере разрешались актуальнейшие, злободневные вопросы становления национальной художественной культуры. «Основная и благороднейшая задача нашего оперного театра — развивать отечественное искусство»,— говорил он. В его восьми оперных творениях отражены многие стороны жизни, закреплены разнообразные жанры оперного искусства. Каждое из них отмечено индивидуально неповторимыми чертами, но всем им присуща одна главенствующая черта — в операх Сметаны ожили образы простых людей Чехии и ее славных героев, мысли и чувства которых близки широким кругам слушателей.
Сметана обратился также к области программного симфонизма. Именно конкретность образов бестекстовой программной музыки позволила композитору донести до слушательских масс свои патриотические замыслы. Крупнейший среди них — симфонический цикл «Моя родина». Это произведение сыграло огромную роль в развитии чешской инструментальной музыки.
Сметана оставил и множество других сочинений — для хора без сопровождения, фортепиано, струнного квартета и т. д. К какому бы жанру музыкального искусства он ни обращался — все, к чему прикасалась взыскательная рука мастера, расцветало как национально-самобытное художественное явление, стоящее на уровне высоких достижений мировой музыкальной культуры XIX века.
Напрашивается сравнение исторической роли Сметаны в создании чешской музыкальной классики с тем, что сделал Глинка для русской музыки. Недаром Сметану называют «чешским Глинкой».
* * *
Бедржих Сметана родился 2 марта 1824 года в старинном городке Литомышль, расположенном в юго-восточной Чехии. Его отец служил пивоваром в графском имении. С годами семья росла, отцу приходилось искать более выгодных условий для работы, и он нередко переезжал с места на место. Все это были также небольшие города, окруженные селами и деревнями, которые часто навещал юный Бедржих; жизнь крестьян, их песни и пляски были ему хорошо знакомы с детства. Любовь к простым людям Чехии он сохранил на всю жизнь.
Отец будущего композитора был незаурядным человеком: много читал, интересовался политикой, увлекался идеями будителей. В доме часто музицировали, сам он играл на скрипке. Неудивительно, что и у мальчика рано проявился интерес к музыке, а прогрессивные идеи отца дали замечательные всходы в зрелые годы деятельности Сметаны.
С четырех лет Бедржих учится игре на скрипке, причем столь успешно, что через год принимает участие в исполнении гайдновских квартетов. Шести лет он выступает публично как пианист и тогда же пытается сочинять музыку. Обучаясь в гимназии, в дружеской среде он часто импровизирует танцы (сохранилась грациозная и мелодичная «Луизина полька», 1840 год); усердно играет на фортепиано. В 1843 году Бедржих записывает в своем дневнике горделивые слова: «С божьей помощью и милостью я стану по технике Листом, по композиции Моцартом». Решение созрело: он должен целиком посвятить себя музыке.
Семнадцатилетний юноша переезжает в Прагу, живет впроголодь — отец недоволен сыном, отказывает ему в помощи. Но Бедржих нашел себе достойного руководителя — известного педагога Йозефа Прокша, которому вверил свою судьбу. Четыре года занятий (1844—1847) были очень плодотворными. Формированию Сметаны как музыканта способствовало также то, что в Праге ему удалось послушать Листа (1840), Берлиоза (1846), Клару Шуман (1847).
К 1848 году закончились годы учения. Каков же их итог?
Сметана еще в юношеские годы увлекался музыкой бальных и народно-бытовых танцев — писал вальсы, кадрили, галопы, польки. Он находился, казалось бы, в русле традиций модных салонных авторов. Сказывалось и влияние Шопена, с его гениальным умением поэтически претворить танцевальные образы. К тому же стремился молодой чешский музыкант.
Он писал и романтические пьесы — своего рода «пейзажи настроений», подпадая под воздействие Шумана, отчасти Мендельсона. Однако у Сметаны сильна классическая «закваска». Он преклоняется перед Моцартом, а в своих первых крупных композициях (сонаты для фортепиано, оркестровые увертюры) опирается на Бетховена. Все же ближе всего ему Шопен. И как пианист он часто играет его произведения, являясь, по отзыву Ганса Бюлова, одним из лучших «шопенистов» своего времени. А позже, в 1879 году, Сметана указывал: «Шопену, его произведениям, я обязан успеху, которым пользовались мои концерты, и с того момента, как я узнал и понял его сочинения, мне были ясны и мои творческие задачи в будущем».
Итак, в двадцатичетырехлетнем возрасте Сметана уже вполне овладел и композиторской и пианистической техникой. Ему надо было лишь найти применение своим силам, а для этого — лучше познать самого себя.
К тому времени Сметана открыл музыкальную школу, которая дала ему возможность кое-как существовать. Он стоял на пороге женитьбы (состоялась в 1849 году) — надо подумать о том, как обеспечить будущую семью. В 1847 году Сметана предпринял по стране концертную поездку, которая, однако, материально не оправдала себя. Правда, в самой Праге его знают и ценят как пианиста и педагога. Но Сметана-композитор почти совсем неизвестен. В отчаянии он письменно обращается за помощью к Листу, горестно вопрошая: «Кому может довериться художник, как не такому же художнику, каким он сам является? Богачи — эти аристократы — без сожаления смотрят на бедняка: пусть погибает с голоду!..». К письму Сметана приложил свои «Шесть характерных пьес» для фортепиано.
Благородный пропагандист всего передового в искусстве, щедрый на помощь, Лист сразу же ответил дотоле неизвестному ему молодому музыканту: «Ваши пьесы я отношу к самым лучшим, глубоко прочувствованным и тонко разработанным среди всех, с которыми мне удалось познакомиться за последнее время». Лист способствовал тому, что эти пьесы были напечатаны (они опубликованы в 1851 году и помечены op. 1). Отныне его моральная поддержка сопутствовала всем творческим начинаниям Сметаны. «Лист,— говорил он, — ввел меня в художественный мир». Но пройдут еще долгие годы, пока Сметане удастся добиться признания в этом мире. Толчком послужили революционные события 1848 года.
Революция окрылила чешского композитора-патриота, придала ему силы, помогла осознать те идейно-художественные задачи, которые настойчиво выдвигались современной действительностью. Свидетель и непосредственный участник бурных волнений, охвативших Прагу, Сметана в короткий срок написал ряд значительных произведений: «Два революционных марша» для фортепиано, «Марш студенческого легиона», «Марш национальной гвардии», «Песнь свободы» для хора с фортепиано, «Ликующую увертюру» D-dur (Увертюра была исполнена под управлением Ф. Шкроупа в апреле 1849 года. «Это моя первая оркестровая композиция»,— указывал Сметана в 1883 году; тогда же он ее переработал.).
С этими произведениями в музыке Сметаны утверждается патетика, которая вскоре станет типичной для его трактовки свободолюбивых патриотических образов. На ее формирование заметное влияние оказали марши и гимны французской революции конца XVIII века, а также героика Бетховена. Сказывается, хотя и робко, воздействие чешской гимнической песенности, рожденной гуситским движением. Национальный склад возвышенной патетики, однако, отчетливо проявится лишь в зрелый период творчества Сметаны.
Его следующим крупным сочинением явилась «Торжественная симфония» E-dur, написанная в 1853 году и впервые исполненная два года спустя под управлением автора. (Это было его первое выступление как дирижера). Но при передаче более масштабных замыслов композитор еще не смог выявить всю самобытность своей творческой индивидуальности. Оригинальнее оказалась третья часть — скерцо в духе польки; оно позже часто исполнялось как самостоятельная оркестровая пьеса. Сметана вскоре сам осознал неполноценность своей симфонии и более к этому жанру не обращался. Его младший соратник — Дворжак стал создателем национально-чешской симфонии.
Таковы были годы интенсивных творческих исканий. Они многому научили Сметану. Тем более тяготила его узкая сфера педагогики. К тому же омрачилось и личное счастье: он уже стал отцом четырех детей, но трое из них умерли в младенческом возрасте. Свои горестные думы, вызванные их смертью, композитор запечатлел в фортепианном трио g-moll, музыке которого присуща мятежная порывистость, драматизм и вместе с тем мягкая, национально окрашенная элегичность.
Жизнь в Праге опостылела Сметане. Он не мог в ней более оставаться, когда в Чехии еще более сгустился мрак реакции. По совету друзей, Сметана уезжает в Швецию. Перед отъездом он, наконец, лично познакомился с Листом; затем, в 1857 и 1859 годах посетил его в Веймаре, в 1865 — в Будапеште, а Лист, в свою очередь когда в 60—70-х годах приезжал в Прагу, всегда навещал Сметану. Так крепла дружба между великим венгерским музыкантом и гениальным чешским композитором. Их сближали не только художественные идеалы: народы Венгрии и Чехии имели общего врага — ненавистную австрийскую монархию Габсбургов.
Пять лет (1856—1861) Сметана находился на чужбине, живя по преимуществу в приморском шведском городе Гётеборге. Здесь он развил кипучую деятельность: организовал симфонический оркестр, с которым выступал в качестве дирижера, успешно концертировал как пианист (в Швеции, Германии, Дании, Голландии), имел много учеников. И в творческом отношении данный период был плодотворным: если 1848 год вызвал решительный перелом в мировоззрении Сметаны, усилив в нем прогрессивные черты, то годы, проведенные за рубежом, способствовали укреплению его национальных идеалов и одновременно — росту мастерства. Можно сказать, что именно в эти годы, тоскуя по родине, Сметана окончательно осознал свое призвание национально-чешского художника.
В двух направлениях развивалась его композиторская работа.
С одной стороны, продолжались ранее начатые опыты по созданию фортепианных пьес, овеянных поэзией чешских танцев. Так, еще в 1849 году был написан цикл «Свадебных сцен», который много лет спустя сам Сметана охарактеризовал как задуманный в «истинно чешском стиле». Опыты продолжены в другом фортепианном цикле — «Воспоминания о Чехии, написанные в форме польки» (1859). Здесь закладывались национальные основы музыки Сметаны, но преимущественно в лирико-бытовом преломлении.
С другой стороны, важное значение для его художественной эволюции имели три симфонические поэмы: «Ричард III» (1858, по трагедии Шекспира), «Лагерь Валленштейна» (1859, по драме Шиллера), «Ярл Гакон» (1861, по трагедии датского поэта-романтика Эленшлегера). В них совершенствовалась возвышенная патетика творчества Сметаны, связанная с воплощением героико-драматических образов.
Прежде всего примечательна тематика этих произведений: Сметану увлекла идея борьбы против узурпаторов власти, ярко выраженная в литературных сочинениях, которые легли в основу его поэм (кстати, сюжет и образы трагедии датчанина Эленшлегера перекликаются с шекспировским «Макбетом»), Вместе с тем в них встречаются и сочные сцены из народной жизни, особенно в шиллеровском «Лагере Валленштейна», что, по мысли композитора, могло актуально прозвучать в годы жестокого угнетения его родины.
Новаторским был и музыкальный замысел новых сочинений Сметаны: он обратился к жанру «симфонических поэм», незадолго до того разработанному Листом. Это — первые шаги чешского мастера в овладении выразительными возможностями, которые ему открылись в области программного симфонизма. Причем Сметана не был слепым подражателем листовских концепций — он выковывал свои методы композиции, свою логику сопоставления и развития музыкальных образов, что с замечательным совершенством позже закрепил в симфоническом цикле «Моя родина».
И в других отношениях «гётеборгские» поэмы явились важными подступами к решению новых творческих задач, которые поставил себе Сметана. Возвышенный пафос и драматизм их музыки предвосхищает стиль опер «Далибор» и «Либуше», а жизнерадостные, брызжущие весельем сцены из «Лагеря Валленштейна», окрашенные чешским колоритом, дают словно прообраз увертюры к «Проданной невесте». Так сблизились, друг друга обогащая, указанные выше две важнейшие стороны творчества Сметаны — народно-бытовая и патетическая.
Отныне он уже подготовлен к свершению новых, еще более ответственных идейно-художественных задач. Но их можно осуществить только на родине. Он хотел вернуться в Прагу и потому, что с Гётеборгом связаны тяжелые воспоминания: на Сметану обрушилось новое страшное несчастье — в 1859 году здесь смертельно заболела и вскоре умерла его горячо любимая жена...
Весной 1861 года Сметана вернулся в Прагу, с тем чтобы до конца своих дней более не покидать столицу Чехии.
Ему тридцать семь лет. Он полон творческих сил. Предшествующие годы закалили его волю, обогатили жизненный и художественный опыт, укрепили веру в себя. Он знает, что должен отстаивать, чего добиваться. Такой художник самой судьбой был призван к тому, чтобы возглавить музыкальную жизнь Праги и даже более того — обновить весь строй музыкальной культуры Чехии.
Этому благоприятствовало оживление общественно-политической и культурной обстановки в стране. Кончились дни «баховской реакции». Крепнут голоса представителей прогрессивной чешской художественной интеллигенции. В 1862 году открывается так называемый «Временный театр», построенный на народные средства, где ставятся музыкальные спектакли. Вскоре начинает свою деятельность «Умелецка беседа» — «Художественный клуб», объединивший страстных патриотов — писателей, художников, музыкантов. Одновременно организуется хоровое объединение — «Глагол пражский», на своем знамени начертавшее знаменитые слова: «Песней к сердцу, сердцем к родине».
Сметана является душой всех этих организаций. Он руководит музыкальной секцией «Художественного клуба» (писателей возглавляет Неруда, художников — Манес), устраивает здесь концерты — камерные и симфонические, работает с хором «Глагола», а творчеством своим способствует расцвету «Временного театра» (спустя же несколько лет и как дирижер).
Стремясь пробудить чувство национальной гордости чехов за свою музыку, Сметана часто выступал в печати. «Наш народ,— писал он,— давно прославился как народ музыкальный, и задача художника, воодушевленного любовью к родине, состоит в том, чтобы укрепить эту славу».
А в другой статье, написанной по поводу организованного им абонемента симфонических концертов (это явилось новшеством для пражан!), Сметана утверждал: «В программы включаются шедевры музыкальной литературы, но особое внимание уделяется славянским композиторам. Почему до сих пор не исполнялись произведения русских, польских, южнославянских авторов? Даже редко встречались имена наших отечественных композиторов...». Слова Сметаны не расходились с делами: в 1865 году он дирижировал оркестровыми сочинениями Глинки, в 1866 году поставил во «Временном театре» «Ивана Сусанина», а в 1867 — «Руслана и Людмилу» (для чего пригласил в Прагу Балакирева), в 1878 — оперу Монюшко «Галька» и т. д.
Вместе с тем 60-е годы знаменуют период высшего расцвета его творчества. Почти одновременно у него зародился замысел четырех опер, и едва закончив одну, он приступал к сочинению следующей. Параллельно создавались хоры для «Глагола» (Первый хор на чешский текст был создан в 1860 году («Чешская песнь»). Наиболее крупные хоровые произведения Сметаны — «Рольницка» (1868), воспевающая труд крестьянина, и широко развернутая, красочная «Песнь у моря» (1877). Среди прочих сочинений выделяется гимническая по складу песня «Приданое» (1880) и радостная, ликующая «Наша песнь» (1883), выдержанная в ритме польки.), фортепианные пьесы, обдумывались крупные симфонические творения.
«Бранденбуржцы в Чехии» — так называется первая опера Сметаны, законченная в 1863 году. В ней воскрешаются события далекого прошлого, относящиеся к XIII веку. Тем не менее содержание ее остро актуально. Бранденбуржцы — это немецкие феодалы (из маркграфства бранденбургского), грабившие славянские земли, попиравшие права и достоинство чехов. Так было в прошлом, но так осталось и при жизни Сметаны — ведь против онемечения Чехии боролись лучшие его современники! Волнующий драматизм в обрисовке личных судеб героев сочетался в опере с показом жизни простых людей — охваченной бунтарским духом пражской бедноты, что являлось смелым новшеством в музыкальном театре. Неудивительно, что это произведение было враждебно встречено представителями общественной реакции.
Опера была представлена на конкурс, объявленный дирекцией «Временного театра». Три года пришлось бороться за ее постановку на сцене. Сметана, наконец, получил премию и был приглашен в театр главным дирижером. В 1866 году состоялась премьера «Бранденбуржцев», прошедшая с огромным успехом — автора многократно вызывали после каждого акта. Успех сопутствовал и следующим спектаклям (в течение одного только сезона «Бранденбуржцы» прошли четырнадцать раз!).
Еще не отзвучала эта премьера, как начала готовиться постановка нового сочинения Сметаны — повсеместно прославившей его комической оперы «Проданная невеста». Первые эскизы к ней были набросаны еще к 1862 году, в следующем Сметана исполнил увертюру в одном из своих концертов. Работа спорилась, но композитор по нескольку раз переделывал отдельные номера: как говорили его друзья, он так интенсивно «чехизировался», то есть все глубже проникался народно-чешским духом, что уже не мог удовлетвориться ранее достигнутым. Сметана продолжал совершенствовать свою оперу и после ее постановки, осуществленной весной 1866 года (спустя пять месяцев после премьеры «Бранденбуржцев»!): в ближайшие четыре года он дал еще две редакции «Проданной невесты», расширив и углубив содержание своего бессмертного произведения.
Но враги Сметаны не дремали. Они ждали только случая, чтобы открыто напасть на него. Такой случай представился, когда в 1868 году была поставлена третья опера Сметаны — «Далибор» (работа над ней началась еще в 1865 году). Сюжет, как и в «Бранденбуржцах», взят из истории Чехии: на сей раз это конец XV века. В древней легенде о благородном рыцаре Далиборе Сметана подчеркнул идею освободительной борьбы.
Новаторский замысел определил необычные средства выразительности. Противники Сметаны заклеймили его как ярого вагнерианца, якобы отрекшегося от национально-чешских идеалов. «Ничего у меня нет от Вагнера,— с горечью возражал Сметана.— Это даже Лист подтвердит». Тем не менее травля усиливалась, нападки становились все более яростными. В результате опера прошла всего шесть раз и была снята с репертуара.
(В 1870 году «Далибор» был дан три раза, в 1871 — два, в 1879 — три; лишь с 1886 года, уже после смерти Сметаны, возродился интерес к этой опере. Ее очень высоко ценил Густав Малер, и когда его пригласили главным дирижером Венской оперы, потребовал, чтобы «Далибор» был поставлен; премьера оперы состоялась в 1897 году. Через два года она прозвучала под управлением Э. Направника в петербургском Мариинском театре.)
То был сильный удар для Сметаны: он не мог примириться со столь несправедливым отношением к своему любимому детищу и даже сердился на друзей, когда, расточая похвалы «Проданной невесте», они забывали о «Далиборе».
Но непреклонный и отважный в своих исканиях, Сметана продолжает работу над четвертой оперой — «Либуше» (первоначальные наброски относятся к 1861 году, либретто закончено в 1866 году). Это эпическое повествование на легендарный сюжет о мудрой правительнице древней Чехии. Ее деяния воспеты многими чешскими поэтами и музыкантами; их самые светлые мечты о будущем родины связывались с призывом Либуше к национальному единству и моральной стойкости угнетенного народа. Так, Эрбен вложил в ее уста пророчество, полное глубокого смысла:
Вижу я зарево, сечу сражений, Острый клинок твою грудь пробьет, Узнаешь ты беды и мрак запустений, Но духом не падай, мой чешский народ!
К 1872 году Сметана завершил свою оперу. Но он отказался от ее постановки. Дело в том, что готовилось великое национальное торжество. Еще в 1868 году состоялась закладка фундамента Национального театра, который должен был заменить тесное помещение «Временного театра». «Народ — себе» — под таким горделивым девизом собирались средства на постройку нового здания. Сметана решил приурочить премьеру «Либуше» к этому национальному торжеству. Лишь в 1881 году открылись двери нового театра. Сметана тогда уже не мог услышать своей оперы: он был глух.
Самое тяжелое из всех несчастий, которые поражали Сметану,— глухота внезапно настигла его в 1874 году. До предела напряженный труд, травля недругов, с остервенением ополчившихся против Сметаны, породили острое заболевание слуховых нервов и трагическую катастрофу. Жизнь его оказалась исковерканной, но стойкий дух не был сломлен. Пришлось отказаться от исполнительской деятельности, отойти от общественной работы, но творческие силы не иссякли — композитор продолжал создавать замечательные творения.
В год катастрофы Сметана закончил пятую оперу — «Две вдовы», имевшую большой успех; в ней использован комический сюжет из современной усадебной жизни.
Одновременно сочинялся монументальный симфонический цикл «Моя родина». Первые две поэмы — «Вышеград» и «Влтава» — были завершены в самые трудные месяцы, когда врачи признали болезнь Сметаны неизлечимой. В 1875 году последовали «Шарка» и «Из чешских полей и лесов»; в 1878—1879 — «Табор» и «Бланик». В 1882 году дирижер Адольф Чех впервые целиком исполнил весь цикл, а за пределами Чехии — уже в 90-х годах — его пропагандировал Рихард Штраус.
Продолжалась работа в оперном жанре. Популярность, почти равную «Проданной невесте», приобрела лирико-бытовая опера «Поцелуй» (1875—1876), в центре которой стоит целомудренный образ простои девушки вендулки; тепло была встречена опера «Тайна» (1877—1878), также воспевающая верность в любви; менее удачным из-за слабого либретто оказалось последнее сценическое произведение Сметаны — «Чертова стена» (1882).
Итак, на протяжении восьми лет глухой композитор создал четыре оперы, симфонический цикл из шести поэм и ряд других сочинений — фортепианных, камерных, хоровых. Какой же волей он должен был обладать, проявляя такую продуктивность! Силы его, однако, начинали сдавать — порой являлись ему кошмарные видения; моментами казалось, что он теряет рассудок. Тяга к творчеству все превозмогала. Неистощимой была фантазия, а изумительный внутренний слух помогал отбирать необходимые средства выразительности. И еще другое удивительно: несмотря на прогрессировавшее нервное заболевание, Сметана продолжал создавать музыку по-молодому свежую, правдивую, оптимистичную. Потеряв слух, он лишился возможности непосредственного общения с людьми, но не отгородился от них, не замкнулся в себе, сохранив столь присущее ему радостное приятие жизни, веру в нее. Источник подобного неиссякаемого оптимизма — в сознании нераздельной близости к интересам и судьбам родного народа.
Это и вдохновило Сметану на создание великолепного фортепианного цикла «Чешские танцы» (1877—1879). Композитор потребовал от издателя, чтобы каждая пьеса — а всего их четырнадцать — была снабжена названием: полька, фуриант, скочна, «Улан», «Овес», «Медведь» и т. п. Любой чех с детства знаком с этими названиями, говорил Сметана; он опубликовал свой цикл для того, «чтобы все знали, какие танцы имеем мы, чехи».
Сколь характерно это замечание для композитора, беззаветно любившего свой народ и всегда, во всех сочинениях писавшего о нем, выражая чувства не узко личные, а общие, всем близкие и понятные. Лишь в немногих произведениях Сметана позволял себе рассказать о своей личной драме. Тогда он прибегал к камерно-инструментальному жанру. Таково его фортепианное трио, упомянутое выше, а также относящиеся к последнему периоду творчества два струнных квартета (1876 и 1883 год.)
Более значителен первый из них — в тональности e-moll, имеющий подзаголовок: «Из моей жизни». В четырех частях цикла воссозданы важные эпизоды биографии Сметаны. Сначала (главная партия первой части) звучит, как поясняет композитор, «зов судьбы, призывающий к бою»; далее — «невыразимая тяга к неизведанному»; наконец, «тот роковой свист самых высоких тонов, который в 1874 году возвестил мою глухоту...». Во второй части — «в духе польки» — запечатлены радостные воспоминания юности, крестьянские танцы, балы... В третьей — любовь, личное счастье. Наиболее драматична четвертая часть. Сметана так разъясняет ее содержание: «Осознание великой силы, которая заключена в нашей национальной музыке... достижения на этом пути... радость творчества, жестоко прерванная трагической катастрофой — потерей слуха... проблески надежды... воспоминания о начале моего творческого пути... щемящее чувство тоски...». Следовательно, даже в этом, наиболее субъективном произведении Сметаны личные раздумья переплетаются с мыслями о судьбах отечественного искусства. Эти мысли не покидали его до последних дней жизни. А ему еще суждено было пережить и дни радости, и дни больших огорчений.
В 1880 году вся страна торжественно праздновала пятидесятилетие музыкальной деятельности Сметаны (напоминаем, что в 1830 году, шестилетним ребенком, он публично выступил как пианист). Впервые в Праге были исполнены его «Вечерние песни» — пять романсов для голоса с фортепиано. Под конец праздничного концерта Сметана исполнил на рояле свою польку и си-мажорный ноктюрн Шопена. Вслед за Прагой национального героя чествовал и город Литомышль, где он родился.
В следующем, 1881 году чешские патриоты испытали большое горе — сгорело только что отстроенное здание пражского «Национального театра», где недавно прозвучала премьера «Либуше». На его восстановление вновь организуется сбор средств. Приглашают Сметану продирижировать своими сочинениями, он выступает в провинции и как пианист. Усталый, смертельно больной, он жертвует собой ради общего дела: доходы с этих концертов помогли завершить постройку Национального театра, вновь открывшего оперой «Либуше» в ноябре 1883 года свой первый сезон.
Но дни Сметаны уже сочтены. Его здоровье резко пошатнулось, разум помутился. 23 апреля 1884 года он скончался в больнице для душевнобольных, Лист писал друзьям: «Я потрясен смертью Сметаны. Он был гений!».
Бедржих Сметана. Симфония ми мажор «Триумфальная», op.6. Исполнитель: Симфонический оркестр Пражского радио . Дирижёр - Владимир Валек
Agleam
Женат
03-03-2018 - 22:40
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.71
1899-й был также годом, в который молодой венский композитор Ш________г написал сочинение для струнного оркестра, называемое «Verklärte Nacht»[*]. Простите, что утаил от вас его имя — мне просто не хочется пугать лошадей. Понимаете, это имя внушает людям томительное, гнетущее чувство, а при исполнении его музыки зал и вовсе приходится оборудовать дополнительными телефонами доверия[♫]. Впрочем, имя полностью приведено в сноске.
Ко времени сочинения Элгаром его «Вариаций „Загадка“» Ш________гу только-только стукнуло двадцать, — и он тоже был сыном владельца магазина, правда, обувного, а не музыкального. Отец его скончался, когда юноше было шестнадцать, и Ш________гу пришлось зарабатывать деньги, дабы содержать семью, нередко балансировавшую на тонкой грани, которая отделяет жизнь от просто существования. В итоге правильного музыкального образования он не получил, хоть уже и играл на скрипке и виолончели. Впрочем, Ш________г нашел для своего врожденного музыкального дара хорошее применение — дирижировал театральными оркестрами и аранжировал — за плату — чужую музыку. Ранние его сочинения, такие, как уже упомянутая «Verklärte Nacht», очень сильно напоминают Вагнера и даже Рихарда Штрауса, так что, если увидите имя композитора в программке концерта, сразу ударяться в бегство не стоит. Все ужасы приключились уже после того, как он написал эту вещь да, собственно, и эпические «Gurrelieder» («Песни Гyppe», датского замка, в котором жил герой этого песенного цикла, король Вальдемар), — кто-то случайно оставил Ш________га в перетопленной комнате, и у него, увы, сбилась настройка/ Ужасно, но правда[♫] ☺.
МИР ФК Поверите ли? — уже 1901-й. Еще вчера казалось, что это было лишь позавчера. Что ж, мы воистину приближаемся к нашей неполноте, не говоря уж… не говоря… о, так сказать, окончательности. Так сказать. Ну-с, пока мы еще здесь, позвольте мне впитать цвета и звуки MCMI.
скрытый текст
Оглянувшись через плечо на прошлый год, я вижу малоправдоподобный парный дебют «Дяди Вани» и «Лорда Джима»[*] плюс превосходно поименованное полотно Сезанна «Натюрморт с луковицами». Кроме того, в прошлом году состоялось освобождение Ледисмита и Мафекинга, после чего Британия аннексировала Оранжевое свободное государство и Трансвааль. Мужчина с Усами Величиною с Велосипедный Руль — Элгар — предложил вниманию публики «Сновидения Геронтия», вещицу, о которой Зигмунд Фрейд несомненно нашел бы что сказать в своей главной книге прошлого года — «Толкование сновидений». В другом месте другой Мужчина с Усами Величиною с Велосипедный Руль — У. Г. Грейс — ушел на покой, произведя за свою объявшую почти сорок пять лет карьеру около 55 000 пробежек. Что касается третьего Мужчины с Усами Величиною с Велосипедный Руль — Артура Салливена, — то он, как бы это сказать, умер. О господи. Какое, однако, распространение получили эти «усы величиною с велосипедный руль». Ну и пусть их, вернемся в 1901-й.
Великой новостью 1901 года стала, разумеется, кончина королевы Виктории. Да, Женщина с Усами Величиною с Вело… впрочем, нет, ничего, молчание. Так, на всякий случай. Монархиня, правившая Британией дольше кого бы то ни было, воссоединилась наконец со своим супругом, оставив трон сыну, Эдуарду VII. Другие новости: Пекинский мир положил конец Боксерскому восстанию, Теодор Рузвельт сменил павшего от руки убийцы Уильяма Мак-Кинли, а строительство Панамского канала, как ни странно, удалось согласовать, проведя для такого случая переговоры. Превосходная, между прочим, штука — переговоры. По моим представлениям, это что-то вроде исторического варианта корпоративных конференций по продажам. С легкостью могу вообразить себе такую, к примеру, беседу:
— Знаешь, я в прошлом месяце побывал на отличных переговорах!
— Да что ты? Где?
— Ну, всего-навсего во Франкфурте. (Вздыхает.) Зато в прошлом году — в Вашингтоне, вот там было неплохо!
— Фантастика!
— Да ну, куда там. Видел бы ты, как босс пытался подписать бумаги! Мороз по коже!
— Не может быть…
— Уж поверь. (Вздыхает.) М-да. В следующий раз попробую подбить их на Версаль.
— Здорово!
Что еще? Ну-с, перейдя, — по крайней мере, официально — из века поздних романтиков в век современный, мы примерно таким же манером перешли из века пара в век электричества. Я хочу сказать — более или менее. Вообще говоря, лучше все же делать ударение на «музыке» — так же как и на «веке», — потому что все эти ярлыки: «поздние романтики», «современный» — только одно собой и представляют. Ярлыки. И ничего больше. И точно так же, как никто не переходит из века пара в век электричества за одну ночь, никто не бросает романтический инструментарий и не хватается немедля за современный. Даже наоборот. Романтики еще немалое число лет будут оставаться романтиками. Собственно говоря, можно сказать, что они и теперь никуда не делись, однако этим мы займемся попозже.
Если же снова вернуться в 1901-й, так в США становится большой сенсацией регтайм, в Париже начинает голубеть Пикассо — и с немалым успехом, так что «голубым» он останется еще года четыре. (Видимо, зверобоем тогда еще не лечились.) В Италии скончался Верди, разбив тем самым сердца многих итальянцев. Сотни тысяч людей пришли, чтобы проводить его к месту последнего упокоения — в парке дома для престарелых музыкантов, что в Милане, дома, который он сам основал на доходы от своих опер. А вот у Дворжака все пока хорошо, ушедший век, в котором его чествовали как живую легенду, дал ему средства для спокойной жизни и создания множества прекрасных сочинений. В 1901-м он предлагает нам оперу «Русалка» с потрясающей арией «Песнь луне». Если вдуматься, как много хорошей музыки она вдохновила, луна то есть, — Дворжак, Дебюсси, отчасти Бетховен (хотя название придумал не он). Правда, вот в России вдохновить хоть на что-то двадцативосьмилетнего Сергея Рахманинова ей все никак не удается.
1901-й был для него поворотным годом. Вообще говоря, у Рахманинова все шло неплохо. У него имелся в запасе фортепианный концерт, имелась опера, «Алеко», и всегдашняя Прелюдия до-диез минор. Последняя и тогда уже стала для него камнем на шее, Рахманинов хоть и продолжал считать ее превосходной вещью, однако его начинало злить, что, куда бы он ни пришел, к нему неизменно лезут с просьбой сыграть ее. Нужно было сочинить новую. Но тут-то и имелась одна загвоздка.
Если честно, загвоздка эта представляла собой коктейль, состоящий на одну часть из критики с публикой и на четыре — из композитора Глазунова. Глазунову доверено было исполнение рахманиновской Первой симфонии, однако услугу он оказал коллеге-композитору прямо медвежью. Исполнение обернулось полным провалом, многие говорили, что Глазунов просто был в стельку пьян. Критика и публика разнесли симфонию по кочкам, а чувствительный Сергей впал в эмоциональную прострацию. Он сжег ноты симфонии — жест, возможно, не лишенный жеманства, поскольку инструментальные партии уцелели, — совершенно разуверился в себе и впал в хандру. Выйти из нее ему удалось лишь после хорошо документированной череды консультаций с гипнотизером, доктором Николаем Далем (друзья называли его «Валидалем» ☺). Одни уверяют, что именно «положительное внушение», или гипнотерапия, вернуло назад музу композитора, другие — что все сводилось лишь к временному творческому тупику, из которого такой человек, как Рахманинов, все равно вышел бы сам собой. Так или иначе, в 1901-м появился на свет результат, остающийся и поныне самым живучим из сочинений Рахманинова, и результат этот был посвящен «Господину Н. Далю». Речь идет, разумеется, о Втором фортепианном концерте.
Если честно, сам я по-настоящему распробовал ФК2 — да, собственно, и большую часть музыки Рахманинова — лишь относительно недавно. Моя непосредственная внутренняя реакция на столь ЧИСТЫЙ романтизм всегда была оборонительной. Я предпочитал вещи не настолько «напористые», считая, что музыке не следует насильно тащить вас за собой, когда она переходит вброд поток ею же созданной патоки, с наслаждением в оной плещась. Так я и прожил без малого три десятка лет и вдруг ни с того ни с сего просто-напросто ушел в нее с головой, как некоторые уходят с головой в любимое дело. Я дал себе волю, снес оборонительные сооружения — сначала со стороны Пуччини, которым мы тоже вскоре займемся, а после и со стороны господина Рахманинова. Теперь-то, разумеется, я жить без него не могу, как не могу жить практически без всех любимых мной композиторов, каких вы только сумеете припомнить. Для меня слушать Рахманинова — все равно что наполнить ванну густым, теплым шоколадным соусом и опуститься в нее и лежать, впивая ее содержимое, а после все дочиста подлизать. Ныне я проделываю это довольно регулярно. В музыкальном, то есть, смысле.
Арнольд Шёнберг бьл первым великим выразителем музыкального направления, известного под названием «двенадцатитоновая техника» — в шикарных научных статьях ее еще называют «додекафонией». Звучит устрашающе, но на самом деле все просто. Если вы взглянете на клавиатуру пианино, то заметите, что между любыми двумя нотами одного названия располагается двенадцать других. Например, между средним и верхним до — двенадцать; между средним и верхним ре тоже двенадцать и так далее. По сути дела, вся музыка образуется из повторяемых в разных регистрах двенадцати нот. Все, что придумал Шёнберг, это набор правил, запрещавших повторять любую из нот… пока не прозвучат остальные одиннадцать. Смысл понятен? Вот смотрите, если вы написали, ну, скажем, ми, сразу за ней писать другую ми нельзя. Придется подождать, пока не будут сыграны остальные одиннадцать, — в данном случае до, до-диез, ре, ми-бемоль, фа, фа-диез, соль, ля-бемоль, ля, си-бемоль и си, — и уж только тогда может снова прозвучать ми. Разумеется, многие считают, что эти довольно произвольные правила порождают музыку, звучание которой приводит на ум дьявола, затеявшего генеральную уборку у себя в гараже. Именно по этой причине я и избавил вас от фамилии Шёнберга — довольно с нее и мелкого шрифта. (Примеч. автора).
вернуться ♫
Да нет, конечно неправда. Дешевый выпад, не более. Разумеется, слушать Шёнберга — это труд, однако он себя более чем оправдывает. Вот вам всего один пример — его хоровое сочинение «Friede auf Erden» («Мир на Земле»), прекрасное настолько, что этого не опишешь никакими словами. Что, вообще-то, странно, поскольку слов в нем более чем достаточно. (Примеч. автора).
вернуться *
Роман Джозефа Конрада. (Примеч. переводчика).
Второй фортепианный концерт Рахманинова в совершенстве иллюстрирует то, о чем я толковал чуть раньше, — все эти «периоды», «эры» суть не более чем ярлыки. Он написал концерт в 1901-м, через год после удара колокола, возвестившего наступление так называемого «современного периода», и написал, беззаботно и весело, совершенно и полностью романтический, стопроцентно изысканный поток сентиментальных излияний — чем будет заниматься и дальше. И троекратное ему за это ура.
Ладно, раз уж мы вспомнили о былых восточногерманских вратарях, — вернее сказать, это я о них только что вспомнил, — давайте попробуем изобразить руку Рахманинова. Чтобы получить некоторое представление о его знаменитой лапище, проделайте следующее. Проведите прямую линию длиной в 25 сантиметров. Впрочем, давайте я лучше сам. Вот, теперь поставьте на каждом ее конце по точке. Это у нас получился размах его левой ладони, расстояние между кончиками мизинца и большого пальца. Ну и ладно, скажут некоторые из вас. А вы не спешите, лучше поставьте на прямой еще три точки, отметив 2,5 см, 7,6 см и 15,2 см. Это точки, до которых доставали его безымянный, средний и указательный пальцы. Что, впечатляет? И не забывайте, ему не приходилось тужиться, растягивать пальцы. Такие аккорды он брал МЕЖДУ ДЕЛОМ, играя какую-нибудь пьеску. А правая рука? Правая изображена чуть ниже. Вот, полюбуйтесь.
ПАРИЖ И ВЕНА — ДВОЕ ЦЕНТРОВЫХ 1902-й. Только что завершилась война с бурами. Переговорами, разумеется. Все съехались в… сейчас посмотрю… в Веринигинг. Не так уж и плохо, по-моему. Наверняка могло быть хуже — помнится, во время последнего перемирия в гостиницах Ханстантона тоже имелись свободные места. Окончательные подсчеты показали, что буры потеряли убитыми 4000 человек, а британцы — 5800, чем, собственно, все и сказано. Что еще? Построена Асуанская плотина, Португалия объявила себя банкротом — все обнаружилось, лишь когда в супермаркете отказались принять ее кредитку, такая была неприятность, — а французский врач Шарль Рише выяснил все насчет анафилаксии (острой аллергической реакции на антигены). Что касается искусства, самыми значительными писателями года оказались, похоже, Киплинг и Конан Дойл, с «Просто сказками» и «Собакой Баскервилей» соответственно, — и увы, zut alors, bof et boni soit qui mal у pense[*], мы потеряли Золя. Стыд и срам. Впрочем, случилось и нечто радостное, у нас появился, большое спасибо Беатрикс Поттер, кролик Питер. Не уверен, правда, о Великий, сидящий на самом верху, что это был честный обмен, но все-таки.
Совершенно потрясающий «Мост Ватерлоо» Моне запечатлел, и навеки, Темзу вместе с лучшим, даже теперь, несмотря на огромное колесо обозрения, видом на столицу. Кроме того, Элгар работает над первым из «Пышных и торжественных маршей», Фред Дилиус диктует своему писцу Эрику Фенби ноты «Аппалачей», а всеобщий любимец тенор Энрико Карузо выпускает самую первую свою граммофонную запись. Что и напоминает мне о необходимости вернуться к музыке.
Давайте посмотрим, что поделывают в Париже и Вене центровые, так сказать, игроки. Начнем с Парижа — здесь у нас имеется Полностью Современный Клод Дебюсси. Этот бодрый сорокалетний мужчина нисколько, понятное дело, не возражал против ярлыка «современный». Проживая в Париже, центре визуальных искусств того времени, он, вероятно, в большей, нежели другие композиторы, мере был накоротке с новыми формами и идеями. У него имелась даже возможность услышать, ну, скажем, звучание оркестра под названием «гамелан»[♫]. Дебюсси наткнулся на эти инструменты во время одной из тех огромных выставок, что были столь популярными на рубеже веков, и инструменты эти его потрясли. Должно быть, они звучали совсем не так, как любая другая музыка, какую он до сей поры слышал, а ему и хотелось, чтобы его музыка ни на какую другую не походила, чтобы она звучала иначе. Всего несколько лет назад Дебюсси заставил всех ахнуть — своим «Prélude à l’Après-midi d’un faune»[*], в котором постарался расфокусировать музыку, если вы понимаете, о чем я. А я к тому, что Дебюсси попытался проделать с музыкой в точности то, что происходило тогда в живописи. На картинах Моне изображение часто оказывается не в фокусе, так сказать, — не резким и фотографическим, как у художников прежних времен. Дебюсси в своем PAL’AD’UF[♫] проделал примерно то же самое. Теперь же он решил совершить новый шаг. Написал оперу — вариацию на тему как это ни иронично, «Тристана и Изольды», — и сделал это совершенно по-новому, отлично от других. В его опере не было больших мелодичных арий, оркестр по-настоящему драматической роли не играл, а голоса звучали в почти естественном разговорном ритме. Вероятно, оперной публике 1902-го она показалась «неправильной» — пусть и не стоящей, как таковая, учинения серьезных общественных беспорядков, но, в общем, «неправильной», и все тут. И даже скучной, простите мне это слово. Может быть, публика ее не поняла. Публика могла жаждать красивых мелодий, однако и тем, что ей было предложено, в сущности, особо не оскорбилась. Хотелось бы мне оказаться там, просто чтобы посмотреть на ее реакцию. Мне почему-то кажется, что за исполнением оперы последовало недолгое, воспитанное молчание, а затем прозвучало: «Et?..»[*]
Что до Вены, там примерно тот же прием ожидал новую симфонию Малера — даром что она была целиком и полностью иной. При последней нашей встрече с Малером он как раз перешел в католичество — главным образом для того, чтобы возглавить Венский оперный театр. И 1902-м, после пяти примерно лет исполнения им этой должности, Малеру удалось наконец завершить свою новую симфонию. Потому мы и поставили его рядом с Дебюсси.
Малер и Дебюсси 1902-го. Два совершенно, совершенно разных композитора. Малер, по правде сказать, новатором не был. Он был симфонистом. Несмотря на все созданное Бетховеном, Брамсом и Брукнером, он ощущал себя способным продвинуть симфонию еще дальше — и правильно ощущал. Ему хотелось поднять симфонию до новых высот, до уровня, помеченного: «Романтическая симфония, последний редут, ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ». Малер двинулся путем, полностью отличным от протоптанного Дебюсси, и нет ничего удивительного в том, что — простите за совершеннейшую очевидность дальнейшего, ничего не могу поделать, — пришел в места абсолютно иные. Оба сочинения — шедевры, хотя Малер, быть может, расстается со своими сокровищами с несколько большей легкостью, чем Дебюсси, а о добром старом Густаве такое удается сказать нечасто. Пятая симфония Малера — ибо мы все это о ней говорили! — известная величавым Adagietto, это коричневатое, осеннее, волнующееся море, тогда как «Пеллеас и Мелизанда» — сочинение изысканное, идиллическое, скользящее от такта к такту, точно балерина на пуантах.
«МУЗЫКА В ФИНЛЯНДИИ» — А РАЗВЕ ТАКАЯ БЫВАЕТ? В Финляндию мы попадаем в аккурат к Новому году, к 1903-му. Как справедливо выразился прославленный лорд Монти из Пайтона: «Финляндия, Финляндия, Финляндия, страна, в которой я хотел бы побывать — позавтракать там, пообедать или хоть закусить в прихожей!» О да, слова весьма справедливые. Исполненные мудрости. И как водится, столь часто забываемые, пребывающие в столь печальном пренебрежении! Ну так вот, тогда, в 1903-м, человек по имени Ян решил это положение исправить.
Именно в то время слова «Финляндия» и «музыка» начали вместе мелькать в разговорах о человеке по имени Ян. Прежде его звали Юханом, но к 1903-му об этом намертво забыли.
вернуться *
И черт возьми, жирные коты те, кто плохо об этом думает (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Если вы, как я когда-то, полагаете, будто «гамелан» — это песенка группы «Бэй Сити Роллере», попробуйте как-нибудь услышать этот оркестр. Он состоит из небольших яванских ударных инструментов разных размеров и тональностей и создает самое безумное звучание, какое только можно вообразить. В Лондском «Ройял-Фести-вал-Холле» был когда-то — а может, есть и сейчас — зал гамелана, так что, если окажетесь в городе, загляните туда. Распустите узел галстука, оставьте мозги при входе и посетите параллельную музыкальную вселенную. (Примеч. автора).
вернуться *
Прелюдия к «Послеполуденному отдыху фавна» (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Какой роскошный акроним — «Paladuf» Дебюсси. Мне очень нравится. (Примеч. автора).
Один из крупнейших представителей эпохи барокко А. Вивальди вошел в историю музыкальной культуры как создатель жанра инструментального концерта, родоначальник оркестровой программной музыки. Детство Вивальди связано с Венецией, где в соборе Св. Марка работал скрипачом его отец. В семье было 6 детей, из которых Антонио был старшим. Подробностей о детских годах композитора почти не сохранилось. Известно лишь, что он обучался игре на скрипке и клавесине.
18 сентября 1693 г. Вивальди был пострижен в монахи, а 23 марта 1703 г. — посвящен в духовный сан. При этом юноша продолжал жить дома (предположительно из-за тяжелой болезни), что давало ему возможность не оставлять музыкальных занятий. За цвет волос Вивальди прозвали «рыжим монахом». Предполагают, что уже в эти годы он не слишком ревностно относился к своим обязанностям священнослужителя. Многие источники пересказывают историю (возможно, недостоверную, но показательную) о том, как однажды во время службы «рыжий монах» спешно покинул алтарь, чтобы записать тему фуги, которая внезапно пришла ему в голову. Во всяком случае, отношения Вивальди с клерикальными кругами продолжали накаляться, и вскоре он, ссылаясь на свое плохое здоровье, публично отказался служить мессу.
В сентябре 1703 г. Вивальди начал работать в качестве преподавателя (maestro di violino) в венецианском благотворительном приюте для сироток «Pio Ospedale delia Pieta». В его обязанности входило обучение игре на скрипке и виоле д’амур, а также наблюдение за сохранностью струнных инструментов и покупка новых скрипок. «Службы» в «Pieta» (их с полным правом можно назвать концертами) находились в центре внимания просвещенной венецианской публики. Из соображений экономии в 1709 г. Вивальди увольняют, но в 1711-16 гг. восстанавливают в той же должности, а с мая 1716 г. он уже — концертмейстер оркестра «Pieta».
скрытый текст
Еще до нового назначения Вивальди зарекомендовал себя не только как педагог, но и как композитор (главным образом автор духовной музыки). Параллельно работе в «Pieta» Вивальди ищет возможности публикации своих светских сочинений. 12 трио-сонат ор. 1 вышли в свет в 1706 г.; в 1711 г. появился знаменитейший сборник скрипичных концертов «Гармоническое вдохновение» ор. 3; в 1714 — еще один сборник под названием «Экстравагантность» ор. 4. Скрипичные концерты Вивальди очень скоро приобрели широкую известность в Западной Европе и особенно в Германии. Большой интерес к ним проявляли И. Кванц, И. Маттезон, Великий И. С. Бах «для удовольствия и поучения» собственноручно переложил 9 скрипичных концертов Вивальди для клавира и органа. В эти же годы Вивальди пишет свои первые оперы «Оттон» (1713), «Орландо» (1714), «Нерон» (1715). В 1718-20 гг. он живет в Мантуе, где в основном пишет оперы для сезона карнавалов, а также инструментальные сочинения для мантуанского герцогского двора.
В 1725 г. выходит из печати один из наиболее знаменитых опусов композитора, носящий подзаголовок «Опыт гармонии и изобретения» (ор. 8). Как и предыдущие, сборник составлен из скрипичных концертов (здесь их 12). Первые 4 концерта этого опуса названы композитором, соответственно, «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима». В современной исполнительской практике они нередко объединяются в цикл «Времена года» (такого заголовка в оригинале нет). По-видимому, Вивальди не был удовлетворен доходами от публикаций своих концертов, и в 1733 г. он заявил некоему английскому путешественнику Э. Холдсуорту о своем намерении отказаться от дальнейших публикаций, поскольку в отличие от печатных рукописные копии стоили дороже. В самом деле, с этих пор новых оригинальных опусов Вивальди не появлялось.
Конец 20-х — 30-е гг. часто называют «годами путешествий» (предп. в Вену и Прагу). В августе 1735 г. Вивальди вернулся было к должности капельмейстера оркестра Pieta, но комитету управляющих не понравилась страсть подчиненного к путешествиям, и в 1738 г. композитор был уволен. Одновременно Вивальди продолжал упорно работать в жанре оперы (одним из его либреттистов был знаменитый К. Гольдони), при этом он предпочитал лично участвовать в постановке. Однако оперные спектакли Вивальди особого успеха не имели, особенно после того, как композитор был лишен возможности выступить в роли постановщика своих опер в театре Феррары из-за запрета кардинала въезжать в город (композитору инкриминировалась любовная связь с Анной Жиро, бывшей его ученицей, и отказ «рыжего монаха» служить мессу). В результате оперная премьера в Ферраре потерпела провал.
В 1740 г. незадолго до смерти Вивальди отправился в свое последнее путешествие в Вену. Причины его внезапного отъезда неясны. Умер он в доме вдовы венского шорника по фамилии Валлер и был нищенски похоронен. Вскоре после смерти имя выдающегося мастера было забыто. Почти через 200 лет, в 20-х гг. XX в. итальянский музыковед А. Джентили обнаружил уникальную коллекцию манускриптов композитора (300 концертов, 19 опер, духовные и светские вокальные сочинения). С этого времени начинается подлинное возрождение былой славы Вивальди. Нотное издательство «Рикорди» в 1947 г. начало выпускать полное собрание сочинений композитора, а фирма «Филипс» приступила недавно к реализации не менее грандиозного замысла — публикации «всего» Вивальди в грамзаписи. В нашей стране Вивальди является одним из наиболее часто исполняемых и наиболее любимых композиторов. Велико творческое наследие Вивальди. Согласно авторитетному тематико-систематическому каталогу Петера Риома (междунар. обозн. — RV), оно охватывает более 700 названий. Главное место в творчестве Вивальди занимал инструментальный концерт (всего сохр. ок. 500). Излюбленным инструментом композитора была скрипка (ок. 230 концертов). Кроме того, он писал концерты для двух, трех и четырех скрипок с оркестром и basso continue, концерты для виолы д’амур, виолончели, мандолины, продольной и поперечной флейт, гобоя, фагота. Известно более 60 концертов для струнного оркестра и basso continue, сонаты для различных инструментов. Из более чем 40 опер (авторство Вивальди в отношении которых с точностью установлено) сохранились партитуры лишь половины из них. Менее популярны (но не менее интересны) его многочисленные вокальные сочинения — кантаты, оратории, сочинения на духовные тексты (псалмы, литании, «Gloria» и т. п.).
Многие инструментальные сочинения Вивальди имеют программные подзаголовки. Некоторые из них относятся к первому исполнителю (концерт «Карбонелли», RV 366), другие — к празднику, во время которого впервые исполнялось то или иное сочинение («На празднество Св. Лоренцо», RV 286). Ряд подзаголовков указывает на какую-то необычную деталь исполнительской техники (в концерте под назв. «L’ottavina», RV 763, все solo скрипки должны играться в верхней октаве). Наиболее же типичны заголовки, характеризующие преобладающее настроение — «Отдых», «Тревога», «Подозрение» или «Гармоническое вдохновение», «Цитра» (последние два — названия сборников скрипичных концертов). При этом, даже в тех произведениях, названия которых, казалось бы, указывают на внешние изобразительные моменты («Буря на море», «Щегленок», «Охота» и т. п.), главным для композитора всегда остается передача общего лирического настроения. Относительно развернутой программой снабжена партитура «Времен года». Уже при жизни Вивальди прославился как выдающийся знаток оркестра, изобретатель многих колористических эффектов, он много сделал для развития техники игры на скрипке.
С. Лебедев
Замечательные произведения А. Вивальди имеют огромную, всесветную известность. Его творчеству посвящают вечера современные знаменитые ансамбли (Московский камерный оркестр под управлением Р. Баршая, «Римские виртуозы» и др.) и, пожалуй, после Баха и Генделя, Вивальди — самый популярный среди композиторов эпохи музыкального барокко. В наши дни он словно получил вторую жизнь.
Широкой известностью он пользовался при жизни, был создателем сольного инструментального концерта. С творчеством Вивальди связано развитие этого жанра во всех странах в течение всего доклассического периода. Концерты Вивальди служили образцом для Баха, Локателли, Тартини, Леклера, Бенды и др. Бах переложил для клавира 6 скрипичных концертов Вивальди, из 2-х сделал органные концерты и один переработал для 4-х клавиров.
«В то время, когда Бах был в Веймаре, весь музыкальный мир восхищался своеобразием концертов последнего (т. е. Вивальди.— Л. Р.),. Бах переложил концерты Вивальди не для того, чтобы сделать их доступными для широких кругов, и не для того, чтобы учиться на них, но только потому, что это доставляло ему удовольствие. Несомненно, он извлек пользу у Вивальди. Он учился у него ясности и стройности построения. совершенной скрипичной технике, основанной на певучести...»
Однако, будучи весьма популярным в течение первой половины XVIII столетия, Вивальди позднее был почти забыт. «В то время, как после смерти Корелли, — пишет Пеншерль, — память о нем с годами все более укреплялась и приукрашивалась, Вивальди, едва ли не менее известный при жизни, буквально исчез через несколько пятилетий и материально и духовно. Его творения сходят с программ, стираются из памяти даже черты его облика. О месте и дате его кончины существовали лишь догадки. В течение долгого времени словари повторяют о нем лишь скудные сведения, наполненные общими местами и изобилующие ошибками..».
Еще недавно Вивальди интересовал лишь историков. В музыкальных школах на начальных этапах обучения штудировали 1—2 из его концертов. В середине XX века внимание к его творчеству стремительно возросло, усилился интерес к фактам его биографии. И все же до сих пор мы знаем о нем очень мало.
Совершенно неверны были представления о его наследии, из которого большая часть оставалась в безвестности. Только в 1927—1930 годах туринскому композитору и исследователю Альберто Джентили удалось обнаружить около 300 (!) автографов Вивальди, бывших собственностью семейства Дураццо и хранившихся на их генуэзской вилле. Среди этих рукописей —19 опер, оратория и несколько томов церковных и инструментальных сочинений Вивальди. Основана была эта коллекция князем Джакомо Дураццо, меценатом, с 1764 года австрийским посланником в Венеции, где он кроме политической деятельности занимался собиранием образцов искусства.
Согласно завещанию Вивальди они не подлежали публикации, но Джентили добился передачи их в Национальную библиотеку и тем самым предал гласности. К их изучению приступил австрийский ученый Вальтер Коллендер, утверждающий, что Вивальди опередил на несколько десятилетий развитие европейской музыки в использовании динамики и чисто технических приемов скрипичной игры.
По последним данным известно, что Вивальди написал 39 опер, 23 кантаты, 23 симфонии, множество церковных сочинений, 43 арии, 73 сонаты (трио и сольные), 40 concerti grossi; 447 сольных концертов для разнообразных инструментов: 221 для скрипки, 20 для виолончели, 6 для виоль дамур, 16 для флейты, 11 для гобоя, 38 для фагота, концерты для мандолины, валторны, трубы и для смешанных составов: деревянных со скрипкой, для 2-х скрипок и лютни, 2-х флейт, гобоя, английского рожка, 2-х труб, скрипки, 2-х альтов, смычкового квартета, 2-х чембало и т. д.
Точно день рождения Вивальди неизвестен. Пеншерль сообщает лишь приблизительную дату — несколько ранее 1678 года. Отец его Джованни-Баттиста Вивальди был скрипачом в герцогской капелле св. Марка в Венеции, причем исполнителем первоклассным. По всей вероятности сын получил скрипичное образование у отца, композиции же обучался у Джованни Легренци, который возглавлял венецианскую скрипичную школу во второй половине XVII века, был выдающимся композитором, особенно в области оркестровой музыки. Очевидно от него Вивальди унаследовал страсть к экспериментированию инструментальными составами.
В юном возрасте Вивальди поступил в ту же капеллу, где отец работал руководителем, а позднее заменил его в этой должности.
Однако профессиональная музыкальная карьера вскоре дополнилась духовной — Вивальди стал священником. Это произошло 18 сентября 1693 года. До 1696 года он состоял в младшем духовном чине, а полные священнические права получил 23 марта 1703 года. «Рыжий поп» — насмешливо звали Вивальди в Венеции, и это прозвище сохранялось за ним в течение всей жизни.
Получив сан священника, Вивальди не прекратил музыкальных занятий. Вообще церковной службой он занимался недолго — всего один год, после чего ему запретили служить мессы. Биографы дают забавное объяснение этому факту: «Однажды Вивальди служил мессу, и вдруг ему пришла в голову тема фуги; оставив алтарь, он направляется в ризницу, чтобы записать сию тему, а затем возвращается к алтарю. Последовал донос, но инквизиция, считая его музыкантом, то есть как бы сумасшедшим, только тем ограничилась, что запретила ему впредь служить мессу».
Вивальди отрицал подобный случаи и объяснял запрет церковной службы своим болезненным состоянием. К 1737 году, когда он должен был прибыть в Феррару для постановки одной из своих опер, папский нунций Руффо запретил ему въезд в город, выдвинув среди прочих причин и ту, что он не служит обедни. Тогда Вивальди обратился письмом (16 ноября 1737 г.) к своему покровителю маркизу Гвидо Бентивольо: «Уже 25 лет как я не служу обедни и никогда в дальнейшем не буду ее служить, но не по запрещению, как быть может донесли вашей милости, но вследствие собственного решения, вызванного болезнью, меня угнетающей со дня моего рождения. Когда я был рукоположен священником, я служил год или год с небольшим мессу, потом перестал это делать, вынужденный трижды покинуть алтарь, не окончив ее по причине болезни. Вследствие этого я живу почти всегда дома и выезжаю только в карете или гондоле, потому что не могу ходить из-за болезни груди или вернее стесненности груди. Ни один вельможа не зовет меня в свой дом, даже наш принц, так как все знают о моей болезни. После трапезы я могу обычно совершить прогулку, но пешком никогда. Вот причина, почему я не отправляю обедни». Письмо любопытно тем, что содержит некоторые бытовые подробности жизни Вивальди, видимо протекавшей замкнуто в пределах собственного дома.
Вынужденный отказаться от церковной карьеры, Вивальди в сентябре 1703 года поступил в одну из венецианских консерваторий, носившую название «Музыкальная семинария странноприимного дома благочестия», на должность «маэстро скрипки», с содержанием в 60 дукатов в год. Консерваториями в те времена назывались детские приюты (госпитали) при церквах. В Венеции их было четыре для девочек, в Неаполе четыре для мальчиков.
Известный французский путешественник де Бросс оставил следующее описание венецианских консерваторий: «Превосходна здесь музыка госпиталей. Их четыре, и они заполнены незаконнорожденными девушками, а также сиротами или теми, кого не в состоянии воспитывать родители. Они воспитываются на средства государства и их учат преимущественно музыке. Они поют как ангелы, играют на скрипке, флейте, органе, гобое, виолончели, фаготе, словом нет такого громоздкого инструмента, который заставил бы их устрашиться. В каждом концерте участвует по 40 девушек. Клянусь вам, нет ничего привлекательнее, чем видеть юную и прекрасную монахиню, в белой одежде, с букетами цветов граната на ушах, отбивающей такт со всей грацией и точностью».
Восторженно писал о музыке консерваторий (особенно при Mendicanti — церкви нищенствующих) Ж.-Ж. Руссо: «По воскресеньям в церквах каждый из этих четырех Scuole во время вечерни полным хором и оркестром исполняются мотеты, сочиненные величайшими композиторами Италии, под их личным управлением, исполняются исключительно молодыми девушками, самой старшей из которых нет и двадцати лет. Они находятся на трибунах за решетками. Ни я, ни Каррио никогда не пропускали этих вечерен у Mendicanti. Но меня приводили в отчаяние эти проклятые решетки, пропускавшие лишь звуки и скрывавшие достойных этих звуков лики ангелов красоты. Я только и говорил об этом. Однажды я сказал то же самое г. де Блону».
Де Блон, принадлежавший к администрации консерватории, представил Руссо певицам. «Подойдите, София», — она была ужасна. «Подойдите, Каттина»,— она была кривой на один глаз. «Подойдите, Беттина»,— ее лицо было обезображено оспой». Однако «безобразие не исключает обаяния, и они им обладали», — добавляет Руссо.
Поступив в Консерваторию благочестия, Вивальди получил возможность работать с имевшимся там полным оркестром (с духовыми и органом), считавшимся лучшим в Венеции.
О Венеции, ее музыкально-театральной жизни и консерваториях можно судить по следующим прочувствованным строкам Ромена Роллана: «Венеция была в то время музыкальной столицей Италии. Там во время карнавала каждый вечер шли представления в семи оперных театрах. Каждый вечер заседала Музыкальная академия, то есть происходило музыкальное собрание, иногда же таких собраний бывало по два или по три в вечер. В церквах происходили каждый день музыкальные торжества, концерты, длившиеся по нескольку часов при участии нескольких оркестров, несколько органов и нескольких перекликающихся хоров. По субботам же и воскресеньям служили знаменитые вечерни в госпиталях, этих женских консерваториях, где учили музыке сироток, девочек-найденышей, или просто девочек, обладавших красивыми голосами; они давали оркестровые и вокальные концерты, по которым вся Венеция сходила с ума..».
К концу первого года службы Вивальди получил звание «маэстро хора», дальнейшее его продвижение не известно, несомненно лишь, что он выполнял обязанности преподавателя скрипки и пения, а также с перерывами — руководителя оркестра и композитора.
В 1713 году он получил отпуск и, по мнению ряда биографов, совершил путешествие в Дармштадт, где в течение трех лет работал в капелле герцога Дармштадтского. Однако Пеншерль утверждает, что в Германию Вивальди не выезжал, а работал в Мантуе, в капелле герцога, причем не в 1713, а с 1720 по 1723 год. Пеншерль доказывает это ссылкой на письмо Вивальди, который писал: «В Мантуе я был три года на службе у благочестивого принца Дармштадтского», а время пребывания там определяет по тому факту, что звание маэстро капеллы герцога появляется на титульных листах печатных сочинений Вивальди только после 1720 года.
С 1713 по 1718 годы Вивальди жил в Венеции почти непрерывно. В это время почти ежегодно ставились его оперы, причем первая — в 1713 году.
К 1717 году слава Вивальди необычайно выросла. К нему приезжает учиться известный немецкий скрипач Иоганн Георг Пизендель. Вообще же Вивальди обучал главным образом исполнителей для оркестра консерватории, причем не только инструменталистов, но и певцов.
Достаточно сказать, что он был воспитателем таких крупных оперных певиц как Анна Жиро и Фаустина Бодони. «Он подготовил певицу, носившую имя Фаустины, которую заставлял подражать голосом всему, что можно было в его время исполнить на скрипке, флейте, гобое.».
С Пизенделем Вивальди очень подружился. Пеншерль приводит следующий рассказ И. Гиллера. Однажды Пизендель прогуливался по площади св. Марка с «Рыжим попом». Вдруг он прервал беседу и тихо приказал сейчас же вернуться домой. Оказавшись дома, объяснил причину внезапного возвращения: продолжительное время четыре сбира следовали и наблюдали за молодым Пизенделем. Вивальди поинтересовался, не говорил ли его ученик где-либо каких-то предосудительных слов, и потребовал, чтобы тот никуда не выходил из дома, пока он сам не выяснит дела. Вивальди повидался с инквизитором и узнал, что Пизенделя приняли за какую-то подозрительную личность, с которой он имел сходство.
С 1718 по 1722 год Вивальди не числится в документах Консерватории благочестия, что подтверждает возможность его отъезда в Мантую. Вместе с тем он периодически появлялся в родном городе, где продолжали ставить его оперы. В консерваторию он возвратился в 1723 году, но уже как знаменитый композитор. По новым условиям он был обязан писать по 2 концерта в месяц, с вознаграждением по цехину за концерт и дирижировать 3—4 репетициями к ним. Выполняя эти обязанности, Вивальди совмещал их с длительными и далекими поездками. «Уже 14 лет, — писал Вивальди в 1737 году, — как я вместе с Анной Жиро путешествую по многочисленным городам Европы. Я провел три карнавальных сезона в Риме из-за оперы. Я был приглашен в Вену». В Риме он самый популярный композитор, его оперному стилю подражают все. В Венеции в 1726 году он выступает как дирижер оркестра в театре св. Анджело, видимо в 1728 году едет в Вену. Затем следуют три года, лишенные всяких данных. И снова некоторые введения о постановках его опер в Венеции, Флоренции, Вероне, Анконе проливают скудный свет на обстоятельства его жизни. Параллельно с 1735 по 1740 год продолжается его служба в Консерватории благочестия.
Точная дата смерти Вивальди неизвестна. Большинство источников указывает 1743 год.
Сохранилось пять портретов великого композитора. Самый ранний и самый достоверный, по-видимому, принадлежит П. Гецци и относится к 1723 году. «Рыжий поп» изображен по грудь в профиль. Лоб слегка покатый, длинные волосы завиты, подбородок заострен, живой взгляд полон воли и любопытства.
Вивальди был очень болезнен. В письме к маркизу Гвидо Бентиволио (16 ноября 1737 г.) он пишет, что вынужден совершать свои путешествия в сопровождении 4—5 лиц — и все из-за болезненного состояния. Однако болезнь не мешала ему быть чрезвычайно деятельным. Он в бесконечных разъездах, сам руководит постановками опер, обсуждает роли с певцами, борется с их капризами, ведет обширную переписку, дирижирует оркестрами и успевает написать неимоверное количество произведений. Он весьма практичен и умеет устраивать свои дела. Де Бросс сообщает иронически: «Вивальди сделался одним из моих близких друзей, чтобы продавать мне подороже свои концерты». Он низкопоклонничает перед сильными мира сего, расчетливо выбирая покровителей, ханжески религиозен, хотя отнюдь не склонен лишать себя мирских удовольствий. Будучи католическим священником, и по законам этой религии лишенный возможности жениться, он находился много лет в любовной связи со своей воспитанницей певицей Анной Жиро. Их близость причиняла Вивальди большие неприятности. Так, папский легат в Ферраре в 1737 году отказал Вивальди во въезде в город отнюдь не только потому, что ему было запрещено отправление церковных служб, но в значительной степени по причине этой предосудительной близости. Знаменитый итальянский драматург Карло Гольдони писал, что Жиро была некрасива, но привлекательна — имела тонкую талию, прекрасные глаза и волосы, очаровательный ротик, обладала слабым голосом и несомненным сценическим дарованием.
Лучшее описание личности Вивальди содержится в «Воспоминаниях» Гольдони.
Однажды Гольдони предложили внести некоторые изменения в текст либретто оперы «Гризельда» с музыкой Вивальди, постановка которой готовилась в Венеции. Для этой цели он отправился к Вивальди на квартиру. Композитор принял его с молитвенником в руках, в комнате, заваленной нотами. Он очень удивился, что вместо старого либреттиста Лалли изменения должен делать Гольдони.
«— Я хорошо знаю, дорогой мой сударь, что у вас есть поэтическое дарование; я смотрел вашего «Велизария», который мне очень понравился, но тут совсем другое: можно создать трагедию, эпическую поэму, если хотите, и все же не справиться с четверостишием для переложения на музыку. — Доставьте мне удовольствие познакомиться с вашей пьесой. — Пожалуйста, пожалуйста, с удовольствием. Куда только я засунул «Гризельду»? Она же была здесь. Deus, in adjutorium meum intende, Domine, Domine, Domine. (Боже, сниди ко мне! Господи, господи, господи). Она только что была под руками. Domine adjuvandum (Господи, помоги). Ах, вот она, посмотрите, сударь, эту сцену между Гуальтьере и Гризельдой, это очень увлекательная, умилительная сцена. Автор закончил ее патетической арией, но синьорина Жиро не любит унылых песен, ей хотелось бы чего-нибудь выразительного, возбуждающего, арии, выражающей страсть разными приемами, например словами, прерываемыми вздохами, с действием, движением. Не знаю, понимаете ли вы меня? — Да, сударь, я уже понял, к тому же, я уже имел честь слышать синьорину Жиро, и я знаю, что ее голос не из сильных. — Как, сударь, вы оскорбляете мою ученицу? Ей все доступно, она все поет. — Да, сударь, вы правы; дайте мне книгу и разрешите приступить к работе. — Нет, сударь, я не могу, она мне нужна, я очень озабочен. — Ну, если, сударь, вы так заняты, то дайте мне ее на одну минуту и я немедленно вас удовлетворю. — Немедленно? — Да, сударь, немедленно. Аббат, посмеиваясь, дает мне пьесу, бумагу и чернильницу, снова принимается за молитвенник и, прогуливаясь, читает свои псалмы и песнопения. Я прочел уже известную мне сцену, припомнил пожелания музыканта и меньше чем через четверть часа набросал на бумаге арию из 8 стихов, разделенную на две части. Зову мою духовную особу и показываю работу. Вивальди читает, лоб его разглаживается, он перечитывает, издает радостные восклицания, бросает на пол свой требник и зовет синьорину Жиро. Она появляется; ну, говорит он, вот редкостный человек, вот превосходный поэт: прочтите эту арию; синьор сделал ее не вставая с места за четверть часа; затем обращаясь ко мне: ах, сударь, извините меня. — И он обнимает меня, клянясь, что отныне я буду его единственным поэтом».
Пеншерль заканчивает посвященный Вивальди труд следующими словами: «Вот таким нам рисуется Вивальди, когда мы объединяем все отдельные о нем сведения: созданный из контрастов, слабый, больной, и тем не менее живой как порох, готовый раздражиться и тут же успокаиваться, переходить от мирской суеты к суеверной набожности, упрямый и вместе с тем когда нужно сговорчивый, мистик, однако готовый спуститься на землю, когда дело идет о его интересах, и совсем не дурак при устройстве своих дел».
И как это все подходит к его музыке! В ней возвышенная патетика церковного стиля сочетается с неуемным жизненным пылом, высокое смешивается с бытовым, отвлеченное с конкретным. В его концертах звучат суровые фуги, скорбные величавые адажио и наряду с ними — песни простого люда, идущая от сердца лирика, веселая пляска. Он пишет программные произведения — знаменитый цикл «Времена года» и снабжает каждый концерт фривольными для аббата буколическими стансами:
Весна пришла, торжественно оповещает. Веселый хоровод ее, и песнь в горах звучит. И ручеек навстречу ей приветливо журчит. Зефира веянье природу всю ласкает.
Но потемнело вдруг, зарницы заблистали, Весны предвестник — гром пронесся по горам И вскоре смолк; а жаворонка песни, Раздавшись в синеве, несутся по долам.
Там, где ковер цветов долины покрывает, Где дерево и лист под ветерком дрожат, Со псом у ног там пастушок мечтает.
И снова может Пан внимать волшебной флейте Под звук ее танцуют снова нимфы, Приветствуя Волшебницу-весну.
В «Лете» Вивальди заставляет куковать кукушку, ворковать горлицу, чирикать щегленка; в «Осени» начинает концерт песней поселян, возвращающихся с полей. Поэтические картины природы создает он и в других программных концертах, таких как «Буря на море», «Ночь», «Пастораль». Есть у него и концерты, рисующие душевное состояние: «Подозрение»», «Отдохновение», «Беспокойство». Два его концерта на тему «Ночь» могут считаться первыми симфоническими ноктюрнами в мировой музыке.
Сочинения его поражают богатством фантазии. Имея в своем распоряжении оркестр, Вивальди непрерывно экспериментирует. Солирующие инструменты в его сочинениях то сурово-аскетичны, то легкомысленно-виртуозны. Моторность в одних концертах уступает место щедрой песенности, мелодичности — в других. Красочные эффекты, игра тембров, как например, в средней части Концерта для трех скрипок с очаровательным звучанием pizzicato почти «импрессионистичны».
Вивальди творил с феноменальной быстротой: «Он готов биться об заклад в том, что сможет сочинить концерт со всеми его партиями быстрее, чем писец сумеет его переписать», — писал де Бросс. Может быть, отсюда и проистекает та непосредственность, свежесть музыки Вивальди, вот уже более двух столетий восхищающая слушателей.
Л. Раабен, 1967 год
Agleam
Женат
04-03-2018 - 21:35
1877 На сцене Большого театра состоялась премьера балета Чайковского «Лебединое озеро»
Балет на музыку Петра Чайковского в четырех актах. Либретто В. Бегичева и В. Гельцера.
Действующие лица: Одетта, королева лебедей (добрая фея) Одиллия, дочь злого гения, похожая на Одетту Владетельная принцесса Принц Зигфрид, ее сын Бенно фон Зоммерштерн, друг принца Вольфганг, наставник принца Рыцарь Ротбарт, злой гений под видом гостя Барон фон Штейн Баронесса, его жена Барон фон Шварцфельс Баронесса, его жена Церемониймейстер Герольд Скороход Друзья принца, придворные кавалеры, дамы и пажи в свите принцессы, лакеи, поселяне, поселянки, слуги, лебеди и лебедята Действие происходит в сказочной стране в сказочные времена.
История создания
В 1875 году дирекция императорских театров обратилась к Чайковскому с необычным заказом. Ему предлагалось написать балет «Озеро лебедей». Необычным этот заказ являлся потому, что ранее «серьезные» композиторы балетной музыки не писали. Исключение составляли лишь произведения в этом жанре Адана и Делиба. Против ожидания многих, Чайковский заказ принял. Предложенный ему сценарий В. Бегичева (1838—1891) и В. Гельцера (1840—1908) был основан на мотивах встречающихся у разных народов сказок о заколдованных девушках, превращенных в лебедей. Любопытно, что за четыре года до этого, в 1871 году, композитор написал для детей одноактный балет под названием «Озеро лебедей», так что, возможно, ему принадлежала идея использования именно этого сюжета в большом балете. Тема всепобеждающей любви, торжествующей даже над смертью, была ему близка: в его творческом портфеле к тому времени появилась уже симфоническая увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта», а в следующем году, после обращения к «Лебединому озеру» (так стал называться балет в окончательном варианте), но еще до его окончания, была создана «Франческа да Римини».
скрытый текст
Композитор подошел к заказу очень ответственно. По воспоминаниям современников, он «перед написанием балета долго добивался, к кому можно обратиться, чтобы получить точные данные о необходимой для танцев музыке. Он даже спрашивал... что ему делать с танцами, какова должна быть их длина, счет и т. д.». Чайковский внимательно изучал различные балетные партитуры, чтобы понять «этот род композиции в деталях». Только после этого он приступил к сочинению. В конце лета 1875 года были написаны первые два акта, в начале зимы — два последних. Весной следующего года композитор оркестровал написанное и закончил работу над партитурой. Осенью в театре уже шла работа над постановкой балета. Ее начал осуществлять приглашенный в Москву в 1873 году на должность балетмейстера московского Большого театра В. Рейзингер (1827—1892). К сожалению, он оказался неважным постановщиком. Его балеты на протяжении 1873—1875 годов неизменно проваливались, и когда в 1877 году на сцене Большого театра появился еще один его спектакль — премьера «Лебединого озера» состоялась 20 февраля (4 марта по новому стилю), — это событие осталось незамеченным. Собственно, с точки зрения балетоманов это и не было событием: спектакль оказался неудачным и через восемь лет сошел со сцены.
Подлинное рождение первого балета Чайковского состоялось более двадцати лет спустя, уже после смерти композитора. Дирекция императорских театров собиралась поставить «Лебединое озеро» в сезоне 1893—1894 годов. В распоряжении дирекции были два прекрасных балетмейстера — маститый Мариус Петипа (1818—1910), работавший в Петербурге с 1847 года (он дебютировал одновременно как танцовщик и балетмейстер и создал целую эпоху в русском балете), и Лев Иванов (1834—1901), помощник Петипа, ставивший, в основном, небольшие балеты и дивертисменты на сценах Мариинского, Каменноостровского и Красносельского театров. Иванов отличался удивительной музыкальностью и блестящей памятью. Он был настоящим самородком, некоторые исследователи называют его «душой русского балета». Ученик Петипа, Иванов придал творчеству своего учителя еще большую глубину и чисто русский характер. Однако создавать свои хореографические композиции он мог только на прекрасную музыку. К его лучшим достижениям относятся, кроме сцен «Лебединого озера», «Половецкие пляски» в «Князе Игоре» и «Венгерская рапсодия» на музыку Листа.
Сценарий новой постановки балета был разработан самим Петипа. Весной 1893 года началась его совместная работа с Чайковским, прервавшаяся безвременной кончиной композитора. Потрясенный как смертью Чайковского, так и своими личными потерями, Петипа заболел. На вечере, посвященном памяти Чайковского и состоявшемся 17 февраля 1894 года, в числе других номеров была исполнена 2-я картина «Лебединого озера» в постановке Иванова.
Этой постановкой Иванов открыл новую страницу в истории русской хореографии и приобрел славу великого художника. До сих пор некоторые труппы ставят ее как отдельное самостоятельное произведение. «...Открытия Льва Иванова в «Лебедином озере» являются гениальным «прорывом» в XX век», — пишет В. Красовская. Высоко оценив хореографические находки Иванова, Петипа поручил ему лебединые сцены. Кроме того, Иванов поставил Чардаш и Венецианский танец на музыку Неаполитанского (впоследствии выпускаемый). После выздоровления Петипа со свойственным ему мастерством закончил постановку. К сожалению, новый поворот сюжета, — счастливый конец вместо первоначально задуманного трагического, — предложенный Модестом Чайковским, братом и либреттистом некоторых опер композитора, обусловил относительную неудачу финала.
15 января 1895 года в Мариинском театре, в Петербурге, состоялась, наконец, премьера, давшая долгую жизнь «Лебединому озеру». Балет на протяжении XX века шел на многих сценах в различных вариантах. Хореография его впитала идеи А. Горского (1871—1924), А. Вагановой (1879—1951), К. Сергеева (1910—1992), Ф. Лопухова (1886—1973).
Сюжет (первоначальная версия)
В парке замка Владетельной принцессы друзья ожидают принца Зигфрида. Начинается праздник его совершеннолетия. Под звуки фанфар появляется принцесса и напоминает Зигфриду, что завтра на балу он должен будет выбрать невесту. Зигфрид опечален: он не хочет себя связывать, пока его сердце свободно. В сумерках видна пролетающая стая лебедей. Принц и его друзья решают закончить день охотой.
По озеру плывут лебеди. На берег к развалинам часовни приходят охотники с Зигфридом и Бенно. Они видят лебедей, у одного из которых на голове золотая корона. Охотники стреляют, но лебеди уплывают невредимыми и в волшебном свете обращаются в прекрасных девушек. Зигфрид, плененный красотой королевы лебедей Одетты, слушает ее печальный рассказ о том, как злой гений заколдовал их. Лишь ночью они принимают свой настоящий облик, а с восходом солнца снова становятся птицами. Колдовство потеряет силу, если ее полюбит юноша, никому еще не клявшийся в любви, и сохранит ей верность. При первых лучах зари девушки исчезают в развалинах, и вот уже по озеру плывут лебеди, а за ними летит огромный филин — их злой гений.
Балет «Лебединое озеро» в Мариинском театре В замке бал. Принц и принцесса приветствуют гостей. Зигфрид полон мыслями о королеве лебедей, никто из присутствующих девушек не трогает его сердца. Дважды звучат трубы, возвещающие прибытие новых гостей. Но вот трубы прозвучали в третий раз; это приехал рыцарь Ротбарт с дочерью Одиллией, удивительно похожей на Одетту. Принц, уверенный, что Одиллия и есть таинственная королева лебедей, радостно устремляется к ней. Принцесса, видя увлечение принца прекрасной гостьей, объявляет ее невестой Зигфрида и соединяет их руки. В одном из окон бальной залы появляется лебедь-Одетта. Увидев ее, принц понимает страшный обман, но непоправимое свершилось. Охваченный ужасом принц бежит к озеру.
Берег озера. Девушки-лебеди ожидают королеву. Одетта вбегает в отчаянии от измены принца. Она пытается броситься в воды озера, подруги стараются ее утешить. Появляется принц. Он клянется, что в Одиллии видел Одетту и только поэтому произнес роковые слова. Он готов умереть вместе с ней. Это слышит злой гений в облике филина. Смерть юноши во имя любви к Одетте принесет ему гибель! Одетта бежит к озеру. Злой гений пытается превратить ее в лебедя, чтобы не дать утонуть, но Зигфрид борется с ним, а затем бросается вслед за любимой в воду. Филин падает мертвым.
Музыка В «Лебедином озере» Чайковский еще остается в рамках жанров и форм балетной музыки, сложившейся к тому времени по определенным законам, хотя наполняет их новым содержанием. Его музыка трансформирует балет «изнутри»: традиционные вальсы становятся поэтическими поэмами огромного художественного значения; адажио являются моментом наибольшей концентрации чувства, насыщаются прекрасными мелодиями; вся музыкальная ткань «Лебединого озера» живет и развивается симфонически, а не становится, как в большинстве современных ему балетов, просто аккомпанементом тем или иным танцам. В центре — образ Одетты, охарактеризованной трепетной, взволнованной темой. Связанная с ней проникновенная лирика распространяется на все произведение, пронизывая его прекрасными мелодиями. Характерные танцы, как и картинно-изобразительные эпизоды, занимают в балете сравнительно небольшое место.
Фильм представляют Кремлевский балет, Государственный Кремлевский дворец и кинокомпания " Центрофильм ".
Это сообщение отредактировал Agleam - 04-03-2018 - 21:36
Agleam
Женат
06-03-2018 - 00:51
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.73
Теперь (тогда) все говорили, что Ян Сибелиус и БЫЛ финской музыкой. Если честно, ничего в этом смысле не изменилось, по крайней мере для большинства людей. Финская музыка была и остается Юханом Юлиусом Кристианом Сибелиусом. К 1903-му он, тридцативосьмилетний, обратился в своего рода местного, национального и во многом всемирного героя. Его «Куллерво» еще лет двенадцать назад сделало Сибелиуса знаменитостью, а «Туонельский лебедь», «Сага» и Первая симфония нисколько таковой репутации не повредили. Он оказался спасителем финской национальной музыки. В 1899 году Сибелиус создал тональную, или симфоническую, называйте, как вам больше нравится, поэму «Финляндия». По моим представлениям, «Финляндия» и определила участь Сибелиуса-триумфатора — в том смысле, что после нее он ничего плохого, на взгляд его страны, сделать просто не мог. Даже если бы Сибелиус начиная с этого времени занимался лишь тем, что обстругивал палочки да «пожинал плоды былого», он все равно еще многие годы мог бы позволить себе пить, сколько душа просит, отказывать блондинкам, возжелавшим завести от него ребенка, и любоваться своим лицом на марках. Последнее, кстати, чистая правда — лицо Сибелиуса появилось на финских марках.
скрытый текст
Итак, если жизнь была к нему столь благосклонна, что же грызло старину Яна — ведь что-то же его грызло? Сейчас расскажу. К 1903 году он так и не осуществил мечту своего детства. И если честно, не осуществил ее и позже. Видите ли, еще в 1891 году Сибелиус попросил, чтобы его приняли в Венский филармонический оркестр — ИГРАТЬ НА СКРИПКЕ. Не в дирижеры, не в композиторы, всего-навсего в СКРИПАЧИ. Ему всегда хотелось быть скрипачом, сколько он себя помнил. Скрипачом-то он был хорошим, но, увы, не великим, вот ничего у него и не получилось. Такие дела. Но как же удалось ему примириться с мыслью, что он никогда не станет величайшим, какого мир когда-либо слышал в концертах, скрипачом-виртуозом? Ну, он утешался изысканным коньяком и превосходными сигарами, однако проделал и еще кое-что, почти столь же приятное. Написал виртуозный скрипичный концерт — величайший, по мнению многих, из когда-либо слышанных миром. В 1903 году.
Это концерт, от которого захватывает дух. Яростный. Напористый. Небесный. Даже сердитый, что и неудивительно. Последняя часть кажется выходящей за грань обычного концертного сочинения, обращаясь в десять с чем-то минут музыкального театра. Настоящих практических знаний по части скрипки у меня нет — если не считать того, что в школьные годы мне очень часто приходилось забирать этот инструмент из транспортного бюро потерянных вещей, а после снова забывать в бесчисленных автобусах, — но я всегда считал, что последнюю часть Скрипичного концерта Сибелиуса следует просто-напросто брать приступом. Она так агрессивна, в ней столько всяких «и более того…» — это скрипка, произносящая, грозно помахивая перстом, речь Артура Скарджилла[*]. Потрясающая вещь.
«Я НЕ СТРЕМЛЮСЬ ИЗМЕНИТЬ МИР, Я НЕ ИЩУ…» Вам как, сидеть удобно? Тогда я начну. Когда-то давным-давно в далекой стране велось ужасное множество войн и тысячи людей расставались с жизнями. Нет, на сказку это не очень похоже, правда? Хотя для описания 1904 года подходит более чем. В этом году главными воителями были, если честно, Япония и Россия — тут вам и оборона Порт-Артура, и взятие Сеула, и все, что хотите. В научной сфере: Резерфорд и Содди только что постулировали свою теорию радиоактивности, появились первые ультрафиолетовые лампы и — не знаю, по моему мнению, это можно отнести к науке — была основана компания «Роллс-Ройс». Кроме того, Фрейд опубликовал книжицу из тех, что приятно почитать на ночь, — «Психопатология обыденной жизни». Прелестно! Готов поспорить, шла она нарасхват и по всему миру люди читали ее за утренним какао. Что еще? Жан Жорес начал издавать социалистическую газету «Юманите», Хелен Келлер окончила Рэдклифский колледж, а в городе Грац, что в Австрии, состоялась первая музыкальная радиопередача. Что касается Антона Чехова, то он, таки да, умер, ничего не поделаешь. Но, правда, успел написать «Вишневый сад». Добавьте ко всему этому «Двух сестер» Пикассо, «Свадьбу» Руссо и смерть Дворжака — вот вам почти и весь 1904-й.
Почти, да не совсем! О нет.
Нет. До того как 1904-й подошел к концу, дал самый первый свой концерт Лондонский симфонический оркестр. Он полон сил и поныне, даром что побывал в 1912-м на волосок от гибели — решив в последний момент все же не плыть в Нью-Йорк на «Титанике». Чистое везение, разумеется. Но все-таки. Все хорошо, что хорошо кончается.
В отношении музыкальном происходило так много всякого разного, что, наверно, было бы разумным просто поставить бок о бок два сочинения, словно говоря: «Господи, каких только до сумасшествия разных стилей не существовало в то время!» — а остальное все пропустить. Да, пожалуй, так я и поступлю.
Чарлз Айвс. Очень симпатичное имя, очень спокойное, я так всегда думал. Однако за ним, за этим спокойным именем, кроется удивительная жизнь. Поначалу мистер Айвс подвизался в штате Коннектикут в двух качествах одновременно: музыканта и бизнесмена, причем во второй своей ипостаси — не в пример первой — очень удачно. Миллионы нажил. Вы не поверите — на страховании. А когда ему пришлось с композицией расстаться — по причине плохого здоровья, — страховое дело стало его главным занятием. Правда, тоже ненадолго: еще лет через двенадцать он удалился-таки от дел окончательно, но к сочинению музыки более не вернулся. Отец Айвса был капельмейстером, и, думаю, правильно будет сказать, что он не относился к типичным для конца девятнадцатого столетия представителям этой породы. Сплошь и рядом он заставлял сына петь в одной тональности, а сам в это время подыгрывал ему на пианино в другой, просто смеха ради. (Вот занятие, в котором я на голову выше даже самых лучших музыкантов, поскольку с малых лет умел петь в любой тональности — КРОМЕ той, в которой мне подыгрывали.) Когда человек получает воспитание в таком роде, что-нибудь в нем да застревает, и Айвс в своих серьезных, зрелых сочинениях принялся экспериментировать с «битональностью» (так ее именуют узкие специалисты — в буквальном смысле это «две тональности»). К примеру, написанные в 1914-м «Три селения в Новой Англии» исполняются двумя оркестрами, играющими разную музыку и в разном темпе. Говорят, сочинение это было отчасти вдохновлено чем-то схожим, увиденным Айвсом на улице, — два оркестра, играя каждый свое, шагали друг другу навстречу. Наверное, весело было.
А для сорокашестилетнего Джакомо Пуччини этот год стал годом Баттерфляй. Пуччини родился в Италии в такую пору, когда человек, обладающий даром к сочинению задушевной музыки и любовью к опере, мог только преуспеть. Ко времени, когда Пуччини стукнуло двадцать шесть, Верди почти уж одиннадцать лет как исполнял данный им по собственной воле обет музыкального молчания, не написав ни единой ноты, оперной или еще какой. И пока что отказываться от своего обета не собирался. В конечном счете период безвердия растянулся лет на тринадцать. В итальянской опере образовалась прореха. Пуччини представил на провинциальный оперный конкурс свою одноактную оперу «Le Villi» — «Виллисы». И хотя в официальном решении жюри сочинение его даже и упомянуто не было, Пуччини удалось поставить эту оперу на сцене — причем с немалым успехом. К 1904-му он уже был автором трех действительно великих опер — «Манон Леско», «Богемы» и «Тоски», и «Богему» многие считают одной из величайших опер, какие только существуют на свете. Однако в этом году Пуччини написал то, что сам называл потом лучшим своим творением. Оперу, в которой рассказывается о юной гейше по имени Чио-Чио-сан и ее трагической любви к УБЛЮДКУ! — офицеру военно-морского флота США, лейтенанту Пинкертону. Называется она так же, как легшая в ее основу пьеса. «Мадам Баттерфляй».
вернуться *
Артур Скарджилл (р. 1938) с 1981 по 2000 г. руководил Национальным профсоюзом горняков, ныне возглавляет основанную им в 1996 г. Социалистическую рабочую партию. (Примеч. переводчика).
Эта опера Пуччини не всякому по зубам. Как я уже признавался, было время, когда я и сам к ней даже со взятой наизготовку кавалерийской пикой подходить не желал, — хотя, вообще-то, вы когда-нибудь пробовали заявиться в Королевский оперный театр с кавалерийской пикой? Опера роскошна и одновременно груба — в том смысле, что Пуччини не обинуясь использует материал, от которого другие композиторы могли бы и отшатнуться, опасаясь, что их сочтут «пошлыми» или «louche»[*]. (И даже «пустыми».) Однако Пуччини сказал: «Нет, если опера способна взять людей за живое, я ее напишу» — и написал. Стеснительности в ней мало; она «вульгарна» — такое, помнится, слово было в ходу у знатоков в тот сезон, когда Королевский оперный показывал «Турандот», — и все же она попросту СКАЗОЧНА. Un bel dì?[*] Можете не сомневаться.
Понимаете, вот именно это я и люблю в «классической» музыке — как от нее можно устать, если в ней бок о бок присутствуют «Три селения в Новой Англии» Чарлза Айвса и «Dolce notte»[*] из пуччиниевской «Мадам Баттерфляй»? Можно ли найти на нашей планете что-нибудь столь же не схожее?
СИМФОНИЯ ТЫСЯЧИ ДНЕЙ Если быть совсем уж точным — или это и значит «быть неточным», — заголовок должен выглядеть иначе, скажем: «Симфония тысячи с чем-то дней», но тогда бы он не читался так хорошо. Тысяча (с чем-то) дней — это время, прошедшее между рассветной зарей 1907-го и вечерними сумерками 1910-го, — время, за которое Малер написал одно из значительнейших своих произведений. То самое, из-за которого управляющего мюнхенского оркестра едва не хватил удар, когда он узнал, что число исполнителей придется увеличить до тысячи. (Бедняга. Скорее всего, он так и страдал до конца своих дней нервным тиком — как Герберт Лом в фильмах про «Розовую пантеру».)
Итак, 1907-й. Русско-японская война завершилась Портсмутским миром. Портсмутским! Фу! Готов поспорить, высоким договаривающимся сторонам это ничуть не пришлось по душе. Они-то надеялись на Барбадос сгонять! Кроме того, Норвегия отделилась от Швеции (получив Карла Датского), была основана партия Шин Фейн[*], а Альберт Эйнштейн успел к этому времени:
а) сформулировать специальную теорию относительности,
б) сформулировать закон соотношения массы и энергии,
в) создать теорию броуновского движения и
г) сформулировать фотонную теорию света.
Не приходится сомневаться, что тут кто-то похлопал его по плечу и сказал: «Послушай, Альберт, послушай, голубчик. Знаешь, умников ведь никто не любит, ты понял?» В разных прочих местах Оскар Уайльд напечатал «De Profundis» — из могилы, Пикассо перестал синеть и приобрел здоровый розовый цвет, между тем как Сезанн и Ибсен перешли от здорового розового к менее здоровому землистому. Э-э, то есть умерли. Извините. Хотел уведомить вас об этом как-нибудь помягче. Кроме того, в 1907-м недавно учрежденная Нобелевская премия по литературе досталась Киплингу, а в «художественном» мире много шума наделал кубизм, что и доказывается полотном Пабло «Порозовевшего» Пикассо «Les Demoiselles d’Avignon»[*] — в вольном переводе название это выглядит так: «Ну не нравитесь вы мне!» Что же до божественного мира музыки, так он, скорее всего, пребывает в блаженном неведении относительно козырного туза, который покамест прячет у себя в рукаве Густав Малер.
В последнее время жизнь Малера сотрясали бури. Когда умерла от скарлатины одна из его дочерей, Малер отчасти обвинил себя в том, что «искушал судьбу», написав «Kindertotenlieder» — «Песни мертвых детей». Теперь он перебрался из Вены в Америку, где ему еще предстоит дирижировать концертом Рахманинова, о котором я уже говорил. Итак, к 1907-му он работал в «Метрополитен-опера», спарингуясь с дирижером Артуро Тосканини и не испытывая от этого большого удовольствия. Впрочем, у него нашлось время, чтобы закончить Симфонию № 8, уже упомянутую КОЛОССАЛЬНУЮ «Симфонию тысячи». Она состоит из двух просто-напросто ГАРГАНТЮАНСКИХ частей.
Первое ее исполнение, состоявшееся в 1910-м в Мюнхене, привело публику в восторг, — со временем к восторгу этому присоединился и весь прочий мир. Во многих отношениях творение Малера выглядит как место последнего упокоения симфонии. Точно так же, как Вагнер показал слушателям место последнего упокоения оперы, Малер направил их туда, «где предстоит покоиться симфониям». «Симфония тысячи» требует практически всех исполнителей, каких только Малеру удалось втиснуть в партитуру, — удвоенного хора, дополнительного хора мальчиков, семерых солистов и пятикратного состава деревянных духовых. Что оставалось делать после этого прочим сочинителям симфоний? Собственно, я могу вам сказать, что им следовало бы сделать. Закрыть лавочку и разойтись по домам. Вот что им следовало! Бы. А теперь я, с вашего позволения, порезвлюсь вблизи от 1908-го с небольшими передышками в 1909 и 1910-м.
Фантастический шрифт, вы не находите? Готов поспорить, какие слова им ни набери, все будут выглядеть потрясающе. А ну-ка:
Видите? Он даже список покупок обращает в нечто волшебное, верно? Отличная штука, шрифты. Ну хорошо, 1908-й я пропущу — простите, но надо же довести эту книгу до конца — и направлюсь прямиком в 1909-й.
В Британии Асквит стал премьер-министром, а Ллойд-Джордж — его министром финансов. Луи Блерио за тридцать семь минут перелетел из Кале в Дувр, а век электричества приобрел, если так можно выразиться, младшего братика. Началось производство бакелита, и кое-кто поговаривает, что наступил «век пластмасс». В Лондоне открывает универсальный магазин Г. Г. Селфридж, в Вене раскрывает свои мысли о психоанализе Фрейд, а во Франции раскрывается занавес и «Русские сезоны» Дягилева пленяют сердца парижан. Художник Утрилло, приглядевшись к голубому и розовому периодам Пикассо, добавляет к ним свой собственный, белый, а Василий Кандинский начинает писать первые по-настоящему абстрактные полотна. Что еще? Ну, еще образована Ассоциация девочек-скаутов, и, разумеется, сотням ее, как бы это сказать, новобранок страсть как не терпится опробовать на себе новомодную завивку — удивительный новый перманент. Ой, дорогая, как тебе это К ЛИЦУ!
Ну так вот: девочки-скауты и перманент. Чем все важные достижения 1909-го и исчерпываются. Да, но что же там с «lа musique», как именуют ее в Илкли и Отли?
Музыка все еще силится понять, в какую сторону ей следует двигаться. Малер уже написал последнюю более-менее романтическую симфонию. Да, Рахманинов и Пуччини так и будут, до последнего вздоха, сочинять музыку Рахманинова и Пуччини — их, чистопородных романтиков, ничем не остановишь. Но разумеется, есть и другие. Другие, подобные Дилиусу, своего рода английскому Дебюсси, — музыканту собственной, так сказать, школы. Если композиторы вроде Вагнера создавали целое вероучение и собирали толпы учеников, Дилиус был одиночкой. Этаким шалуном, ни за кем не идущим и своего следа не оставляющим. Со временем он обрел собственный голос — в таких вещах, как «Морской дрейф» и «Бриггская ярмарка», не говоря уж о дух захватывающей «Мессе жизни». «Месса жизни» — это огромный вихрь, образованный из слов Ницше и призрачной, бередящей душу музыки Дилиуса, — еще одно из произведений, которые следует «пробовать» в живом исполнении. Хотя что это я, в самом деле, — ЛЮБУЮ музыку следует пробовать в живом исполнении, это просто-напросто основное условие игры. Однако сочинения, подобные «Мессе жизни», оказываются слишком большими даже для самого лучшего музыкального центра. Если вы впервые слышите тему вроде «О Mensch, gib acht…» — или еще какую-нибудь — на CD, всегда существует шанс, что с вами случится то же, что происходит, когда вы беретесь за новую компьютерную игру. Вы можете получать от нее удовольствие, можете таскать ее с собой повсюду, однако дальше первого уровня вам не пробиться. А послушайте ее живьем, и перед вами откроются самые разные уровни — уровни, к которым ведут двери и нюансы, коих вы с первого раза попросту не заметили. Это очевидно, я понимаю, но музыка — она ЖИВАЯ. Нет, слишком мелкий шрифт. Надо вот так. МжУиЗвЫаКяА. Приглядитесь к этому слову. Оно всегда тут стояло.
вернуться *
Двусмысленный (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться *
«В один прекрасный день» (итал.). (Примеч. переводчика).
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.75
А помимо Дилиуса имелись также музыканты вроде тридцативосьмилетних Ралфа «Рифмуется с Альфой» Воан Уильямса и Игоря «Ни с Чем не Рифмуется» Стравинского.
Воан Уильямс — это еще один ни на кого не похожий композитор, хоть и прошедший, в отличие от Дилиуса, порядочную музыкальную школу — частью у Макса Бруха, частью у Мориса Равеля (о котором мы еще поговорим). Сочетание Бруха и Равеля с утонченным (Чартерхауз — Кембридж — Королевский музыкальный колледж) воспитанием породило в ВУ смесь совершенно уникальную. Мне она напоминает о чувстве, с которым разглядываешь фотографию ребенка хорошо знакомой тебе супружеской четы. Очень часто — и это так же очевидно, как слова, которые я сейчас напишу, — ребенок выглядит соединением родительских черт, обладающим, однако же, собственной «младенческой» неповторимостью. Я знаю, знаю, все это лежит на поверхности, но все же поражает меня неизменно. Ну так вот, примерно таким же был ВУ. В его музыке слышен немец Брух. Слышна «французистая» изысканность Равеля. И тем не менее вся она родом из особенно консервативной английскости котсуолдской деревни. Да и вкусна эта музыка необычайно — музыкальный чай со сливками, в который, правда, добавили чуточку не то шнапса, не то абсента.
Стравинский — русский из русских. Даже от имени его меня пронимает радостная дрожь. Это одно из тех имен, что открылись мне лишь с посторонней помощью. Сам я открывать его попросту не желал. Кому-то пришлось насильно усадить меня перед дешевеньким школьным граммофоном, неловко притулившимся на специально для него сооруженной деревянной полке в углу комнаты, и принудительно накормить ранними балетами Стравинского. Но я их и тогда не переварил. Потребовались выжимки из «Симфонии псалмов», чтобы глаза мои расширились и я подумал: «МАМОЧКА… РОДНАЯ!» И все. С тех пор я слышу Игоря Стравинского совсем иначе. Временами он пишет для меня музыкальные картины, временами просто вручает мне комплект сборочных элементов и словно говорит: «На, собирай из них что хочешь».
скрытый текст
Самый памятный из первых случаев связан с «Жар-птицей» — я понимаю, странно, что не с «Весной священной»! Кто-то дал мне послушать самый конец сюиты «Жар-птица», и я чуть с ума не сошел. Это показалось мне встречей современной музыки с голливудским финалом. Чего я только не услышал — словно кто-то выплескивал одно ведро краски за другим на холст величиною со стену, создавая полотно в манере Поллока. Я знаю, знаю — тут смешение разных эпох, но именно об этом, казалось мне, рассказывает музыка. Однако одолевший все прочие образ возник в моей голове, когда оркестр добрался до последних аккордов. Шествие в духе Артура Дж. Рэнка[*] завершилось, эти трепетные аккорды стали началом конца. Каждый раз — КАЖДЫЙ РАЗ — мне представляется волшебный ковер. КАЖДЫЙ. Как только вступают эти аккорды, я оказываюсь на плоском, экзотическом ковре и мы с ним слегка воспаряем над полом, потом повыше, потом достигаем высокого потолка, чуть-чуть опускаемся, еще чуть-чуть и, наконец, возвращаемся на пол. Мы никуда не летали — даже если вам показалось, что об этом-то я и рассказывал! — мы просто… попробовали. Поднялись над полом, выше, еще выше, затем вниз, вниз и замерли на месте. Именно это, в точности, происходит со мной в финале сюиты «Жар-птица». Надо будет как-нибудь сходить в театр посмотреть, что, собственно ДЕЛАЕТСЯ в этой части балета.
Игорь Федорович Стравинский родился в правильное время и в правильном месте. Получив от отца — баса Императорской оперы — неплохое музыкальное воспитание, он, по счастливому случаю, познакомился с Римским-Корсаковым. Стравинскому было тогда двадцать лет, а пятидесяти восьмилетний Римский успел обратиться в величаво старевший, если уже не состарившийся, столп русской музыки. Стравинский сыграл P-К несколько своих ранних сочинений и ровно через три года стал полноправным его учеником. Они подружились — Стравинскому предстояло написать музыку и для свадьбы дочери Римского, и, впоследствии, для его похорон. Спустя недолгое время он привлек внимание крупной в хореографии того времени фигуры, Сергея Дягилева, и вскоре поразил музыкальный мир своими балетными сочинениями. Но об этом чуть позже.
ВРЕМЯ ЗАТИШЬЯ Наступило время затишья, или, как его еще называют, пора зимородка. «Золотые годы», краткий — для истории — вздох облегчения, называйте как хотите, не называйте лишь Китом. Время, по прошествии которого все изменится необратимо. Я предпочитаю обозначать его так: «с 1911 по 1914». Пойдемте же со мной, если хотите, и мы прогуляемся вместе по этим золотым годам.
В 1911-м Стравинский снова наделал шума своей музыкой к балету «Петрушка». Тоже сильная была штука. Я знаю, первое представление «Весны священной» вылилось в громкий скандал, однако послушайте, если найдете время, «Петрушку». Поразительная музыка и, должно быть, звучавшая в 1911-м очень странно. Если вы хорошо ее знаете, вспомните «Русский танец» из «Петрушки». Вспомнили? А теперь подумайте о 1911-м. Это год коронации Георга V Теперь снова вспомните музыку — она вообще-то на музыку похожа? И еще раз о Георге V И снова о музыке. Нет, честно, похожа эта музыка на Георга V? Да нисколько! А тогда, готов поспорить, походила еще меньше. Вы меня понимаете? Я хочу сказать, что как-то они не сходятся, верно? В этом-то все и дело. Стравинский…
…«опережал свое время». Простите за такие слова, но это правда. «Петрушка», как принято считать, опередил его еще и почище, чем «Весна священная», однако именно «Весна» привела к скандалу, а в итоге и место в афише заняла первое.
Кстати сказать, 1911-й — это год, в который Кайзер произнес нечто зловещее о «месте Германии под солнцем», — тот самый, хвала небесам, год, когда тридцатисемилетний Уинстон Черчилль стал Первым лордом Адмиралтейства. В Китае пала Маньчжурская династия, стоявшая у власти с 1644 года. Ух ты! И еще раз: Ух ты! Видите?! Видите?! Ну конечно, перемены происходят всегда, еще бы, согласен. (Вы о «Петрушке» еще не забыли?) Однако на сей раз они происходят гигантскими скачками, словно в бушующем, так сказать, океане. В 1911-м аэропланы были впервые использованы для ведения военных действий — в ходе итало-турецкой, собственно говоря, войны. Сейчас-то это сообщение способно вызвать лишь реакцию наподобие «Да что вы?» или «Ишь ты». Но тогда… Военные аэропланы должны были казаться пришельцами из другого мира — такие устрашающие, такие ни на что не похожие, такие странные. ВОТ КАКОЙ мир отображал в своей музыке Стравинский, не мир «Георга-У-и-мизинчика-указующего-на-сэндвич-с-огурцом». Последнее ни к Стравинскому, ни к его «Петрушке» никакого отношения не имеет. О нет. Он пишет музыку, которая смотрит сквозь этот мир и за его пределы. Музыку, которая говорит… ну что?., говорит: «Брак, художник-кубист». Она говорит: «Пауль Клее»; говорит: «Якоб Эпштейн» — все они создали в 1911 году великие вещи: Брак — «Гитариста», Клее — «Автопортрет», а Эпштейн — надгробие Оскара Уайльда. И если вы снова вспомните, в последний раз, «Русский танец» из «Петрушки», вы, может быть, скажете даже… «Малер умер!». Что он действительно и сделал — и символически, и физически.
ДА НЕУЖЕЛИ?
М-м-м?
А?
Что?!
Именно так: умер 18 мая 1911 года, если вам требуется точная дата. Взял да и умер. Напрочь. И теперь он мертвее мертвого. Мертв, пребывает во власти смерти. «Ушел путем всех мертвых». (Думаю, стольких «мертв» в разных его вариантах достаточно? Мне просто хотелось подчеркнуть важность случившегося.)
И стало быть, ответ на все ваши вопросы таков: да, Малер очевиднейшим образом умер. Как я уже говорил.
Но если Малер умер, кто же в 1911-м сочиняет пышную, романтическую музыку? Кто сочиняет нечто отличное от «музыки перемен» à lа Стравинский? Да есть один такой — тот же Стравинский называл его «убогим и жалким». Что ж, Рихард Штраус, выйдите из толпы, сжимая в руке партитуру. Партитура, о которой я говорю, это опера «Кавалер роз». Собственно, для Штрауса она-то и была музыкой перемен — его путем вперед.
вернуться *
Артур Джозеф Рэнк (1888–1972) — английский промышленник, ставший крупнейшим кинопрокатчиком и продюсером Великобритании. (Примеч. переводчика). Рихард Штраус родился в семье весьма музыкальной: отец его был известным валторнистом, игравшим в оркестрах, которыми дирижировал сам Вагнер. Композиторский дар, уже оформившийся, обнаружился в нем до смешного рано — «Праздничный марш» написан им в возрасте десяти лет, — потом он учился в Мюнхенском университете, потом стал ассистентом дирижера Ганса фон Бюлова. Задним числом можно сказать, что Штраус принадлежит, пожалуй, к тем людям, которые, купив автомобиль, заворачивают его в прозрачную пленку и помещают в гараж, где он и стоит в нетронутом виде многие годы. Затем, лет через сто, они извлекают машину из гаража, снимают обертку. Машина блестит и сверкает, но по-настоящему новой не выглядит, если вы понимаете, о чем я. Все признаки новизны у нее имеются, и все же она, ну, не новая. Прибавлю к этому, что не следует принимать все, что говорит Стравинский, за чистую монету. С ходом времени наш Игорь нередко менял свое мнение по большинству вопросов и в конце концов высказывал суждение полностью противоположное тому, какое сообщал о данном предмете раньше. Так или иначе, несмотря на bons mots Стравинского, Штраус, с какой стороны на него ни взгляни, что есть силы держался за стиль и эпоху, о которых все вокруг него твердили, будто они мертвы.
МОРИС ВОЛНУЕТСЯ РАЗ На следующий год, 1912-й, Морису Равелю исполнится тридцать семь — отличный возраст для композитора, так я считаю, особенно если и со здоровьем у него все в порядке, и впереди еще двадцать пять лет жизни. Именно так, похоже, все и было с Равелем, выполнившим в 1912-м первый заказ «Русского балета» Дягилева, создав тем самым подобие традиции. Новаторская балетная труппа Дягилева работала в Париже, среди танцоров ее числился сам Нижинский (артист, а не конь[*]). Годом раньше как раз благодаря этой труппе Стравинский встал на путь, ведший к истинному величию. Такова одна из самых приятных особенностей «великого» искусства в целом, — говоря общо, одно величие вскармливает другое. До балетной своей музыки Стравинский ничего интереснее Симфонии ми-бемоль мажор не написал — вещь получилась хорошая, но не монументальная. Сочетание же Дягилева, Нижинского, «Русского балета» и, его тоже следует помянуть, Парижа — столицы модернистского движения — заставляло любого человека играть по-крупному. Что, собственно, с Равелем и произошло. Да, у него уже имелись в запасе превосходные произведения — «Павана почившей инфанте», «Игра воды» и «Шехеразада», — однако в 1912-м он создает вещь, которую многие считают лучшим его сочинением, «Дафниса и Хлою». Как ни странно, Дягилеву этот балет не понравился. И публике, присутствовавшей на премьере, тоже. По этой части никаких перемен, как видите, не произошло.
Представьте, что вы играете в «Можно я?». Ну вы знаете эту игру — вам дают задание, и, прежде чем за него приняться, вы должны спросить: «Можно я?» Но только на сей раз вы играете в нее в 1912-м. И вам говорят: «Как можно сильнее втяните носом воздух, два раза». Вы с силой выдыхаете, затем набираете полные легкие воздуха — через нос — и проделываете все это дважды. Что вам удается унюхать? Ну… вроде бы потянуло откуда-то… Лениным, Сталиным и «Правдой», а еще я учуял открытие «Вулвортса»… и… и что-то наподобие… первого прыжка с парашютом… да… и вроде как повеяло… это не «Скрипка» Пикассо, нет? По-моему, она. И словно бы от Модильяни сквознячком потянуло… не то «Каменной головой»… не то «Женщиной с длинной шеей». Нет, точно, «Каменной головой». Э-э, и еще я, кажется… что это? Странно… даже не запах, а воспоминание о запахе… это… а-а, это «Титаник». Утонул. Господи, ну и год. Это что-то. Все сказанное, да плюс Дилиус с его «Слушая первую кукушку весной» — симфонической поэмой, ухватившей, казалось, самую суть того времени — сумрачного, расплывчатого, когда и Бог был на небесах, и на земле все еще было в порядке. Ну-с, если вы и вправду взялись играть в эту игру, так давайте, начинайте сначала, — вы же еще «Можно я?» не спросили.
Ах-ах, снова стать молодым. Но пока до этого не дошло, заглянем-ка лучше в новый 1913-й год.
Вы можете себе такое представить? Начинается обратный отсчет: 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1… и происходит оркестровый катаклизм — слышатся первые такты «Весны священной» Стравинского. Нервно вздрагивают державшиеся за руки парочки. Одна из них пытается хоть как-то потанцевать под эти аккорды, звучащие точно уведомление о скором конце света. Удивительные аккорды, не столько даже синкопические, сколько аритмичные, и каждый из них походит на гвоздь, вбиваемый в крышку гроба, в котором покоится время затишья. Никто ничего подобного не ждал. На вечеринке такую музыку не заведешь, верно? Хотя, если честно, Стравинский лишь изображал то, что происходило вокруг. Две Балканские войны, арест Ганди, «Сыновья и любовники» Д. Г. Лоренса, «Смерть в Венеции» Томаса Манна и — быть может, наиболее точное попадание — «В сторону Свана», первая часть «В поисках утраченного времени» Пруста, написанная в уютной тиши его обитой пробковым деревом парижской квартиры.
В том же 1913-м появляются первые фильмы Чарли Чаплина и рождается Бенджамин Бриттен[*]. И — сопоставление, может, и спорное, но все же — самой популярной песней года оказывается «Долог путь до Типперери». То есть, с одной стороны, у нас имеется «Весна священная», а с другой — «Долог путь до Типперери». Фантастика. По-моему, в этом случае «спеть слова одной песенки под музыку другой» было бы трудновато.
Если вы, приглядевшись к главному музыкальному событию 1913-го — я говорю о «Весне священной», не о «Типперери», — решите, что, когда год спустя разразилась война, пьянительный, шумный мир музыки стал еще пьянительнее и шумнее, вам эту мысль простят. Да, простят. 1914-му предстояло произвести на свет два нежнейших, сладчайших произведения во всей той музыке, какую мы называем классической, — «Берега зеленой ивы» и «Жаворонок воспаряющий», — и оба могли быть созданы только англичанами.
Оба в значительной мере — порождения своего времени. «Жаворонок воспаряющий» Воан Уильямса — превосходный образчик живописи, с сольной скрипкой, исполняющей роль вынесенной в заглавие птички, падающей вниз, взлетающей, повисающей в небе, сохраняя все это время внутреннюю целостность музыки. «Берега зеленой ивы» — творение друга ВУ Джорджа Баттеруорта, и, опосредованно, Итона, Оксфорда и Королевского музыкального колледжа. Когда он написал самую знаменитую свою вещь, Джорджу Сейнгону Кэю Баттеруорту, если воспользоваться его звучным полным именем, было двадцать девять лет. Едва началась война, он тут же ушел на нее добровольцем. И почти сразу после того, как оказался на фронте, был награжден за храбрость, а следом убит на Сомме. «Военный крест» свой он получил посмертно. Век невинности кончился. Ладно, пошли в 1915-й.
КАК ПРЕКРАСЕН ЭТОТ… Что до контекста, с ним все ясно, главное — война. В прошлом году произошли сражения при Менаре, Монсе, Таннебурге, Марне и первое Ипрское. В этом году опять-таки Ипрское, четыре при Изонцо, высадка в Галлиполи, первый налет цеппелинов на Лондон и атака подводных лодок на Гавр. Поддерживать людей в здравом уме и состоянии занятости помогали фильмы вроде «Ягненка» Дугласа Фербенкса, «Бродяги» Чарли Чаплина и даже «Рождения нации» Д. У. Гриффита. Внес свой вклад и Айвор Новелло, сочинивший песню «Пусть в доме не гаснет огонь», а главными книгами 15-го стали «Тридцать девять ступеней» Джона Бьюкэна и «Бремя страстей человеческих» Сомерсета Моэма. Живопись: Рауль Дюфи пишет «Посвящение Моцарту», Шагал — «День рождения», Марсель Дюшан создает первые полотна, принадлежащие к направлению, которое станут называть «Дада». Собственно, чтобы на минутку отвлечься,
[Редактор, внимание, надвигается шутка: ]
…мне всегда представлялось, что…
[Да, точно, шутка на подходе]
…если б я стал живописцем…
[слушайте, слушайте…]
…я походил бы на Дюшана…
[утрачивая скорость]
…потому что… потому что…
[замедленно, как в кинематографе]
…потому что… МОЕ ИСКУССТВО ОТНОСИТСЯ К ДАДА!
[и тут она расплакалась]
вернуться *
В 1970 г. прославленный жокей Лестер Пиггот завоевал для своего жеребца по кличке Нижинский почетнейший приз Британии «Три короны». (Примеч. переводчика).
вернуться *
Английский композитор, пианист, дирижер (1913–1976).(Примеч. переводчика).
Великая музыка, я убежден в этом, всегда идет от сердца... Музыка, я настаиваю на этом, несмотря ни на что, должна быть прекрасной. М. Равель В музыке М. Равеля — крупнейшего французского композитора, великолепного мастера музыкального колорита — сочетаются импрессионистическая мягкость и размытость звучаний с классической ясностью и стройностью форм. Его перу принадлежат 2 оперы («Испанский час», «Дитя и волшебство»), 3 балета (в т. ч. «Дафнис и Хлоя»), произведения для оркестра («Испанская рапсодия», «Вальс», «Болеро»), 2 фортепианных концерта, рапсодия для скрипки «Цыганка», Квартет, Трио, сонаты (для скрипки и виолончели, скрипки и фортепиано), фортепианные сочинения (в т. ч. Сонатина, «Игра воды», циклы «Ночной Гаспар», «Благородные и сентиментальные вальсы», «Отражения», сюита «Гробница Куперена», части которой посвящены памяти друзей композитора, погибших в годы первой мировой войны), хоры, романсы. Смелый новатор, Равель оказал большое влияние на многих композиторов последующих поколений. Он родился в семье швейцарского инженера Жозефа Равеля. Отец был музыкально одарен, хорошо играл на трубе и флейте. Он приобщил юного Мориса и к технике. Интерес к механизмам, игрушкам, часам сохранился у композитора на всю жизнь и даже нашел отражение в ряде его произведений (вспомним хотя бы вступление к опере Испанский час с изображением лавки часовщика). Мать композитора происходила из баскской семьи, чем композитор гордился. Музыкальный фольклор этой редкой национальности с необычной судьбой Равель неоднократно использовал в своем творчестве (фортепианное Трио) и даже задумывал Концерт для фортепиано на баскские темы. Мать сумела создать в семье атмосферу согласия и взаимопонимания, способствующую естественному развитию природных дарований детей. Уже в июне 1875 г. семья переехала в Париж, с которым связана вся жизнь композитора.
скрытый текст
Музыкой Равель начал заниматься в 7 лет. В 1889 г. он поступает в Парижскую консерваторию, которую заканчивает по классу фортепиано Ш. Берио (сына знаменитого скрипача) с первой премией на конкурсе 1891 г. (вторую премию в тот год получил крупнейший французский пианист А. Корто). Окончание консерватории по классу композиции не было для Равеля столь счастливым. Начав заниматься в классе гармонии Э. Прессара, обескураженного чрезмерным пристрастием своего ученика к диссонансам, он продолжает занятия в классе контрапункта и фуги А. Жедальжа, а с 1896 г. обучается композиции у Г. Форе, который, хотя и не принадлежал к защитникам чрезмерной новизны, оценил дарование Равеля, его вкус и чувство формы и сохранил до конца дней теплое отношение к своему ученику. Ради окончания консерватории с премией и получения стипендии для четырехлетнего пребывав Италии Равель 5 раз участвовал в конкурсах (1900-05), но так и не был удостоен первой премии, причем в 1905 г. после предварительного прослушивания его даже не допустили к участию в основном конкурсе. Если вспомнить, что к этому времени Равель уже сочинил такие фортепианные пьесы, как знаменитая «Павана на смерть инфанты», «Игра воды», а также струнный Квартет — произведения яркие и интересные, сразу завоевавшие любовь публики и оставшиеся до наших дней одними из самых репертуарных его произведений, решение жюри покажется странным. Это не оставило равнодушной музыкальную общественность Парижа. На страницах печати разгорелась дискуссия, в которой на стороне Равеля выступили Форе и Р. Роллан. В результате этого «дела Равеля» Т. Дюбуа вынужден был покинуть пост директора консерватории, его преемником стал Форе. Сам Равель не вспоминал об этом неприятном инциденте даже в кругу близких друзей.
Морис Равель в 1925 году
Нелюбовь к излишнему общественному вниманию и официальным церемониям была ему присуща на протяжении всей жизни. Так, в 1920 г. он отказался от получения ордена Почетного легиона, хотя имя его было опубликовано в списках награжденных. Это новое «дело Равеля» опять вызвало широкий отзвук в прессе. Сам он об этом говорить не любил. Однако отказ от ордена и нелюбовь к почестям вовсе не говорит о равнодушии композитора к общественной жизни. Так, в годы первой мировой войны он, будучи признан негодным к военной службе, добивается, чтобы его отправили на фронт сначала в качестве санитара, а потом водителем грузовика. Не удалась лишь его попытка перейти в авиацию (из-за больного сердца). Небезразличной оказалась ему и организация в 1914 г. «Национальной лиги защиты французской музыки» и ее требование не исполнять во Франции произведений немецких композиторов. Он написал в «Лигу» письмо с протестом против подобной национальной ограниченности.
Событиями, вносившими разнообразие в жизнь Равеля, были путешествия. Он любил знакомиться с чужими странами, в юности он даже собирался отправиться служить на Восток. Мечте побывать на Востоке суждено было сбыться в конце жизненного пути. В 1935 г. он посетил Марокко, увидел увлекательный, сказочный мир Африки. По пути во Францию он проехал ряд городов Испании, в т. ч. Севилью с ее садами, оживленной толпой, корридой. Несколько раз композитор бывал на родине, присутствовал на празднике в честь установления мемориальной доски на доме, где он родился. С юмором Равель описывал торжественную церемонию посвящения в звание доктора Оксфордского университета. Из концертных поездок наиболее интересными, разнообразными и успешными были четырехмесячные гастроли по Америке и Канаде. Композитор пересек страну с востока на запад и с севера на юг, концерты везде проходили с триумфом, Равель пользовался успехом как композитор, пианист, дирижер и даже лектор. В своей беседе о современной музыке он, в частности, призывал американских композиторов активнее разрабатывать элементы джаза, проявлять больше внимания к блюзу. Еще до посещения Америки Равель открыл в своем творчестве это новое и колоритное явление XX в.
Стихия танца всегда привлекала Равеля. Монументальное историческое полотно его обаятельного и трагического «Вальса», хрупкие и изысканные «Благородные и сентиментальные вальсы», четкая ритмика знаменитого «Болеро», Малагуэнья и Хабанера из «Испанской рапсодии», Павана, Менуэт, Форлана и Ригодон из «Гробницы Куперена» — современные и старинные танцы различных народов преломлены в музыкальном сознании композитора в лирические миниатюры редкостной красоты.
Не остался глух композитор и к народному искусству других стран («Пять греческих мелодий», «Две еврейские песни», «Четыре народные песни» для голоса и фортепиано). Увлечение русской культурой увековечено в блестящей инструментовке «Картинок с выставки» М. Мусоргского. Но на первом месте для него всегда оставалось искусство Испании и Франции.
Принадлежность французской культуре сказывается у Равеля и в эстетической позиции, и в выборе сюжетов для своих произведений, и в характерности интонаций. Гибкость и точность фактуры при гармонической ясности и остроте роднит его с Ж. Ф. Рамо и Ф. Купереном. В искусстве Франции коренятся и истоки взыскательного отношения Равеля к форме высказывания. В выборе текстов для своих вокальных произведений он указал на особенно близких ему поэтов. Это символисты С. Малларме и П. Верлен, близкий искусству парнассцев Ш. Бодлер, Э. Парни с ясным совершенством его стиха, представители французского Возрождения К. Маро и П. Ронсар. Равелю оказались чужды поэты-романтики, разбивающие бурным наплывом чувств формы искусства.
Морис Равель / Maurice Ravel
В облике Равеля законченно полное выражение получили отдельные истинно французские черты, его творчество естественно и закономерно входит в общую панораму французского искусства. В один ряд с ним хочется поставить А. Ватто с мягким очарованием его групп в парке и скрытой от мира скорбью Пьеро, Н. Пуссена с величаво-спокойным обаянием его «Аркадских пастухов», живую подвижность смягченно-точных портретов О. Ренуара.
Хотя Равеля справедливо называют композитором-импрессионистом, однако характерные черты импрессионизма проявились у него лишь в некоторых произведениях, в остальных же преобладает классическая четкость и соразмерность структур, чистота стиля, ясность линий и ювелирность в отделке деталей.
Как человек XX в. Равель отдал дань увлечению техникой. Подлинный восторг вызвали у него огромные массивы заводов во время путешествия с друзьями на яхте: «Великолепные, необыкновенные заводы. Особенно один — он похож на романский собор из чугуна... Как передать вам впечатление от этого царства металла, этих пышущих огнем соборов, от этой чудесной симфонии свистков, шума приводных ремней, грохота молотов, которые обрушиваются на вас. Над ними — красное, темное и пылающее небо... Как все это музыкально. Непременно использую». Современная железная поступь и скрежет металла слышатся в одном из самых драматичных произведений композитора — Концерте для левой руки, написанном для австрийского пианиста П. Витгенштейна, потерявшего на войне правую руку.
Творческое наследие композитора не поражает количеством произведений, объем их как правило невелик. Подобный миниатюризм связан с отточенностью высказывания, отсутствием «лишних слов». В отличие от Бальзака у Равеля было время «писать короткие рассказы». Обо всем, что связано с творческим процессом, мы можем лишь догадываться, т. к. композитор отличался скрытностью как в вопросах творчества, так и в области личных переживаний, духовной жизни. Никто не видел, как он сочинял, не находили эскизов или набросков, его произведения не носили следов переделок. Однако удивительная точность, выверенность всех деталей и оттенков, предельная чистота и естественность линий — все говорит о внимании к каждой «мелочи», о длительной работе.
Равель не относится к числу композиторов-реформаторов, сознательно изменявших средства выражения и осовременивавших темы искусства. Стремление донести людям то глубоко личное, интимное, что он так не любил выражать словами, заставляло его говорить на всеобщем, естественно сложившемся и понятном музыкальном языке. Круг тем равелевского творчества очень широк. Часто композитор обращается к чувствам глубоким, ярким и драматичным. Его музыка всегда удивительно человечна, ее обаяние и пафос близки людям. Равель не стремится решать философские вопросы и проблемы мироздания, охватить в одном произведении большой круг тем и найти связь всех явлений. Иногда он концентрирует свое внимание не на каком-то одном — значительном, глубоком и многогранном чувстве, в других случаях с ноткой затаенной и пронзительной грусти говорит о красоте мира. Хочется всегда с чуткостью и осторожностью обращаться к этому художнику, интимное и хрупкое искусство которого нашло путь к людям и завоевало их искреннюю любовь.
В. Базарнова
Это сообщение отредактировал Agleam - 07-03-2018 - 20:14
Морис Равель, Болеро для оркестра Лондонский симфонический оркестр Конд. Валерий Гергиев
Agleam
Женат
08-03-2018 - 22:24
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.77
Извините, мне уже гораздо лучше. Хотя вот еще, последнее, о 1915-м. Вернее, два последних факта. Во-первых, Эйнштейн публикует свою общую теорию относительности. Это уже не милая штучка наподобие Е = mс2. Тут он закручивает, если так можно выразиться, целую концепцию пространства-времени. Позвольте я вам сейчас кратенько все объясню — без подготовки, начерно, — понимаете, в общем и целом, он говорит, что его (пространства-времени то есть) геометрические свойства должны восприниматься как видоизмененные локальным присутствием тела… ОБЛАДАЮЩЕГО МАССОЙ. Так? И что орбита вращающейся вокруг Солнца планеты, наблюдаемая в трехмерном пространстве, образуется из ее естественной траектории в видоизмененном времени (очевиднейшая вещь!), а потому нет никакой нужды — НУЖДЫ НИКАКОЙ НЕТ — вводить понятие тяготения. Э-э, ну вот, как Ньютон. Со стороны Солнца. Которое на планету действует. Довольно просто, согласны? Почитайте книжку «Эйнштейн для болванов». Она, ей-ей, стоит каждого пенни, которое вы на нее потратите.
Да, а во-вторых, еще одна большая сенсация 1915-го — имеющая к этой книге несколько более прямое отношение — исходит из Финляндии. Там пытается одолеть творческий кризис пятидесятилетний Сибелиус. Война приостановила его разъезды — он совершал турне по Европе и Америке, — да, похоже, и сочинительство тоже. Ну, отчасти. В конечном счете он написал за всю Первую мировую только одну вещь. Зато какую!
Люди, которым нравится клеить ярлыки, говорят о ней «его Героическая». (Я уже задавал в этой книге вопрос: почему каждый непременно должен сочинять свою Героическую? Кстати, хорошо, что вспомнил, надо бы и мою собственную сочинить.) Последняя ее часть просто величественна. Простите, если я вдруг заговорю по-провинциальному, но от нее аж оторопь берет. Вроде как, типа того, что… ну, вы меня поняли — оторопь. Не только от неуследимой мелодии, но и от самого финала. Этакий «Станиславский» финал, головокружительный настолько, что у меня перебивает дыхание и я, слушая ее в несчетный раз, все равно шепчу: «Не верю!» Об этом финале было сказано: «Тор ударяет молотом». И не один вполне почтенный дирижер говорил о нем также: «Тут охренительно трудно добиться, чтобы все музыканты играли ансамблем», впрочем, в эту тему мы лучше углубляться не станем. В целом симфония эта решительно, неколебимо, несгибаемо, непреклонно и неукротимо прекрасна, в самом лучшем смысле последнего слова.
скрытый текст
Но куда ж нам плыть из 1915-го? Что ж, наиболее очевидным пунктом назначения представляется 1916-й. Заявляю и от заявления этого не отступлюсь, что лучшего начала, чем Парри, нам здесь не найти.
Думаю, правильно будет сказать, что сэр Хьюберт Парри стал большой сенсацией 1916 года, если, конечно, не брать в счет «Чу-Чин-Чоу»[*], чего, по моему мнению, делать не следует. Парри, оксфордский профессор музыки, представил публике сочинение, которое не очень справедливо считают его «единственной удачей», — «Иерусалим». Я это вот к чему: что, разве все уже забыли о его музыке к «Гипатии» Олигви? Ну, честно говоря, да, забыли. Несмотря на то что наш Хьюберт оставил внушительное количество песен, кантат и даже симфоний, ныне его, похоже, оценивают лишь по «Иерусалиму» да нечастым концертным исполнениям хоровых сочинений вроде «Я был доволен» или «Благословенная пара сирен». Правда, «Господь, Отец человеков» по воскресеньям все еще ноют, однако множество людей и понятия не имеет о том, что гимн этот написан им. Стыд и позор, с этим что-то нужно делать, и ПРЯМО СЕЙЧАС.
Ладно, может быть, немного позже.
Простите. Такова жизнь. Ну нет у меня времени на то, чтобы сидеть и печалиться о сельском джентльмене Викторианской эпохи. А кроме того, пройдет всего пара годков — до 1918-го, если точно, — и кампания «Избирательное право женщинам» придаст старику «Иерусалиму» новый блеск. Чему вряд ли стоит удивляться, поскольку одной из самых приметных в этой кампании дам была миссис Парри. И спустя еще несколько десятков лет каждый «Женский институт» страны будет использовать «Иерусалим» как музыкальный боевой клич, стараясь привлечь внимание публики к своим глянцевым календарям и лекциям о приготовлении брокколи.
Однако вернемся к войне, уследить за которой становится все труднее. Состоялись сражения под Верденом, на Сомме и — снова и снова — при Изонцо. Война идет себе и идет, а следом за ней поспешают первые теоретические представления относительно «военного невроза», сформулированные Ф. У. Моттом. Другие события: Джеймс Джойс опубликовал наполовину автобиографический «Портрет художника в юности», дадаизм уже выглядит КОЛОССОМ — особенно в Цюрихе, — а джаз вырвался из пределов Нового Орлеана и завоевывает США. Добавьте ко всему этому рождение Иегуди Менухина. Рассказывают, что, когда доктор хлопнул его по попке, он не заплакал, а попросил сыграть ему ноту ля.
Теперь уже 1917-й, и нам пора приглядеться к двадцатишестилетнему, сильно смахивающему на карася композитору. Э-э, с сигарой во рту. Нет, правда же, святой истинный крест! Вот, посмотрите на картинку.
Говорят, он каждые три с половиной секунды забывал музыку, которую только что сочинил. ☺ (Ладно, это как раз неправда.) Зовут его Сергей Прокофьев, в этом 1917 году он создает первую свою большую симфонию, обманчиво названную «Классической». Эта изящно написанная вещь, несмотря на некоторую ее раздумчивость, оказалась музыкой революции — Октябрьской, если быть точным. На самом-то деле, если быть еще более точным, Октябрьская революция произошла в ноябре, 7-го, если быть совсем уже точным, числа. Причина, по которой ее называют Октябрьской, состоит в том, что по старому русскому календарю было все еще 26 октября. (Надеюсь, вам все понятно?)
Чем еще знаменателен год революции? Война, разумеется, так и бушует, теперь в общую свалку влезли и США. Пока члены английской королевской семьи отказывались от своих немецких имен, сражения при Пассхенделе и Камбре собирали страшную дань, и этот самый Камбре стало очень трудно совмещать в сознании с тем, что был некогда центром музыкальной вселенной. А вдали от звона мечей перо Зигфрида Сассуна[*] добавляет последние украшения к «Старому охотнику», и Юнг завершает «Психологию бессознательного». В Париже Пикассо ударился в полный сюр — это его попросили написать декорации к балету «Парад» (совместное производство Эрика Сати, Жана Кокто и Того Самого Дягилева). Честно говоря, Пикассо, скорее всего, лишь отображал далеко не лишенную индивидуальности партитуру Сати. Если вы привыкли к успокоительным тонам его «Гимнопедии» или «Гносьенн», энергичные звуки «Парада» определенно откроют вам новую, пусть и родственную старой, сторону этого самого своеобразного из композиторов. Надо сказать, что партитура его требует использования очень странных инструментов, а именно пистолета, пишущей машинки и, разумеется, полицейской сирены[♫]. Хотя ничего такого уж необычного тут нет. И вообще, раз мы занялись Сати, разрешите мне взять перерыв, пожалуйста.
ПЕРЕРЫВ НА САТИ Он не займет и минуты. Я просто хотел сказать, что раз уж мы взялись за Чокнутого Эрика, думаю, правильно будет отметить, что за Сати закрепилась репутация сочинителя лучших названий, какие КОГДА-ЛИБО давались музыкальным произведениям. Он был человеком, чьи издатели не спали ночами из-за его обыкновения писать партитуры красными чернилами и без нотного стана, а также человеком, награждавшим сочинения, которые числились по разряду классической музыки, такими названиями, что лучше и не придумаешь. Я уже упоминал «Вялые прелюдии для собаки», однако была еще «Бюрократическая сонатина» и любимые мной особенно нежно «Три пьесы в форме груши». Прелестно. Ровно то, что доктор прописал. Да, я понял, время снова пошло.
вернуться *
Музыкальная комедия, основанная на истории про Али-Бабу и сорок разбойников. (Примеч. переводчика).
вернуться *
Сассун Зигфрид (1886–1967) — английский поэт и писатель. Происходит из обуржуазившейся аристократической семьи. Участвовал в Первой мировой войне. Вернувшись после контузии в Англию, выступил в печати против войны. (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Факт по большей части неизвестный, однако полицейская сирена указана и в партитуре «Музыкальной шутки» Моцарта, просто она звучит в том месте, где все прочие звуки забиваются валторнами. Как я уже сказал, факт этот по большей части неизвестен — главным образом потому, что представляет собой, по большей части, совершеннейшее вранье. (Примеч. автора).
1917-Й, ВРЕМЯ ПОШЛО 1917-й был для изобразительного искусства годом взлетов и падений. Старая Гвардия делала то, что она умеет делать лучше всего, а именно умирала. Роден и Дега — оба ушли в 1917-м. (Хилари Жермен Эдгар Дега заслуживает особого упоминания как обладатель одного из лучших во французском искусстве имен. Чудо что такое.) Но в то же самое время творцы, пока еще молодые, по-настоящему упиваются своей причастностью к одному из золотых периодов живописи: «Сидящая обнаженная» Модильяни датирована как раз 1917 годом. Как и «Обнаженная у камина» Пьера Боннара, и литографическая серия Жоржа Гроса «Лицо господствующего класса». Хороший год, разве нет?
В 1918-м наделал шума Пуччини — арией «О mio babbino саго». Роскошная вещь. Если честно, она представляет собой более-менее попурри из трех одноактных опер, называемых «Триптих», или «Il Trittico», и сочиненных просто из желания показать, что итальянцы способны придать фантастическое звучание чему угодно. «О mio babbino саго» — «О мой любимый папочка», в точном переводе — происходит из третьей оперы, «Джанни Скикки», другие две, «Плащ» и «Сестра Анджелика», внимания почти не заслуживают. В марте 1918-го мир лишился также и Дебюсси. Печально, — думаю, ему, миру то есть, было не до этой смерти, поскольку Запад все еще пребывал в тенетах мировой войны. Впрочем, после второй битвы на Марне, отхода немцев на свою территорию, Версальской конференции и провозглашения Германии республикой мир получил — 11 ноября — Перемирие.
ЕСЛИ ВАМ ТРЕБУЕТСЯ ТРЕУГОЛЬНАЯ ГОЛОВА… 1919-й — и этот человек снова здесь. Нет, не тот. Наш человек в тесноватых штанах, Дягилев. Он стал довольно важной шишкой — раз за разом заказывает для «Русских сезонов» то одно, то другое, и в результате композиторы, из ближнего круга его друзей, создают кое-какие из лучших своих произведений. Вот и сейчас он получает заказанное им звуковое сопровождение 1919 года, музыку для балета «Треуголка», сочиненную Мануэлем де Фалья, — или нет, назовем его (я о балете) куда более красивым полным именем: «Еl Sombrero de tres picos». ФАНТАСТИКА! Де Фалья состоял прежде в труппе художников, которые жили в то фантастическое время в Париже, но теперь возвратился в родную Испанию, где и написал то, что стало тремя крупнейшими его произведениями: еще один балет, «Любовь-волшебница» («О, милый, любовь — это такая волшебница! Ооу, мяяу!»), экзотическую вещь для фортепиано с оркестром «Ночи в садах Испании» и, вот в этом самом году, «Модную шляпку».
Впрочем, нет, не могу на нем задерживаться, нужно двигаться — год действительно не из маленьких. Теодор Рузвельт умер, да оно, возможно, и к лучшему: медвежонок Тедди уже и глаз один потерял, и шерсть у него повылезла, и нюх стал совсем не тот. Это год Лиги Наций в Париже, Габсбургов в изгнании и Красной Армии в Крыму. Ян Смэтс стал президентом Южной Африки, а леди Астор — членом британского парламента. События всё весьма важные, в том или ином отношении. Основана и построена, именно в этом порядке, школа «Баухауз» — Вальтером Гропиусом. Кандинский, Пикассо и Клее пишут поразительные, мирового класса вещи, а Томас Гарди решил напечатать в этом году вместо романа «Избранные стихотворения». Ах да, помимо этого мистер А. Д. Джуллиард оставил кругленькие 20 миллионов долларов на основание новой музыкальной школы, которая не только получила со временем его имя, но и привела в 80-х к появлению довольно тусклого телесериала «Слава». Очень мило с его стороны. Ну-с, переходим в 1920-й, и… что это я там слышу, не «Вальс» ли?
ТЕМНАЯ СТОРОНА ДУШИ Ответом будет, скорее всего, «нет», вы не слышите «Вальса», если, конечно, вы не один из этих… «со странностями». Что? Нет, разумеется, вы не из них. Так или иначе, Равель: «Вальс». Новый заказ все от того же Дягилева. ВИДИТЕ! Умный-преумный, наш Серж. В данном случае он обратился к Равелю, пока к тому еще имело смысл обращаться. Дело в том, что большую часть предыдущих четырех лет Морис Равель водил на фронте санитарную машину. Главным образом под Верденом. Я понимаю, трудно представить себе человека вроде Равеля на фронте, перевозящим больных и раненых. Война обошлась ему очень дорого, да при его тонкой, чувствительной натуре вряд ли можно было ожидать чего-то иного. В конце концов он надломился и подал в отставку — измотанный физически и эмоционально, мучимый бессонницей и нервным расстройством. А после этого фактически затворился от всех в своем любимом доме, стоявшем милях в тридцати от Парижа. Он продолжал писать великие вещи — и «Вальс» из их числа, — но по причине измученных нервов и страшных воспоминаний вдохновение посещало его теперь гораздо реже. Да и то, что Дягилев, которому не понравился финал «Вальса», отверг это сочинение, тоже стало ударом для человека, всего два года как вернувшегося с войны.
А вот у Теодора Густавуса фон Холста, который к этому времени — к 1920-му — стал, чтобы не навлекать на себя подозрений в пронемецких симпатиях, называться просто Густавом Холстом, такого рода проблем, похоже, не было. В 1920-м он обнаружил, что сочинил едва ли не шедевр, — и обнаружил это после первого исполнения вещи, которую писал во время войны, а именно сюиты под названием «Планеты». Этому скромному, родившемуся в Челтнеме учителю даже в голову не приходило как-то дорабатывать свое произведение, и потому он просто прождал его премьеры шесть лет.
А теперь благослови меня, Отче, ибо я проскакиваю сорок восемь месяцев, чтобы попасть в голубой период Гершвина.
С ДЕТСКИХ ЛЕТ ПОЛЮБИЛ Я СИНИЙ ЦВЕТ «Голубая рапсодия», или «Рапсодия в стиле блюз». Я что хочу сказать… ну важное же сочинение, ведь так? Первая по-настоящему успешная попытка привести новую музыку, джаз, в концертный зал, предназначенный для исполнения классики. Опять это дурацкое слово. Классика. Прилипло оно к этой музыке намертво, хоть и обозначает, строго говоря, лишь ту, что писалась с 1750-го по примерно 1820-й. Ну да и ладно. Если это главная из наших забот, значит, все у нас идет хорошо. Хотя какая уж там главная. Давайте-ка я вам прямо сейчас и растолкую, что еще заботит меня в связи с музыкой.
ЕСТЬ РАЗГОВОР Видите ли, у меня имеется подруга, которая мне, ну, все равно как брат. Да. Я понимаю. Но тут дело вот какое… эта подруга, ее зовут… «музыка». М-да. Я понимаю, понимаю… нет, правда, понимаю, со мной такое случается уже не в первый раз, и однако ж… знаете, вы просто послушайте меня, и все, идет?
Спасибо. Ну так вот, как я это себе представляю, происходит примерно следующее. Помните, я распространялся о чувствах, которые питаю к Моцарту, сказал, что собака проживает примерно такую же жизнь, как у человека, только в семь раз быстрее. Что-то в этом роде. Так вот, представьте, вы дарите ребенку щенка — что происходит дальше? Разумеется, через семь лет ребенок этот становится старше на — да, правильно, на семь лет, — а щенок, собака то есть? А собаке уже пятьдесят. И сами понимаете, у пятидесятилетнего существа с семилетним мало найдется общего, верно?
Да-да, я уже почти подошел к сути дела. Суть в том, что… в том, что… хорошо, забудьте пока о Моцарте. Я думаю, что СОВРЕМЕННАЯ МУЗЫКА — это и есть щенок. А ребенок? А ребенок — это ПУБЛИКА. И растут они с разной скоростью. Совсем с разной. В 1925-м композиторы наподобие Альбана Берга (последователя Ш________га) могли создавать вещи наподобие «Воццека» — не знаю, известна она вам? — слушать ее дело трудное, но более чем стоящее. Между тем как широкая публика доросла, ну, разве что до оперетты Легара «Паганини» или, и это в лучшем случае, до юношески переменчивого звучания какого-нибудь сочинения шестидесятилетнего датчанина Карла Нильсена — сходного с другим его творением 1925 года, «Sinfonia Semplice», то есть «Простой» симфонией. Вот в этом-то вся и проблема. Музыка назад поворачивать не собиралась. И уж тем более с тех пор, как Ш________г, пройдя сквозь просветленную ночь, узрел лунный свет. Это я о лунном свете, источаемом марионеткой.
В 1924-28 учился у И. А. Венгеровой (фортепиано), Р. Скалеро (композиция), Ф. Рейнера (дирижирование), Э. де Гогорца (пение) в Музыкальном институте Кёртис в Филадельфии, где позднее преподавал инструментовку и хоровое дирижирование (1939-42). Некоторое время выступал как певец (баритон) и дирижёр собственных произведений в городах Европы, в том числе на фестивалях (Херефорд, 1946). Барбер — автор многочисленных произведений различных жанров. В его ранних фортепианноых сочинениях проявляется воздействие романтиков и С. В. Рахманинова, в оркестровых — Р. Штрауса. Позднее воспринял элементы новаторского стиля молодого Б. Бартока, раннего И. Ф. Стравинского и С. С. Прокофьева. Зрелый стиль Барбера характеризуется сочетанием романтических тенденций с чертами неоклассицизма.
Лучшие произведения Барбера отличаются мастерством формы и богатством фактуры; оркестровые произведения — блестящей техникой инструментовки (исполнялись А. Тосканини, А. Кусевицким и другими крупнейшими дирижёрами), фортепианные — пианистичностью изложения, вокальные - непосредственностью образного воплощения, выразительностью распева и музыкальной декламации.
скрытый текст
Среди ранних сочинений Барбера наиболее значительны: 1-я симфония, Adagio для струнных оркестра (переложение 2-й части 1-го струнного квартета), соната для фортепиано, концерт для скрипки с оркестром.
Популярностью пользуется лирико-драматическая опера на традиционный любовный сюжет «Ванесса» (одна из немногих американских опер, поставленных в «Метрополитен-опера», Нью-Йорк, 1958). Музыка её отмечена психологизмом, мелодичностью, обнаруживает известную близость к творчеству «веристов», с одной стороны, и поздним операм Р. Штрауса — с другой.
Сочинения: оперы — «Ванесса» (1958) и «Антоний и Клеопатра» (1966), камерная опера «Партия в бридж» (A Hand of bridge, Сполето, 1959); балеты — «Змеиное сердце» (The serpent heart, 1946, 2-я ред. 1947; на его основе — оркестровая сюита «Медея», 1947), «Синяя роза» (A blue rose, 1957, не пост.); для голоса с оркестром — «Прощание Андромахи» (Andromache’s farewell, 1962), «Любовники» (The lovers, по П. Неруде, 1971); для оркестра — 2 симфонии (1-я, 1936, 2-я ред. — 1943; 2-я, 1944, новая ред. — 1947), увертюра к пьесе «Школа злословия» Р. Шеридана (1932), «Праздничная токката» (Toccata festiva, 1960), «Поблекшая фотография давней сцены» (Fadograph from a yestern scene, пo Дж. Джойсу, 1971), концерты с оркестром — для фортепиано (1962), для скрипки (1939), 2 для виолончели (1946, 1960), балетная сюита «Сувениры» (Souvenirs, 1953); камерные сочинения — Кэприкорнский концерт для флейты, гобоя и трубы со струнным оркестром (1944), 2 струнных квартета (1936, 1948), «Летняя музыка» (Summer music, для квинтета дерев. духовых), сонаты (за сонату для виолончели и фортепиано, а также «Музыку к сцене из Шелли» — Music for a scene from Shelley, 1933, американская Римская премия 1935); хоры, циклы песен на сл. Дж. Джойса и Р. Рильке, кантата «Молитвы Киеркегаарда» (Prayers of Кjerkegaard, 1954).
Литература: Broder N., Samuel Barber, N. Y., 1954.
Благотворительный концерт "Музыка детских сердец" Исполнители: Юношеский симфонический оркестр России имени Л. В. Николаева (дирижер Василий Валитов), Юниор-оркестр ССМШ (колледжа) и Казанской консерватории (дирижер Анна Гулишамбарова) Дирижер Василий Валитов
Agleam
Женат
10-03-2018 - 23:01
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.79
Бог ты мой, какой же я временами бываю умный, правда? Я, собственно, хотел сказать — вот этими пышными околичностями, — что, после того как Ш________г послал подальше всякую там мелодичность, которая все же присутствовала в его струнном секстете «Просветленная ночь» (1899), принес ее в жертву атональности — «Это тоже музыка, Джим, просто не та, к какой мы привыкли», — вокального цикла «Лунный Пьеро» («лунный свет, источаемый марионеткой»), в коем он перевалил за грань (музыкальную то есть) того, что представляется непрофессионалу совершенной какофонией, — да, так вот, после этого музыка никогда уже не могла стать такой, какой была прежде.
Еще со времени Вагнера композиторы думали о том, в каком направлении им теперь идти, не столько в смысле музыкального «стиля», сколько в смысле самой «музыки». Они искали следующую «музыку», новое музыкальное пристанище, новый «-изм», если угодно, который придет на смену классицизму и романтизму. А ни один и не пришел. Во всяком случае, с точки зрения публики. Тут все то же — ребенок и щенок, растущие с разными скоростями. Композиторы все больше и больше увлекались новыми интеллектуальными методами — методами создания музыки, которая, на слух публики, звучала как-то… как-то неправильно. Неправильная у них получалась музыка. Да вот когда состоялась премьера того же «Воццека», немецкие критики просто ушам своим не поверили. Как выразилась «Deutsche Zeitung»,
Видите? Ну не нрависся ты мне. И по правде сказать, он им понравится еще очень не скоро. Даже сейчас, когда «Воццек» исполняется довольно часто — во всяком случае, для современного произведения, — подавляющее большинство тех, кто называет себя «поклонниками музыки», старается обходить его стороной. Сам я могу лишь рекомендовать вам раз за разом, пока не посинею, одно: сходите, посмотрите хорошую его постановку — дух захватывает, если, конечно, на сцене все делают правильно. Попробуйте. Знаете, как цыгане поют:
скрытый текст
Вот видите, уже посинел.
Пока я прихожу в себя, позвольте кое-что вам сообщить, в мягкой форме: я проскочил целый год. Простите. Хотя, может, если б я ткнул пальцем вам за спину и воскликнул: «О, гляньте-ка!» — вы ничего бы там и не углядели.
«О, гляньте-ка!»
НЕУРЯДИЦЫ ДВАДЦАТОГО ВЕКА
Солнце восходит сыроватым, пасмурным утром 1926-го. Последние четыре года? Забудьте. Они были всего только сном, и сон этот миновал. Теперь мы в 1926-м, и позвольте быстренько продемонстрировать вам музыкальное поперечное сечение этого года. Три сочинения появились за двенадцать месяцев, в которые мы получили «И восходит солнце» Хемингуэя, «Метрополис» Фрица Ланга, ну и разумеется, не стоит забывать о ставшей навек популярной «Я нашел в грошовом магазине девочку ценою в миллион». (Ах, они снова играют нашу не стоящую внимания песенку.) В новой Венгрии объявился сорокачетырехлетний Золтан «Лучшее имя в истории музыки» Кодай с его сюитой «Хари Янош» — не хотелось бы говорить, как мы ее называли в школе. Я питаю к этому сочинению определенную слабость, поскольку оно посвящено одному из величайших лжецов на свете, а я написал книгу под названием «Лжец». Сюита, которую Кодай построил на собственной опере, это настоящий шедевр, наполненный отличными мелодиями и прекрасными звуками — довольно упомянуть о чембало и музыкальном изображении громового чиха. В Англии состоялась премьера сюиты «Фасад» двадцатитрехлетнего Уильяма Уолтона, которую величавая, несколько даже устрашающая Эдит Ситвелл сопровождала, стоя за кулисами, чтением своих стихов. Партитура сюиты содержит множество музыкальных цитат — здесь есть кусочек из россиниевского «Вильгельма Телля» и даже из «Хорошо бы посидеть у моря!»[♫]. И наконец, в Польше 1926-го появляется на свет нередко игнорируемая, но временами фантастически прекрасная музыка Шимановского, его переложение «Стабат Матер». Шимановский происходил из теперь уже исчезнувшей среды польского поместного дворянства и, когда в 1917-м его родовое имение разграбили, посвятил себя поискам голоса современной польской музыки. Послушайте как-нибудь его «Стабат Матер», потому что голос этот он нашел.
Итак, троекратное ура музыке двадцатого века. «Гип-гип…»
Я сказал: «Гип-гип…»
Сквернавцы.
ПРОЩАНИЕ С РАВЕЛЕМ Теперь у нас 1928-й — к вашему сведению, это все-таки моя книга, и если я говорю 1928-й, значит 1928-й, а то ведь я могу все бросить и ничего дальше не писать, — и Равель ломает голову над одним сочинением. Он только что получил от балетной танцовщицы заказ на оркестровую музыку, и это заставило композитора отыскать сделанные некоторое время назад наброски. Простая, короткая мелодия, повторяющаяся раз за разом. В одной тональности. Равель достает рукопись, просматривает ее. Можно ли и вправду растянуть на целых пятнадцать минут мелодию, лишенную какого-либо «развития», да еще и в одной тональности? Ответ?
Нет, конечно нельзя — ИЛИ ВСЕ-ТАКИ МОЖНО?
Такая вещь стала бы великолепным испытанием для великолепного оркестра, поскольку, если честно, очень немногие композиторы знали, как знал Равель, на что способен оркестр, а на что нет. Более того, именно это он и доказал в 1928-м своим «Болеро».
Ну ладно, ладно, оно переходит в другую тональность, под самый конец, и, должен отметить, эффект достигается поразительный. Ныне, разумеется, многие говорят, что оно отчасти запятнано ассоциациями с Торвиллом и Дин[*]. Что ж, этим «некоторым» я могу сказать только одно: «ЕРУНДА и ВРАКИ!» Музыка-то все равно сногсшибательная. Вот так! Вернитесь на землю. У нас тут с этим свободно. Вы ВПРАВЕ, слушая ее, вспоминать о Торвилле и Дин — это территория, свободная от музыкального снобизма. Так что не волнуйтесь. Можете думать даже о катающемся по грязи Тосиро Мифуне из этого, как его… из «Расёмона». Без разницы. Музыка как звучала, так и звучит. И опять-таки, да, это одна из тех вещей, которые в наши дни исполняются очень часто — просто потому, что они обрели популярность. Ну и ладно, испортить ее все равно нельзя. Быть может, в этом и состоит один из признаков великого произведения искусства. Впрочем, я не могу сидеть тут с вами и строить гипотезы. Я должен двигаться. Должен уложить в несколько главок целых сорок лет. Хорошо хоть завтрак с собой прихватил.
ОТ ОПЕРЫ НИЩИХ К ПРОСТОМУ ЧЕЛОВЕКУ Да, год, давший нам «Болеро», дал также и новый оперный стиль, и произошло это в Берлине. Текст написал Бертольд Брехт, взявший за основу сочинение жившего в восемнадцатом столетии Джона Гея. (Разумеется, я понимаю: Джон Гей мог бы попасть в эту книгу и сам, так сказать, по себе, но, боюсь, его век и без того уже был переполнен. Я к тому, что места там оставались только стоячие, а Гей, как известно, на ногах держался с трудом.) Музыку же написал Курт Вайль, который, хоть он и стоит во многих музыкальных словарях бок о бок с Антоном Веберном[♫], полагал, что музыка должна быть понятной народу. Музыка для узких специалистов, ученая музыка была не по нем, Вайль считал, что публика должна начинать мурлыкать его мелодии, еще не покинув театра. Разумеется, он не удержался от искушения дать ей ученое имя — «Zeitkunst», или «современное искусство». Ну, не знаю, похоже, они просто ничего с собой поделать не могут Господи боже, чем им просто МУЗЫКА не хороша?
Так или иначе, если он стоял на стороне народа, а Ш_________г, Веберн и Берг — на другой стороне, вернее, конце, то между ними, где-то посередке, попрыгивал то в одну, то в другую сторону замечательный, малость чокнутый персонаж: сорокашестилетний Стравинский. Он воплощал, по сути дела, соединение ВСЕХ направлений современной музыки. И никогда подолгу ни в одном не задерживался. Музыка его, как и жизнь, представляет собой череду не столько противоречий, сколько, я бы сказал, поворотов на сто восемьдесят градусов. Он переходил из одной партии в другую, словно по камушкам ступал… Вот только сию минуту он был самым что ни на есть СОВРЕМЕННЫМ композитором, — хотя сам Стравинский произнес однажды известные слова о том, что он современной музыки не пишет, он пишет просто хорошую, — ну ладно, сию минуту был современным, ан глядь — уже сочиняет нечто почти «классическое», или неоклассическое, как сказал бы ученый специалист. Это от греческого «нео», означающего «новый», то есть не обычная классическая версия, а ее пересмотренная и исправленная двадцатым веком редакция. Вот так, в 1930-м он пишет одно из самых известных своих произведений — «Симфонию псалмов».
вернуться ♫
Я знаю, что уже говорил это, однако на сей раз сказал чистую правду. (Примеч. автора).
вернуться *
Английская пара, ставшая в 1984 г. победительницей зимней Олимпиады в танцах на льду. (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Еще один последователь Шёнберга. (Примеч. автора).
Вещь удивительная — призрачно звучащая кантата для хора и оркестра, способная заставить вас облиться слезами, а через миг вспомнить о фильмах ужасов. Она в каждой своей частности почти так же хороша, как и другой хит 1930-го, «С Джорджией в сердце» Хоуги Кармайкла. А может, и лучше. И как знать, не исключено, что как раз под нее-то К. У. Томбо и открыл Плутон. 1930-й, сами понимаете. Хороший год. Но поспешим в 1934-й.
РАХМАНИЗАЦИЯ В начале 1934 года Рахманинов, подобно Холсту, Элгару и Дилиусу, был все еще полон сил. Однако, в отличие от Элгара, Холста и Дилиуса, он сохранил силы и к концу 1934-го. К этому времени Рахманинов совершил уже несколько турне по Америке — как пианист то есть. Если вы сравните его сочинение 1934-го с тем, что написано Стравинским в 1930-м, — оба русские, оба осели в Америке, — то увидите две очень разные вещи. Совершенно разные. А почему? Ну вероятно, по причине разного, опять-таки, отношения к слушателям. Стравинский писал для истории, Рахманинов — для публики. И я говорю это совсем не для того, чтобы его принизить. Я лишь хочу сказать, что он, ну вот таким он был человеком. В это время Рахманинов жил в Америке, держал дом в Швейцарии и разъезжал с концертами, зарабатывая деньги. И разумеется, когда ему нужна была новая вещь, он, будучи пианистом-композитором, просто ее сочинял. Как в 1934-м. Вот подумайте. Только что умер президент Германии, Гинденбург, и Гитлер объявил себя фюрером; в Австрии произошла революция и демократов оттерли от власти; тридцатилетний Сальвадор Дали пишет сюрреалистского «Вильгельма Телля». А теперь прислушайтесь к роскошному, пышному и бешеному звучанию рахманиновской «Рапсодии на тему Паганини». Имеет она ко всему этому хоть какое-нибудь отношение? Решайте сами.
Проходит еще один год, и нацисты отказываются от выполнения условий Версальского мирного договора, Муссолини вторгается в Абиссинию, а Гитлер создает Люфтваффе. Черчилль, выступая в парламенте, предупреждает о немецкой угрозе с воздуха. И вообразите теперь написанный в том же году балет Прокофьева «Ромео и Джульетта». В одной из сцен музыка и хореография стравливают Монтекки с Капулетти. Если вы не видели этого балета, сходите в театр. А до того времени — может быть, вам удастся припомнить звучание марша Монтекки и Капулетти? Удалось? Подержите его в голове, пока будете читать дальше. В постановке Кеннета Макмиллана два враждующих клана выстроились на сцене один против другого. Они вышагивают, поочередно вскидывая руки, — левую, правую, левую, правую — с этаким надменным видом: левой, правой. И вы вдруг понимаете. Это же тот самый гусиный шаг. Левой, правой. Рахманинов, может, и не отразил 1934 года, но уж Прокофьев-то 1935-й отразил точно.
Ну-с, остался еще небольшой вопросик — о Шостаковиче. Скандал, да и только, — я забрался так далеко, ни разу не упомянув о Дмитрии Шостаковиче. Примерно тогда же, когда появился прокофьевский балет «Ромео и Джульетта», Шостакович собрался показать публике новую симфонию. Ему уже двадцать девять лет, и советская власть, просматривающая и поправляющая каждую написанную ноту, сильно его ущемляет.
От лап привередливого советского режима страдают многие русские композиторы. У Коммунистической партии имеются очень ясные представления о том, какого рода музыка нужна народу, и, если ваша от нее отличается, считайте, что вы нажили неприятности. Шостакович уже и нажил их со своей оперой «Леди Макбет Мценского уезда», на которую официальная правительственная газета «Правда» налепила ярлык: «Сумбур вместо музыки». Четвертую симфонию более-менее притормозили еще на стадии репетиций, премьера ее так и не состоялась. На него давили и давили, требуя музыки, отвечающей повестке дня, — «социалистический реализм», так это у них называлось. И в 1937-м он показывает Пятую симфонию. Мощная получилась вещь — и хвала небесам за это. Кто бы и что бы ни говорил о ее происхождении, симфония эта чудесна, а медленная часть ее способна покончить со всеми прочими медленными частями. Если по прослушивании ее у вас не возникает желание махнуть на все рукой, бросить работу и заняться сочинением музыки, тогда я просто… Что, нет?.. Не возникает? Ну не знаю… Может, не музыку сочинять, но хоть цветочки засушивать, а?
Тоже нет? Ладно, тогда попробуем так.
Если по прослушивании ее у вас не возникает желание махнуть на все рукой, бросить работу и… и… и открыть собственное дело — заливка фундамента и укрепление каменной кладки, — которым вы станете руководить прямо из дому, тогда я просто и не знаю, чего вам еще пожелать. А? Что? В самую точку попал, верно? Ха! Так я и думал.
Это что касается 1937-го. Теперь разрешите взять вас за руку и провести по улицам 1938-го. Я покажу вам такое, от чего вы немедля задумаетесь, а не поменять ли дантиста.
Да, чуть не забыл. Карл Орф, наш человек в Мюнхене. Вообще-то он принадлежит к 1937-му. Ну-с, и какое же место занимает он в схеме современной музыки? Я хочу сказать — вспомните рекламу «Олд Спайс». Там звучит то же, что в фильмах «Омен». Вспомнили? Хорошо вспомнили? Ну? ОТЛИЧНО! Совершенно на 1937-й не похоже, правда?
Случилось так, что Орф, которому было тогда сорок два года, положил на музыку довольно-таки похабные слова, сочиненные в Баварии тринадцатого века каким-то довольно-таки похабным монахом, — самые умные из вас могли записать на клейком листочке или еще на чем, что я уже говорил об этом на 60-й странице. Орф положил их на музыку, также похабности не лишенную, и почти сразу обнаружил, что на руках у него — шедевр. Единственный, если честно. Собственно говоря.
Орф дожил до 1982-го, а это, по моему разумению, означает, что он почти наверняка слышал свою музыку по телевизору, в рекламе «Олд Спайс». Жуть. Может, и сам этим одеколоном пользовался. Грустно другое: после успеха «Кармины Бураны» — это мы о ней говорим — он велел своему издателю уничтожить все прочие свои сочинения. УУУУУXXXXXXX! Разве не ужас, когда такое случается? Впрочем, я отклонился от темы.
1938-й. Сейчас мы с вами быстренько перекинемся в шахматишки — Е7 на G5… шах… G5 на Е8… шах… Е8 на G6… шах; а теперь G6 может ставить мат. Э-э, так сказать. Я, собственно, хотел сообщить вам о коронации Гeopra VI. Кроме того, Чемберлен стал премьер-министром, а Гитлера «умиротворяют», да все впустую. В 1938-м он назначает себя «военным министром» и вторгается в Австрию, а по самой Германии прокатываются погромы. В этом же году Орсон Уэллс создает что-то вроде паники, поставив на радио «Войну миров» Г. Дж. Уэллса. Одни люди звонили на радиостанцию в полном ужасе, другие — дабы поведать, что к ним тоже вторглись марсиане, но куда больше их звонило, жалуясь, что они еще на прошлой неделе сообщали о некоем таинственном голосе, да только никто их и слушать не стал. Сила звука, а? Кроме того, в кинотеатрах с большим успехом идет фильм Хичкока «Леди исчезает», Лен Хаттон набирает на стадионе «Овал» 364 очка в игре с Австралией, Кристофер Ишервуд говорит «Прощай, Берлин», а в Америке двадцативосьмилетний Сэмюэл Барбер показывает публике маленький Струнный квартет.
По чистой случайности квартет услышал великий дирижер Артуро Тосканини, сказавший композитору, что медленная часть этого сочинения, возможно, лишь выиграет, если ее переложить для большого струнного оркестра. Барбер послушно это проделал, и Тосканини впервые исполнил его сочинение в ноябре 38-го. Тут опять-таки присутствует небольшое сходство с Карлом Орфом и его «Карминой Б» — это музыка, которую могли написать только в двадцатом веке, однако язык ее принадлежит другому времени и лишь слегка отдает 1930-ми. Разумеется, публике она понравилась. Да и сейчас нравится. «Адажио» Барбера, так она называется.
1939-й. Взятый сам по себе, «Аранхуэсский концерт» Родриго, в особенности медленная его часть, кажется всего лишь навевающим воспоминания о маленьком испанском городке, да вообще-то, именно таким он задуман и был. Однако, когда вспоминаешь не только то обстоятельство, что тридцативосьмилетний Хоакин Родриго ослеп еще в три года, но и время, в которое писалась эта музыка, меланхоличность медленной части начинает казаться более чем отвечающей тому, что происходит в мире. «Концерт» Родриго БЫЛ написан в самый канун войны, хоть и представлял собой личное подношение Испании, в которую композитор только что вернулся из Парижа. Упоительная вещь. Но знаете, как говорят: «Ариэля сыграть всякому лестно, да ведь прозовут потом „устаревшим стиральным порошком“, не отмоешься». Впрочем, давайте все-таки пошевеливаться.
Опера Джузеппе Верди в трех действиях (часто даваемая в четырех действиях) на либретто (по-итальянски) Франческо Марии Пьяве, основанное на драме Виктора Гюго «Король забавляется».
Действующие лица: ГЕРЦОГ МАНТУАНСКИЙ (тенор) РИГОЛЕТТО, его шут (баритон) ДЖИЛЬДА, дочь Риголетто (сопрано) ДЖОВАННА, ее служанка (меццо-сопрано) СПАРАФУЧИЛЕ, профессиональный убийца (бас) МАДДАЛЕНА, его сестра (контральто) ГРАФ МОНТЕРОНЕ (бас или баритон)
Время действия: XVI век. Место действия: Мантуя. Первое исполнение: Венеция, театр Ла Фениче, 11 марта 1851 года.
Теперь все так хорошо знают мелодии из «Риголетто», — «La donna е mobile» («Сердце красавицы»), квартет («Bella, figlia dell'amore» — «О, красотка молодая») и другие, — что трудно себе представить, что когда-то они считались опасными и чересчур вольными. Тем не менее самые первые читатели либретто, — а это были венецианские цензоры,- нашли его столь непристойным, что настояли на ряде весьма существенных изменений. А за несколько лет до того как была написана опера, пьеса, легшая в ее основу, была запрещена в Париже и снята после двух исполнений. И это несмотря на то, что автором ее был великий Виктор Гюго.
скрытый текст
Этой пьесой была драма «Le roi s'amuse» («Король забавляется»), и главными персонажами в ней — исторические фигуры, король Франции Франциск I и его шут Трибуле. Сюжет ее, в основном, тот же, что и рассказанный в опере. Цензоров же, как в Париже, так и в Венеции, беспокоил тот нелестный облик, в котором представал реально существовавший французский король. Это было в 1832 году, когда в Европе отчетливо ощущались идеи романтизма и революции. Французские цензоры полагали, что представление такой пьесы на сцене может вдохновить народ на революционные действия. Либретто, которое читали венецианские цензоры, имело другое название — «La maledizione» («Проклятье»), но постыдным правителем в этом варианте оперы по-прежнему был все тот же Франциск I.
Верди пришлось столкнуться с теми же проблемами, когда он дал на чтение неаполитанским цензорам «Бал-маскарад». В случае с «Риголетто» изменения можно было сделать сравнительно легко. Место действия было перенесено в Италию; король был понижен в ранге и теперь стал герцогом, а его имя было изменено таким образом, что, если и не стало вымышленным, то, по крайней мере, не относилось к существовавшему герцогскому роду. Имя шута тоже было изменено на полностью вымышленное — Риголетто. По этому имени, которое, как полагают некоторые, должно «проглатываться столь же легко, как суп или свежий хлеб», была и названа опера.
Драма Гюго тоже вновь предстала на сцене уже в менее тревожное время под названием «Месть глупца». Она стала очень популярной благодаря, помимо прочего, замечательной игре Эдвина Бота, исполнившего в ней роль шута.
ДЕЙСТВИЕ I
Сцена 1. Распутный герцог Мантуанский дает блестящий бал в своем дворце. Его отношение к женщинам выражается в фривольной арии "Questa o quella, per me pari sono" ("Та иль эта - я не разбираю"). В какой-то момент он ненадолго покидает сцену, чтобы проводить жену одного из своих придворных. Внезапно общее веселье и танцевальная музыка прерываются грозным голосом. Это старый граф Монтероне, который явился сюда с проклятьем герцогу за поруганную честь своей дочери. В этот момент профессиональный шут герцога, горбун Риголетто, выходит вперед и зло насмехается над стариком. Монтероне сохраняет достоинство. И в тот момент, когда герцог приказывает заключить графа под стражу, Монтероне грозит герцогу страшным мщением и проклинает Риголетто. Это было проклятье, произнесенное оскорбленным отцом, и Риголетто, который сам отец и глубоко суеверный человек, в ужасе отворачивается.
Сцена 2. Под бременем ужасного проклятья Монтероне Риголетто возвращается домой. У самого своего дома он наталкивается на длинную, зловещего вида фигуру. Это Спарафучиле, наемный убийца. Как профессионал профессионалу Спарафучиле предлагает придворному шуту свои услуги в любой момент, когда ему понадобится. Пока этот страшный человек удаляется, бормоча на очень низкой ноте свое собственное имя - "Спарафучиле", - Риголетто восклицает: "Pari siamo! Io la lingua, egli ha il pugnale" ("С ним мы равны: владею словом, а он кинжалом") и поет монолог - один из шедевров Верди, - проклиная свой облик, свою судьбу, свой характер. За этим следует продолжительный и очень красивый дуэт Риголетто с дочерью, юной Джильдой ("Figlia!.. Mio padre!.." - "Джильда!.. Мой отец!.."). Для шута она все в жизни. После смерти жены у Риголетто больше нет никого на свете, и он страстно желает уберечь дочь от козней мира. Покидая дом, он отдает приказание служанке Джильды, Джованне, держать все двери на запоре.
Приказ Риголетто, однако, не выполняется. Не успел он покинуть свой дом, как герцог Мантуанский, переодевшись бедным студентом (но при этом бросив Джованне кошелек, дабы подкупить ее, чтобы она открыла ему дверь), проникает в сад. И вот он уже пылко объясняется Джильде в любви ("E il sol dell'anima" - "Верь мне, любовь - это солнце и розы"). И когда, встревоженный каким-то шумом на улице, он удаляется, Джильда поет арию "Caro nome che il mio con" ("Сердце радости полно"), полную экстатичной юной любви.
Шум на улице - это пришли придворные (они в масках), которые задумали похитить Джильду, полагая, что она любовница Риголетто, а не дочь его. Чтобы сделать шутку веселей, они призывают самого Риголетто помочь им, объясняя ему, что хотят похитить жену графа Чепрано, живущего поблизости: ему завязывают глаза и заставляют его, ничего не подозревающего, держать лестницу. Только после того как компания удалилась вместе с Джильдой, Риголетто разрывает повязку на глазах. Предчувствуя страшное, он с воплем отчаяния устремляется в дом, крича: "Gilda, Gilda!" ("Джильда, Джильда!"). Действие завершается в тот момент, когда Риголетто с ужасом и дрожью вспоминает отцовское проклятие старого Монтероне - La meledizione.
ДЕЙСТВИЕ II
Зал во дворце. Герцог взволнован. Накануне он вернулся в дом Джильды, но не нашел ее там. Теперь он клянется найти похитителей и отомстить им. Он поет о своей возлюбленной Джильде. Его ария ("Parmi veder le lacrime" - "Вижу голубку милую") столь выразительна, что почти не оставляет сомнений в искренности его любви. И когда придворные сообщают ему - в юмористическом насмешливом хоре, - как они похитили любовницу Риголетто (они все еще не знают, что Джильда его дочь) и принесли ее в его дворец, он, переполненный радости, спешит к ней, чтобы увидеть ее. Происходит одна из самых волнующих и драматических сцен, когда-либо написанных Верди. Входит Риголетто, он в отчаянии, напевает, как и должен делать придворный шут, песенку "La-ra, la-ra, la-ra, la-ra" ("Ла-ра..."), но на сей раз его веселая песенка полна тревоги и боли. Он повсюду ищет свою дочь, и когда на мгновение появляется паж с сообщением для герцога, то по его словам Риголетто догадывается, что его дочь здесь, в замке у герцога. В негодовании и отчаянии бросается он на присутствующих, крича: "Cortigiani, vil razza" ("Куртизаны, исчадье порока"). Он пытается пробиться сквозь них к двери; рыдая, он падает на пол; он жалобно молит их - но, увы, все тщетно. Только когда появляется дочь и бросается к нему в объятия, придворные стыдливо удаляются. Полный слез дуэт отца и дочери прерывается, когда мимо проходит Монтероне, которого гвардейцы ведут на казнь. Риголетто клянется, что отомстит герцогу. Действие завершается решительным и суровым повторением клятвы Риголетто ("Si, vendetta, tremenda vendetta" - "Да, настал час ужасного мщенья"), Джильда же, его дочь, молит его о прощении ее возлюбленного.
ДЕЙСТВИЕ III
Ночью у заброшенного постоялого двора на берегу реки стоит Риголетто, все повторяющий свои проклятья герцогу, тем временем Джильда по-прежнему умоляет его простить герцога. Притон, около которого они оказались, принадлежит Спарафучиле, бандиту, и в гостях у него в эту ночь не кто иной, как герцог, на сей раз переодевшийся офицером. Он поет самую популярную мелодию из этой оперы - песенку "La donne e mobile" ("Сердце красавицы..."), затем он объясняется в любви Маддалене, хорошенькой сестре Спарафучиле. Начинается великолепный квартет: в хижине герцог расточает любовные признания Маддалене, на которые та кокетливо и насмешливо отвечает; в то же самое время Джильда, подсматривающая за ними снаружи, приходит в отчаяние из-за открывшегося ей обмана ее возлюбленного; Риголетто старается утешить ее.
Далее события развиваются стремительно. Риголетто отсылает Джильду переодеться, чтобы ехать в Верону, город, где ни ее, ни Риголетто никто не знает и где они начнут новую жизнь. У него самого пока на эту ночь свои планы. За двадцать скудо он нанимает Спарафучиле, чтобы тот убил герцога. Договорившись с ним об этом, Риголетто удаляется. Герцог засыпает. Теперь Маддалена уговаривает своего брата пощадить приглянувшегося ей молодого человека и подменить тело, убив какого-нибудь постороннего, кто зайдет к ним этой ночью ("Somigla un Apollo quel giovine" - "Наш гость, и красивый, и ласковый"). Разражается буря. Джильда, переодевшаяся в мужское платье, вернулась сюда и стала свидетельницей разговора Спарафучиле и Маддалены. Она стучится в дверь их таверны. Джильда решила пожертвовать собой, только бы спасти своего неверного возлюбленного. Спарафучиле оглушает ее и засовывает в мешок. Вернувшийся Риголетто, получив тяжелый мешок и уверенный, что в нем тело герцога, злорадствует над своей жертвой. Но недолго длится его радость. Из дома доносится знакомый голос герцога, снова напевающего - на сей раз это звучит особенно иронично - песенку "Сердце красавицы..." В ужасе Риголетто разрывает мешок и находит в нем свою дочь. Джильда прощается, издавая свой последний вздох; он же молит ее не умирать. И когда она умолкает навсегда, - он грозит кулаком небесам и восклицает еще раз "Ah! La maledizione!" ("Ах! Вот где старца проклятье!"). Проклятие свершилось.
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.81
Конечно, если честно, первое, что приходит в голову, когда упоминают о 1939-м, это отнюдь не концерт Родриго. Решительные действия Гитлера, направленные на объединение мира в войне, наконец принесли результаты. Война и вправду началась. Музыкально выражаясь, война сыграет свою партию, сделает, так сказать, свое дело. И это станет особенно ясным, когда композиторы примутся оценивать эмоциональное воздействие шести лет непрерывных сражений. Впрочем, я сейчас думаю еще и о первейшем французском композиторе Оливье Мессиане, который, как только разразилась война, вступил во французскую армию. Ему, родившемуся в Авиньоне в 1908 году и учившемуся в молодости у Поля Дюка, был уже тридцать один год, когда он попал в плен и оказался в Силезии, в немецком концентрационном лагере Гёрлиц. Именно здесь он сочинил то, что нередко называют величайшим из квартетов двадцатого века. Мессиан назвал его, что и неудивительно, если представить себе, какие картины открывались композитору, пока он сидел за письменным столом, «Quatuor pour la fin du temps» — «Квартет на конец времени».
К счастью для Мессиана, в 1942-м его репатриировали, он вернулся к работе органиста — в парижской церкви Троицы, на место, которое и занимал до самой смерти, случившейся в 1992 году. Писал во время войны музыку и Шостакович. Поначалу он состоял в одной из ленинградских пожарных команд. Однако плохое зрение композитора исполнению этой должности мешало, и вскоре он перебрался в тогдашнюю советскую «военную столицу», в Куйбышев, где и сочинил новую вещь, Седьмую симфонию, в которой отразилась часть им пережитого. Процитируем самого композитора: «Ни страшные налеты немецкой авиации, ни мрачная атмосфера осажденного города не смогли помешать притоку музыкальных идей». Симфония эта известна теперь как «Ленинградская», и к ней опять-таки приложимо правило маркиза Фрая: чтобы получить по-настоящему сильное впечатление, послушайте ее в живом исполнении.
скрытый текст
В США выступают плечом к плечу два больших композитора. К 1942-му Аарон Копленд обрел, как принято выражаться в композиторском стане, свой голос. Он прошел через период экспериментов и к своим сорока двум более-менее освоился с интонациями американского фольклора и впустил его в свою музыку. Копленду удалось также выбить дубль — то есть получить, что случается редко, признание и критики, и публики. Кроме того, он указал дорогу киношным композиторам, которым еще предстояло, появившись годы спустя, начать имитировать его аккорды «величиною с Большой каньон» и воспаряющие мелодии, — но об этом позже.
Как раз в 1942-м Америку покидает проживший в ней несколько лет Бенджамин Бриттен: он возвращается домой, чтобы предстать перед трибуналом по делам лиц, отказывающихся по соображениям нравственного порядка от несения воинской службы, и внести свой вклад в военные усилия Англии — принимая участие в официальных концертах. Все это он проделал и вскоре после возвращения показал публике одно из прекраснейших — на то время — своих произведений, «Серенаду» для тенора, валторны и струнных. В сущности, это цикл песен на слова английских поэтов, в том числе Блейка, Китса и Теннисона, которые Бриттен переложил на музыку порой возвышенную, порой ожесточенную. В определенном смысле это также и военная музыка.
Никогда не забуду слов, однажды сказанных при мне о великом джазовом тромбонисте Джеке Тигардене. Речь шла о его способности сыграть мелодию любого джазового стандарта так, чтобы показалось, будто композитор именно такой ее звучание и задумал. Мне это часто приходит в голову, когда я слушаю «Аппалачскую весну» Копленда. И дело даже не в том, что она звучит так, как задумал композитор, — какой он ее задумал, легко узнать, послушав сделанные им самим записи. Нет, дело скорее в том, что звучит она так, точно была с нами всегда, — а это, в свой черед, напоминает мне рассказ сэра Пола Маккартни о том, как он сочинил свою песню «Вчера». Мелодия приснилась ему ночью и, когда поутру он проснулся, продолжала звучать у него в голове. В конце концов он спросил у кого-то: «Ты не слышал эту мелодию?» — и напел несколько тактов. Тот же вопрос он задавал потом многим, однако никто, похоже, этой темы не знал. И спустя какое-то время сэр Пол вынужден был признаться себе, что это его мелодия и что она ему приснилась. Простите, что талдычу одно и то же, но именно такое впечатление оставляют некоторые места «Аппалачской весны». Да, я знаю, там в середине появляется тема, взятая у «трясунов» — «Боги танца», так мы их называли, — но дело не в этом. Просто мне все время кажется, что Копленд взял да и записал ноты прекрасной музыки, создающей впечатление, будто она существовала всегда.
Сделал-то он это, разумеется, в 1944-м. Да, я действительно скачу, сигаю и прыгаю, хватаюсь за первый попавшийся год и сигаю дальше.
Это год высадки союзников в Европе, прорыва немцев в Арденнах и падающих на Лондон крылатых ракет «Фау-1». Год, когда маршала Петена заключили в крепость Бельфора, а генералы Гитлера совершили на своего фюрера неудачное покушение. Кроме того, этот же год дал нам «Четыре квартета» Т. С. Элиота, «Стеклянный зверинец» Теннесси Уильямса и «Выхода нет» Жана Поля Сартра. Ну а если ненадолго заглянуть в мир живописи, то выяснится, что мы потеряли Мондриана и Кандинского, зато Пикассо с Браком, похоже, ударились в вегетарианство: один написал «Куст томата», а другой — «Ломоть тыквы». Комитет по присуждению премии Тёрнера только что включил их в число претендентов на звание «Лучший на выставке» (Секция 1, мелкая огородная продукция).
А теперь мне и вправду придется попрыгать, и потому держитесь за меня покрепче, если сумеете. Доскакать я хочу аж до 1957-го, так что мы с вами совершим этакое волшебное таинственное путешествие.
ФИРМА «ПУТЕШЕСТВИЯ ФРАЯ»: ОЗНАКОМИТЕЛЬНАЯ ЭКСКУРСИЯ Проходите, пожалуйста, в глубь автобуса. Рассаживайтесь. Спасибо. Для начала несколько правил: пожалуйста, никакой еды и напитков — это автобус, а не столовая. В проходах не стоять, с водителем не разговаривать — со мной то есть, — композиторам язык не показывать. Да, и еще. Под конец вам придется сброситься на чаевые для водителя — для меня то есть, — так вот, купюры принимаются только крупные.
Ну хорошо, поехали.
Слева от вас, сильно, на самом-то деле, слева, виднеется Бенджамин Бриттен образца 1945 года. Он занят оперой — меня сзади хорошо слышно? — оперой «Питер Граймс». Вы можете также заметить, сразу за ним, Ивлина Во, размахивающего экземпляром «Возвращения в Брайдсхед», — прошу вас, не надо махать в ответ, вы их только раззадориваете, — а кроме него, новое здание музея Гуггенхайма, возведенное по проекту Фрэнка Ллойда Райта.
Справа, в 1946-м, — пожалуйста, не вскакивайте с сидений, — вы видите Дэвида Лина, снимающего «Большие надежды», и Юджина О'Нила, подписывающего экземпляры своей пьесы «Продавец льда грядет», — под конец путешествия вы сможете купить точно такие же у водителя, — а также спящего, на первый взгляд, Джона Лоджи Бэйрда[*]. На самом деле он… ну, в общем, умер. А теперь, с минуты на минуту, пого… — да, это он. Все тот же Бенджамин Бриттен, — господи, до чего же трудолюбивый человек, не правда ли, леди и джентльмены? Хотя, может, он золотую жилу нарыл — в этом году Бриттен заканчивает «Путеводитель по оркестру для молодежи», используя мелодию нашего старого знакомца, композитора Генри Пёрселла. Кит, будь добр, не делай этого с небоскребами, ты не у себя дома. Я знаю, что у тебя дома нет небоскребов, но все равно, перестань.
Прямо впереди вы можете видеть улыбающегося Джона Кейджа. Всем видно? Уже, понимаете ли, 1952-й, и если я на минуту умолкну и дам вам послу…
…слышали?
Ну ничего. Niente, как выражаются в Дьюсбери. Черт бы их всех побрал. Pas une sausage. Вообще-то странно. Джон Кейдж, современный композитор сорока двух лет, решает, что музыка — она повсюду вокруг нас. Ну знаете — птички, деревья, машины. И потому пишет произведение — В ТРЕХ ЧАСТЯХ — с указанием для исполнителя: «Tacet». «Молчит». Вы вот представьте себе первое «исполнение», в кавычках: кто-то вышел на сцену концертного зала — по-моему, это был пианист в сопровождении мальчика для перевертывания нотных страниц — и начал ничего не играть. И не играл 4 минуты 33 секунды. Разумеется, Кейдж распорядился открыть окна, так что слышался шум, долетающий снаружи, и все такое. ЭТО И ЕСТЬ МУЗЫКА — полагал Джон Кейдж. Все то, что происходит вокруг. Не сомневаюсь, первое исполнение сопровождалось немалым числом взятых фортиссимо «Вы что, смеетесь?», редкими хлопками в ладоши — ларго. А также (сфорцандо) криком: «ДЕРЬМО!» И знаете, что самое интересное? Эту штуку записывают на пластинки! Ей-ей. Собственно, могу порекомендовать вам версию Фрэнка Заппа. Не знаю, что именно, но что-то в его исполнении есть.
вернуться *
Дж. Л. Бэйрд (1888–1946) — шотландский инженер, создавший первый рабочий образец телевизора. (Примеч. переводчика).
Теперь повернитесь налево: 1953-й, год коронации. Музыка, которую вы, возможно, расслышали, это «Держава и скипетр» — написано Уильямом Уолтоном специально для данного случая. Вон та парочка, видите, в сторонке, стоит «В ожидании Годо» — с прошлого года дожидаются. Прошу вас, не надо бросать ей еду. Под надгробием, что слева от меня, покоится скончавшийся в этом году Дилан Томас, правда, его несколько заслоняет торчащее на переднем плане изваяние — называется «Король и королева», работа Генри Мура. Простите? Да, Дженис, вот этот гнутый каменюга с дыркой посередке. Да, оно уже закончено.
Ладно, проехали, теперь перед нами испанского обличья господин в шортах-сафари и с сачком. Его зовут Жозеф Кантелуб. В общем и целом это Воан Уильямс, только во французском издании. Он собирает французские народные песни — примерно так же, как мы с вами собираем фотографии знаменитостей, лежащих в гробу. Ах, это только я их собираю? Ну хорошо, в этом году господину Кантелубу широко улыбнулось счастье — его новое произведение, «Овернские песни», пользуется огромным успехом. Произведение состоит из мелодий, собранных им во время прогулок по вулканическим горам Оверни, — что довольно странно. На стене за его спиной можно различить плакат одного из самых значительных фильмов этого года — 1955-го, — называется «Зуд седьмого года».
Попытка поместить музыку в контекст может показаться дурацкой затеей — тот же «Зуд седьмого года» с «Овернскими песнями» никак не склеивается. А с другой стороны, она может и пролить па некоторые сочинения определенный свет. Возьмите следующий год, 1956-й. Если вам удастся взглянуть направо, вы увидите бедра Кэтрин Уилл, виноват, бедра Элвиса Пресли, лишь отчасти заслоненные опереттой Леонарда Бернстайна «Кандид». Ну, эта пара, Элвис и Леонард, по-моему, еще туда-сюда. «Кандиду», правда, немного не повезло, уж больно хороша оказалась у него увертюра. И результате куча людей всей остальной его музыки так никогда и не услышала.
И наконец, мы только что въехали в 1957-й, что позволяет мне ответить на два вопроса, которые я получил от вас несколько раньше: да, здесь можно будет остановиться и оправиться и, да, Иден действительно уступил место Макмиллану. За сидящим на скамейке мистером Макмилланом можно различить представителей Шестерки, то есть шести стран, подписавших Римский договор, тем самым направив нас по пути, который неотвратимо приведет к судебному преследованию людей, продающих бананы фунтами. Иными словами, к Общему рынку. В Америке происходят волнения по случаю десегрегации — в штат Арканзас пришлось даже послать воздушных десантников, — а Джек Керуак придумал для своей вышедшей в 57-м культовой книги «На дороге» новое словечко: «бит», или «битник». Все это плюс «Король и я»[*]. Чего ж вам еще? Поскольку сейчас уже 6.30, многим из вас, наверное, захочется подняться в свои номера умыться, прежде чем вы пойдете в концерт, где будут исполнены два сочинения 1957-го — Второй фортепианный концерт Шостаковича и новая вещь Бернстайна. По сведениям, полученным мной из надежного источника, обе очень хороши, хотя мама сказала мне, что слушателю первой и третьей частей концерта Шостаковича не помешает книга или интересный журнал.
Ну ладно, небольшой перерыв. Благодарю вас. Я бы сказал еще, если вы не против, пару слов о Бернстайне.
Он родился в 1918 году в Лоренсе, штат Массачусетс, в семье выходцев из России. После учебы в Гарварде (фортепиано и композиция) Бернстайн занялся дирижированием — сначала в Бостоне, как ассистент легендарного Сергея Кусевицкого, затем самостоятельно, в Нью-Йоркском филармоническом. Дирижерство было для Бернстайна, примерно как для Малера до него, лишь одной стороной медали — оно позволяло ему одновременно сочинять музыку. И в 1957-м он в сотрудничестве со Стивеном Сондхаймом создает главный свой шедевр, «Вестсайдскую историю», основанную на шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта». Эта музыка и сейчас выглядит совершенно роскошной, содержащей, говоря без затей, фантастические мелодии. Вот, я просто считал нужным сказать это.
Хорошо. Перерыв окончен.
Как, собственно, окончена и самая первая из моих экскурсий. Спасибо, что выбрали «Путешествия Фрая». Напоминаю, что на выходе из автобуса производится сбор средств в помощь водителю — то есть мне, — и, кроме того, кто-нибудь, будьте любезны, прихватите с заднего сиденья гигиенический пакет. Благодарю вас.
НОВИЧКИ Простите за грубость, но не могу ли я попросить вас на миг воспользоваться закладкой? Запомните строку, на которой вы остановились, закройте книгу и взгляните на ее обложку.
Взглянули? Хорошо, надеюсь, вы заметили, что на обложке значится: «НЕПОЛНАЯ и окончательная история классической музыки». На мой взгляд, «неполная» — слово на редкость прекрасное, вам так не кажется? Дышащий совершенством октет, который позволяет нам вкусить — благодаря упоительной точности, с какой он передает содержание следующего раздела, — небесное, недюжинное наслаждение. Не… полная. Нннне… полная. Превосходно, не правда ли? Меня так и подмывает вскочить на стул и заорать на мотивчик «Америка-Америка»: «Не… по-олная… Не… по-олная…» Потряска.
Думаю, сочиняя последний абзац, я пытался уведомить вас, что нам предстоит со свистом пронизать целых три десятилетия, не останавливаясь даже для смены лошадей. Итак, вперед.
За исключением, быть может, Клиффа и «Шэдоуз»[*], главными новичками 1962-го оказались Бенджамин Бриттен и «Цветное приложение» к газете «Санди тайме». (Ладно, Бенджамину Бриттену было уже сорок девять лет, так что новичком его можно назвать лишь с некоторой натяжкой, зато «Цветное приложение» точно появилось только в этом году.) Невероятно трогательный «Военный реквием» Бриттена представлял собой трогательное соединение латинской службы со стихами Уилфреда Оуэна. Я же говорил, что опыт войны еще скажется в музыке, надо лишь подождать. Премьера «Военного реквиема» состоялась через год после того, как временным центром мира стал залив Свиней, в тот самый год, когда трем тысячам американских солдат и судебных приставов пришлось в первый день учебных занятий проводить Джеймса Мередита в университет, дабы не допустить никаких бесчинств. А почему? Да просто потому, что он был чернокожим.
Два года спустя происходит самое, быть может, прославленное из событий, по поводу которых потом еще долго спрашивают: «А что вы делали, когда?..» Этот год навсегда запечатлелся в сознании многих — во всяком случае, в моем. «Вы помните, что вы делали в день… в день, когда Дерик Кук свел на нет амбициозные потуги Малера написать столько же симфоний, сколько их написал Бетховен?» По крайней мере, таким этот день запомнился мне. Да, поразительная история, не правда ли? Какой-то музыковед отыскивает последние наброски Малера и просто-напросто дописывает их. И вы получаете… Десятую Малера. В 1964-м. Со временем кто-нибудь проделает то же самое и с Бетховеном, но, правда, не в ближайшие двадцать четыре года. Что еще? Ну, 65-й услышал «Чичестерские псалмы» Бернстайна, сочиненные по заказу настоятеля Чичестерского, как это ни странно, собора. Премьера их состоялась в один год с премьерой Линдона Б. Джонсона. Хотя, если точно, он, кажется, был не премьером, а президентом. Но все-таки. Ладно, пошли дальше. Время не ждет.
1967-й становится годом Джереми Торпа, возглавившего Либеральную партию; Шестидневной войны; Мартина Лютера Кинга, возглавившего марши протестов против войны во Вьетнаме; и кризиса, постигшего космические программы США и Советского Союза, — гибели космонавтов при взлете и посадке соответственно. Еще в одном месте, а именно в кейптаунской больнице «Груут Шуур», Кристиаан Барнард впервые в мире произвел пересадку сердца. Да, имеется еще парочка симпатичных фактов статистики, которые вам стоит сохранить в архиве памяти под биркой «1967».
вернуться *
Мюзикл Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна, по которому в 1956-м был снят фильм. (Примеч. переводчика).
вернуться *
Английская поп-рок-группа «Шэдоуз» — первая чисто инструментальная группа в рок-музыке, получила известность в 1960–1962 гг. Изначально ее вокалистом был Клифф Ричард. (Примеч. переводчика).
Это сообщение отредактировал Agleam - 11-03-2018 - 11:33
Agleam
Женат
13-03-2018 - 00:05
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.83
А кроме этого, вспомните, что сказал некогда об изобретенном им телефоне Александер Грейам Белл: «Я твердо верю в то, что когда-нибудь в каждом городе будет по телефону!» Ну так вот, согласно статистике 1967 года, только в США уже имелось 100 миллионов телефонов. Вы можете в это поверить? Итак, все это плюс утрата Дороти Паркер. «Вот книга не из тех, которые легко отодвинуть в сторону. Эту придется отшвыривать, и с большими усилиями». По-моему, чудно, а впрочем, не знаю. С музыкой-то 1967-го все это как-нибудь сочетается? Я об Араме Хачатуряне говорю, об армянском композиторе, — ему тогда уже было сильно за шестьдесят. Помните его «Спартака»? Проиграйте мысленно тему любви Спартака и Фригии, а после скажите мне, похоже это на 1967-й? Не уверен.
Да нет, с Шальными Шестидесятыми мы еще не покончили. Осталось упомянуть, что в 1969-м, как раз когда Нейл Армстронг с ошибками цитировал сам себя, Карлхайнц «Не знаю во что, но я вляпался» Штокхаузен продемонстрировал свое классическое вокальное сочинение «Настройка». Так вот, назовите меня чудаком, но у меня имеется запись «Настройки» — на виниле, чтоб вы так жили! — и я нахожу эту вещь абсолютно баснословной. Прекрасная музыка, ее хорошо ставить после того, как вы примете пару-другую стаканов «Шато Марго» и кто-то как раз начнет разносить напитки. Впрочем, не будем об этом. Спасибо.
17-я строка повестки дня: Разное?
скрытый текст
Шостакович добрался до Пятнадцатой. Симфонии, не строки. В 1972-м — да-да, я сказал «в 1972-м» — состоялась премьера Пятнадцатой, каким-то образом проскочившей мимо Коммунистической партии без повреждений. Чего никак не скажешь о Тринадцатой симфонии, текст которой все-таки пришлось изменить. Сейчас он кажется бог весть какой древностью, не правда ли, это я о прежнем советском режиме говорю, — приходится даже напоминать себе, что не так уж давно он и был, верно? А вот это уже о 1972-м. Брюки клеш, «Последнее танго в Париже», «Оскар», полученный Лайзой Миннелли за «Кабаре», и — чтобы вы навсегда запомнили, куда ее поместить, — Пятнадцатая симфония Шостаковича. Здорово. Ну и еще — смерть Пикассо, смерть У. X. Одена и «Смерть в Венеции» Бриттена.
Да, состоялась премьера «Смерти в Венеции», последней оперы Бриттена, — на его процветающем и поныне фестивале в Олдбро. Увы, примерно в это же время здоровье композитора ухудшилось настолько, что он почти перестал сочинять музыку.
1974-й. Ну-с, чтобы вы его себе представляли, то был год, в который Гарольд Вильсон снова стал премьер-министром, Гренада получила независимость, а лорд Лукан исчез после убийства няни его детей. Нет, я его не видел. Вообще говоря, в музыкальном отношении 70-е больше всего походили на кладбище. Когда в 79-м к власти пришла Тэтчер, мы уже успели потерять Мийо в 74-м, Шостаковича в 75-м, Бриттена в 76-м и Хачатуряна в 78-м. А прибавьте сюда утрату (в 77-м) двух величайших певцов мира — Марии Каллас и Элвиса Пресли, — и всякий поймет и простит вас, если вы уйдете к себе и зароетесь в любимую виниловую коллекцию.
Правда, в 1976-м, когда начались полеты «Конкорда», появилась новая симфония польского композитора Гурецкого, но о нем мы поговорим чуть позже. О Гурецком, разумеется, не о «Конкорде». И раз уж я упомянул его, позвольте мне потратить немного времени и на итальянского композитора Лучано Берио. Он не только сочинял всякого рода странные и чудесные вещи для своей жены, певицы Кэти Берберян, и сольные, названные им «Секвенциями», испытания на выносливость для самых разных инструментов, в 70-х у него нашлось также время пересмотреть составленный им в 64-м сборник народных песен. В 73-м Берио довел их до ума, и во второй половине 70-х они не раз и не два исполнялись по всему миру. Причина? Ну, причина, наверное, в том, что звучание их ничем не напоминает попытки настроить коротковолновый приемник. Если вы из людей, уверенных, что музыка двадцатого века им не по душе, послушайте эти песни, они пролагают легкий путь к кое-каким милым старым мотивам, хоть потом и уходят дальше. Я могу ошибаться, но, по-моему, в нескольких местах партитуры обозначены удары по снятым с большегрузных автомобилей амортизаторам. Впрочем, пусть это вас не пугает — «Песни разных народов» Берио прекрасны. Так или иначе. Ладно, вперед. Мне еще нужно заглянуть в 1980-й.
Собственно, в Хой, что на Оркнейских островах. Очень, как мне говорили, красивый городок, где к 1980-му вот уж девять лет как живет английский композитор Питер, а ныне сэр Питер, Максуэлл Дэвис. Он из тех музыкантов, которых часто относят к «Манчестерской группе», потому что все они работали в Манчестере и, несомненно, везде появлялись вместе. Такие, наверное, были крутые на вид ребята — все в темных очках и резинку жуют. А может, и не такие. Как бы там ни было, Максуэлл Дэвис был единственным в этой компании — в нее входили также Александр Гёр, Гаррисон Бритуистл, Элгар Хауарт и пианист Джон Огдон, — кто сочинял вещи, которые можно хотя бы попытаться насвистывать. И вот ясным майским утром 1980-го, пока воздушные десантники штурмовали посольство Ирана, он мирно, ни о чем подобном, надеюсь, не помышляя, дописывал последний такт своего нового сочинения для фортепиано соло, для «Прощания со стрессом». Упоительная вещь, написанная в знак протеста против предстоящего открытия урановых рудников.
Если честно, она нисколько не похожа на такие созданные им в 60-х творения, как «Восемь песен для безумного короля». И раз уж я упомянул о них, скажу еще вот что: если увидите где-то в афише «Песни безумного короля», сходите, послушайте, потому что это замечательный образчик музыкального театра — если правильно с ним обойтись.
А теперь давайте прогуляемся по ужасному, сказать по правде, десятилетию, по 1980-м[♫]. Маэстро, урежьте марш.
1981 — КЛАРК, РАЗУМЕЕТСЯ Н-да, столь о многом нужно рассказать, а времени осталось так мало. 1981-й, принц Чарлз женится на леди Диане Спенсер, и делает это под разливающиеся по собору Св. Павла звуки «Марша принца Датского» Джереми Кларка, сочинения, известного также под названием «Trumpet Voluntary»[*]. В результате эта неправдоподобно короткая мелодия возродилась спустя примерно 280 лет после ее создания. По всей стране новобрачные стали требовать от местных органистов, чтобы те привели на свадьбу друга-трубача, тогда-де «мы сможем повенчаться, как леди Ди». В этом же году мир получил новое произведение Карлхайнца Штокхаузена, композитора слишком безумного, плохого и опасного, чтобы его слушать. Называлось оно «Donnerstag aus Licht»[*] — это одна из образующих семидневный цикл опер, а на ее премьере в миланском «Ла Скала» можно было, среди прочего, увидеть снабженных громкоговорителями трубачей, которые играли на крышах домов, стоящих по другую от театра сторону площади.
1982-й, открываются два концертных зала, один в Торонто, Дания, другой в лондонском «Барбикане». В этом же году умирает Карл «Лей не жалей» Орф. А это действительно «Олд Спайс»? Да, он самый, «знак настоящего мужчины». О сила рекламы. 83-й, на сцену вызывается Рихард Вагнер.
Нет-нет, он не восстал из мертвых. Просто наступила его столетняя годовщина, только и всего. Сто лет со дня смерти Коротышки Рихарда, как грустно… И НИКАКИХ еще лет со дня смерти Уильяма Уолтона, отошедшего в мир иной, пока команда «Монти Пайтон» размышляла о «Смысле жизни». Это также год, в котором мы получили CD. Да, 1983-й стал годом рождения компакт-дисков. И смерти великого искусства оформления пластинок.
Идем дальше, в 87-й. Маргарет Тэтчер становится первым за 160 лет премьер-министром Британии, избранным на третий срок. Подтверждаются полученные в прошлом году сведения о распространении среди жвачных животных нового морового поветрия, «коровьей чумы». Кроме того, в 1987-м на сцену вызывается Вольфганг Амадей Моцарт.
вернуться ♫
Я говорю «ужасный», подразумевая не музыку, а культуру вообще. Мужчины с косичками, дети Тэтчер, мобильники размером с телефонную будку. Красные подтяжки. Жадность не порок. Кошмар. (Примеч. автора).
вернуться *
Соло на органе в сопровождении медных духовых. (Примеч. переводчика).
вернуться *
«Четверг» из оперного цикла «Свет» (нем.). (Примеч. переводчика).
Нет-нет, он не восстал из мертвых. Просто в этом году была продана с аукциона нотная тетрадь, содержавшая записанные его рукой симфонии — с 22-й по 30-ю. Продана за пугающую сумму в четыре миллиона долларов. ЧЕТЫРЕ МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ! Когда он был еще жив и сидел по уши в долгах, ему с трудом удавалось выручить за свои рукописи несколько гульденов, и вот теперь они приносят 4 миллиона долларов! В 1987-м музыкальный мир лишился Жаклин Дю Пре, а в 1988-м на сцену был вызван Бетховен.
Нет-нет, он не восстал из мертвых — пожалуй, мне пора остановиться, — просто в 1988-м Королевское филармоническое общество решает учинить премьеру сочинения, которое оно же и заказало старине Людвигу незадолго до его смерти, в 1827-м. До 1988-го существовало лишь несколько набросков. А в 1988-м человек по имени Барри Купер заполнил промежутки между ними и — вуаля! — мы получили новехонькую часть бетховенской симфонии. Не знаю, слышали вы ее, — сам я не вполне понимаю, как к ней относиться. Странно слышать нечто и незнакомое, и легко узнаваемое. По правде сказать, жутковато.
1988-й миновал. Уже 1989-й. Сэр Майкл Типпетт показывает в Хьюстоне, штат Техас, свою новую оперу, «Новый год»; в Восточной Европе более-менее разваливается коммунизм; а мы с вами лишаемся Владимира Горовица и Герберта фон Караяна. Годом позже Америка оплакивает двух из величайших своих композиторов двадцатого века — Леонарда Бернстайна и Аарона Копленда. Копленд, в частности, сделал больше любого другого композитора Америки для того, чтобы у нее появился собственный голос, и он же повлиял на множество других композиторов, пришедших следом за ним. Его наследие слышится в киномузыке еще и поныне — но об этом чуть позже. И даже просидев у телевизора не такое уж долгое время, вы непременно услышите музыку, которой без пионерских работ Копленда просто не существовало бы, — он и вправду начал на голом месте и выстроил всеамериканское звучание, которым ныне столь часто злоупотребляют. Я не могу смотреть сериал «Западное крыло» и не думать о двух вещах: одна — это гармонии в стиле Копленда и широта звучания главной темы, написанной, если мне оно не приснилось, человеком по имени Снаффи Уолден. А вторая, разумеется, — скажет ли Донна всю правду Джошу?
СОЧИНЕНИЕ НА ТЕМУ: «КИНОМУЗЫКА — НЕ ЕСТЬ ЛИ ОНА НОВАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ МУЗЫКА?» ОБСУДИТЬ (НЕ БОЛЕЕ 500 СЛОВ) Я хотел бы начать с быстрого обзора. Где она — МУЗЫКА.? И где публика? Не кризис ли перед нами? И… Я уже говорил сегодня, что люблю тебя?
Ну-с, если желаете знать мое мнение, музыка…
Рискуя показаться чрезмерно въедливым, я все же про двинусь на шаг дальше. Оглядитесь вокруг. Видите вон там, на горизонте, нечто едва различимое? Ну так вот, это публика, до нее отсюда топать и топать. Классическая музыка — более-менее, с несколькими примечательными исключениями — потеряла ее из виду, публику то есть.
Или не потеряла?
Что ж, с одной стороны, современная аудитория того, что мы привычно называем классической музыкой, мала, элитарна и состоит из знатоков и ценителей — самих композиторов, их пылких поклонников, университетских ученых, людей, которые коллекционируют номера локомотивов, и т. д. Я говорю о людях, слушающих то, что теоретики назвали бы «новой» классической музыкой. То есть о тех, кого можно встретить на премьере сочинения Луиджи Ноно, тех, кто покупает CD с записью новой редакции «Pli selon pli»[*] Пьера Булеза. То есть вещей, которым «серьезные» слушатели официально присвоили звание «сочиняемая ныне классическая музыка». И у меня такое ощущение, что композиторов, подобных Тавенеру[♫], они имеющими хоть какое-то отношение к классической музыке не считают, а считают пустозвонами.
Выглядит все так, будто классическая музыка напрочь забыла, что, ну, что когда-то она тоже была музыкой популярной. Конечно, перемены происходили всегда: появлялись пугающие — шокирующие даже — новые сочинения, от которых публика просто немела и проникалась желанием поскорее убраться домой. Вспомните Вагнера, Бетховена, Баха — все они приводили публику в ужас. Может быть, не так же часто, как в восторг, но приводили непременно. Композиторы же авангардной волны проделывают следующее: они говорят на языке, который не столько ужасает публику, сколько оставляет ее в неведении того обстоятельства, что перед ней — музыка и, стало быть, имеется причина ужасаться. Примерно так же человек может забрести в художественную галерею и нисколько не испугаться, увидев, скажем, груду кирпичей или вспыхивающие и гаснущие прожектора, — просто потому, что НЕ ОБРАТИТ НА НИХ ВНИМАНИЯ. Вот так и музыке в течение какого-то времени просто не удавалось привлечь внимание публики. Утратила ли она присущую ей некогда способность ужасать, или ужасать все еще может, как те мигающие прожектора, но этого никто даже не замечает, вопрос темный. Лично я думаю, что с определенностью можно сказать одно: двинувшись в избранном ею направлении, современная классическая музыка добилась результата двоякого. Во-первых, создала что-то вроде неизбежной отдачи, о которой мы еще поговорим, а во-вторых, и это, быть может, гораздо важнее, позволила немалому числу композиторов, работающих в особом, параллельном мире, обойти ее: тишком подкрасться и предъявить права на звание «великие композиторы нашего времени». Больше того, и еще важнее, тишком подкрасться и предъявить права на публику тоже.
Ну и кто же они — эти мужчины и женщины в масках?
Киношные композиторы. Вот кто.
Итак. Позвольте мне коротко перебрать людей, которым ныне принадлежит, как я полагаю, титул «Народные композиторы», — людей, пишущих музыку для кино.
1985-й, и человек, сочинивший тему, под которую оптический прицел следует за Джеймсом Бондом, создает фантастический саундтрек для фильма с Мерил Стрип и Робертом Редфордом «Из Африки». Имя? Берри. Джон Берри.
Затем в 1989-м… Эннио Морриконе добавляет к своему списку великих кинопартитур, уже содержавшему номинированную на «Оскар» «Миссию» и «Однажды в Америке», саундтрек этого года — «Новый кинотеатр „Парадизо“».
1990-й, снова Джон Берри. Год, в который миллионы людей смотрели по телевизору прямую трансляцию освобождения Нельсона Манделы из тюрьмы, услышал и новый классический шедевр Берри — упоительную «тему Джона Данбара» из «Танцев с волками».
Правильно, мы уже в 1992-м — на частотах 100–102 появляется канал классической музыки, взявший название «Классика FM». Надо сказать, это было своего рода потрясением. Человек из телепрограммы «Повод для смеха» предлагал вам ставить на «Боевого Бетховена», стартующего в 2.30 на ипподроме «Сандаун». И ничего, сработало. 1993-й, счет таков: Джон Уильямс — 2, Майкл Найман — 1.
Джон Уильямс — «Список Шиндлера». Нет слов. Вообще говоря, Джон Уильяме и не мог стать никем иным — только композитором, пишущим для кино, верно? Он обладает поразительным даром сочинять музыку, которая в совершенстве отвечает фильму. Его музыка всегда звучит как сам фильм. Это может показаться очевидным, но таким даром обладают далеко не все композиторы, у многих получается просто наложенный на фильм звук. Вот почему тема из «Списка Шиндлера» ЗВУЧИТ как черно-белая. Совершенное соответствие шедевру Спилберга и в то же время нечто вроде…
Джон Уильямс — «Парк юрского периода»… что ж, вы можете счесть то, что я сейчас скажу, слишком смелым, но, по-моему, в музыке фильма слышны динозавры. Она… огромная, высоченная, эпичная, с оттенком «Не суйся!». Если вы понимаете, о чем я!
Резкий контраст Джону Уильямсу составляет Майкл Найман и «Пианино». Среди кинокомпозиторов Майкл Найман — это своего рода Джек Николсон. Я говорю не о подловатой ухмылочке и общей жутковатости облика, я о том, что он неизменно играет себя самого. Музыка Майкла Наймана есть музыка Майкла Наймана есть музыка Майкла Наймана. Как выражаются в мире тройной бухгалтерии. Как выражаются в мире тройной бухгалтерии. Как выражаются в мире тройной бухгалтерии.
вернуться *
«Складка за складкой» (франц.). (Примеч. переводчика).
вернуться ♫
Джон Тавенер — чрезвычайно одухотворенный английский композитор, родившийся в 1944 г. и испытывающий огромное влияние русской православной музыки. Собственно, широкую известность ему принесли «Битлз», вернее, принадлежавшая им марка «Эппл». Музыка его завораживающе прекрасна. (Примеч. автора).
Cityman1845 - Впервые исполнен Скрипичный концерт ми-минор Мендельсона-Бартольди и вот уже более полутора веков входит в число популярнейших классических опусов.
Выдающееся произведение Мендельсона — Концерт для скрипки ми-минор — постоянно присутствует в репертуаре всех скрипачей мира, выдерживая сравнение с наиболее замечательными сочинениями этого жанра — скрипичными концертами Бетховена и Брамса, Чайковского и Глазунова.
Скрипичные сочинения в творчестве Мендельсона единичны; первоклассный пианист, он преимущественное внимание отдавал фортепиано.
Скрипичный концерт — одно из наиболее жизнеспособных созданий Мендельсона, в котором он с блеском проявил лучшие черты своего дарования: пластичность песенных лирических и скерцозно-фантастических образов, простоту и искренность лирического высказывания, богатый мелодизм.
Мендельсон — лучшее в интернет-магазине Ozon → Жанр концерта — произведения сольного, но идущего в сопровождении симфонического оркестра и, следовательно, исполняемого с большой эстрады, — определил масштабы композиции, эмоциональную насыщенность, виртуозность скрипичного стиля.
Первые две части концерта — Allegro, molto appassionato и Andante — при всем отличии объединены общим лирическим характером. Финал включает в себя круг тем, типичных для светлого мира мендельсоновской фантастики с присущей ему грациозной шутливостью, нарядным, праздничным колоритом.
Темы первых двух частей родственны своим лирическим содержанием; в то же время основная тема Allegro — взволнованная — более активна, динамична, тема Andante — элегичная и одновременно страстная. Но если во второй части весь комплекс эмоций вмещается в ее основной музыкальный образ, то эмоциональный план первой шире и богаче различными гранями. В Allegro (первая часть изложена в сонатной форме) за взволнованно приподнятой темой закрепляется ведущее положение (Подчеркнуто индивидуальный тон высказывания делает здесь невозможным использование двух экспозиций — оркестровой и сольной (то есть так называемой двойной экспозиции), обязательных в классическом концерте.):
скрытый текст
Несмотря на явную зависимость от главной, новые его свойства — расширение диапазона звучания, хроматические полутоновые интонации в восходящем направлении — придают теме более энергичное выражение и большую устремленность движения.
Побочная партия контрастна главной и связующей, отличается замкнутостью структуры. Но отсутствие внутренних противоречий и конфликта образов снимает необходимость в драматически-действенной разработке. Действительно, функции разработки в сонатном Allegro концерта довольно скромны и ограничены. Рядом модуляционных ходов освежается тональная сфера концерта; мотивное дробление тематического материала открывает возможность свести вплотную и дать в одновременном звучании мелодические элементы темы, дополняющие ее фигурации и тем самым подготовить, сделать закономерным появление виртуозной каденции на необычном месте — в конце разработки, а не между репризой и кодой, как это было принято в классическом сольном концерте.
Ограниченность функции разработки, сужение ее масштабов (по сравнению с экспозицией) восполняется большим разнообразием тематизма и эмоциональной насыщенностью экспозиции, разработочным характером почти всех ее разделов. Динамизированная реприза, более компактная, чем экспозиция (благодаря устранению некоторых связующих построений), дополняется остро драматической кодой — кульминацией всего Allegro.
Вторая часть — Andante — своего рода лирическое интермеццо. С первой частью она связана непосредственным переходом (идет без перерыва, соединяясь общим звуком h — квинтовым для e-moll, вводным для C-dur, тональности второй части). Основная тема Andante песенная, очерченная широкими мелодическими линиями, всем своим содержанием примыкает к лирическим темам Allegro:
Но ее лирика более открытая, чувство изливается более непосредственно. В очищенной от виртуозного «окружения» теме Andante сосредоточились мелодические обороты и интонации, характерные для лирических образов Мендельсона (Можно указать на сходство темы Andante из Скрипичного концерта с темой медленной части «Шотландской» симфонии. Общие моменты есть даже в манере изложения, характерной и для «Песен без слов».). Усиливая во второй части лирические элементы, концентрируя на них все внимание, Мендельсон создает условия для яркого контрастного восприятия третьей, заключительной, части концерта. Он даже вводит новую песенную тему в переходном разделе, связывающем Andante и финал, которые следуют без перерыва:
Две темы, в высшей степени показательные для Мендельсона, составляют основу этой части. Первая, «порхающая», напоминает «эльфную» тему из «Сна в летнюю ночь», вторая, праздничная и ликующая, близка свадебной маршевой теме той же увертюры:
Как и в «Сне в летнюю ночь», в финале нет драматического противопоставления контрастных образов. Все темы пронизаны единой динамикой. Большое очарование придает финалу легкость его стремительного движения, прозрачность переливающегося множеством тонких оттенков колорита.
В. Галацкая
Это сообщение отредактировал Agleam - 13-03-2018 - 22:58
Роули, Миниатюрный концерт, 1-я часть. Исполнители: Пермякова Валерия, преподаватель Лазарева Елена Семеновна, ДМШ №2 им. М.И.Глинки, г. Екатеринбург, муниципальный камерный оркестр B-A-C-H, г. Екатеринбург, дирижер Стивен Трелфолл, Великобритания, Концертный зал Детской музыкальной школы №2 им. М.И. Глинки, г. Екатеринбург, 1.06.2010
Это сообщение отредактировал Agleam - 14-03-2018 - 13:51
Agleam
Женат
14-03-2018 - 22:39
1681 родился Георг Филипп Телеман (Georg Philipp Telemann) (немецкий композитор)
Каково бы ни было наше суждение о качестве этого творчества, нельзя не поразиться его феноменальной продуктивностью и удивительной живостью этого человека, который с десяти до восьмидесяти шести лет пишет музыку с неутомимым рвением и радостью. Р. Роллан
Георг Филипп Телеман / Georg Philipp Telemann
Хотя мы сейчас навряд ли разделим мнение современников Г. Ф. Телемана, ставивших его выше И. С. Баха и не ниже Г. Ф. Генделя, он действительно был одним из наиболее ярких немецких музыкантов своего времени. Удивительна его творческая и деловая активность: композитор, о котором говорят, что он создал столько произведений, сколько Бах и Гендель вместе взятые, Телеман известен также как поэт, талантливый организатор, создавший и руководивший оркестрами в Лейпциге, Франкфурте-на-Майне, содействовавший открытию первого в Германии публичного концертного зала, основавший один из первых немецких музыкальных журналов. Это далеко не полный перечень видов деятельности, в которых он преуспел. В этом жизненном тонусе и деловой хватке Телеман — человек века Просвещения, эпохи Вольтера и Бомарше.
скрытый текст
С ранних лет успех в его работе сопровождался преодолением препятствий. Само занятие музыкой, выбор ее своей профессией поначалу натолкнулось на сопротивление матери. Будучи в целом широко образованным человеком (он учился в Лейпцигском университете), Телеман, однако, не получил систематического музыкального образования. Но это с лихвой компенсировалось той жаждой знаний и способностью к их творческому усвоению, которыми была отмечена его жизнь вплоть до глубокой старости. Он проявлял живейшую общительность и интерес ко всему незаурядному и великому, чем славилась тогда Германия. Среди его друзей такие величины, как И. С. Бах и его сын Ф. Э. Бах (кстати, крестник Телемана), Гендель, не говоря уже о менее значительных, но крупных музыкантах. Внимание Телемана к чужим национальным стилям не ограничивалось наиболее ценимыми тогда итальянским и французским. Услышав в годы Капельмейстерства в Силезии польский фольклор, он восхитился его «варварской красотой» и написал ряд «польских» сочинений. В возрасте 80-84 лет он создал одни из лучших своих произведений, поражающие смелостью и новизной. Наверное, не было сколько-нибудь существенной области творчества того времени, мимо которой бы прошел Телеман. При этом в каждой он основательно поработал. Так, его перу принадлежат более 40 опер, 44 оратории (пассивны), свыше 20 годовых циклов духовных кантат, более 700 песен, около 600 оркестровых сюит, множество фуг и различной камерно-инструментальной музыки. К сожалению, значительная часть этого наследия сейчас утеряна.
Гендель поражался: «Телеман пишет церковную пьесу также быстро, как пишут письмо». И вместе с тем это был большой труженик, считавший, что в музыке, «этой неистощимой науке далеко не уйдешь без упорной работы». В каждом жанре он смог не только показать высокий профессионализм, но и сказать свое, порой новаторское слово. Ему удавалось умело соединять противоположности. Так, стремясь в искусстве (в разработке мелодии, гармонии), по его выражению, «дойти до самых глубин», он, однако, очень заботился и о понятности, доступности своей музыки рядовому слушателю. «Кто умеет быть полезным многим», — писал он, — «поступает лучше, чем тот, кто пишет для немногих». «Серьезный» стиль композитор соединял с «легким», трагическое с комическим, и хотя в его произведениях мы не найдем баховских высот (как отметил один из музыкантов, «он пел не для вечности»), в них много привлекательного. В частности, они запечатлели редкий комический дар композитора и его неистощимую изобретательность — особенно в изображении музыкой самых различных явлений вплоть до кваканья лягушек, передачи походки хромого или сутолоки на бирже. В творчестве Телемана переплелись черты барокко и так называемого галантного стиля с его ясностью, приятностью, трогательностью.
Хотя большую часть жизни Телеман провел в различных городах Германии (дольше других — в Гамбурге, где служил кантором и музикдиректором), его прижизненная слава далеко шагнула за пределы страны, достигнув и России. Но в дальнейшем музыка композитора на долгие годы была предана забвению. Настоящее возрождение началось, пожалуй, лишь с 60-х гг. нашего века, свидетельством чему стала неутомимая деятельность Телемановского общества в городе его детства Магдебурге.
Рассказ о жизни и творчестве композиторов без академических штампов. Это попытка взглянуть на музыканта глазами его друзей, недоброжелателей и глазами современного человека. Телезритель может сам составить мнение о композиторе, побывав в местах, где он жил, услышав его музыку.
В 2002 году программа номинировалась на ТЭФИ («Музыкальная программа», передача «Загадка смерти Моцарта»).
Программа - лауреат ТЭФИ-2004 в номинации «Музыкальная программа».
Юхан Хальворсен (норв. Johan Halvorsen; 15 марта 1864, Драммен — 4 декабря 1935, Осло) — норвежский скрипач, композитор и дирижёр.
Играл на скрипке с семи лет, а в городском военном оркестре играл также на трубе и флейте-пикколо. Учился в Стокгольме, в 1885 г. дебютировал в составе оркестра Музыкального общества «Гармония» (будущего Бергенского филармонического оркестра). В этот же период познакомился с Эдвардом Григом, на племяннице которого в дальнейшем женился. Затем Хальворсен проехал по Европе, в 1886—1888 гг. учился в Лейпцигской консерватории и играл в оркестре Гевандхауса, потом некоторое время находился в Санкт-Петербурге, где совершенствовал мастерство скрипача под руководством Леопольда Ауэра, в 1889—1892 гг. преподавал в Хельсинки, где на него оказал влияние молодой Бузони. Вернувшись в Норвегию в 1893 г., он возглавил Бергенский филармонический оркестр и оркестр бергенского театра «Национальная сцена», а в 1899 г. перебрался в Кристианию (ныне Осло) и на протяжении 30 лет руководил оркестром Национального театра.
Среди композиций Хальворсена — три симфонии, из которых наиболее значительна Вторая, Fatum, ре минор (1924, вторая редакция 1928), музыка к 30 спектаклям, в том числе шекспировским «Как вам это понравится» (1912), «Много шума из ничего» (1915) и «Макбету» (1920). Хальворсен много занимался обработками норвежского музыкального фольклора — с тех пор как по предложению Грига впервые записал в 1901 г. от народного музыканта Кнута Дале ряд мелодий; этот опыт нашёл отражение в цикле Хальворсена «Норвежские народные песни и танцы» (норв. Norske Vise og Danse) и других сочинениях. Пользуется известностью небольшая пьеса Хальворсена «Марш бояр» (норв. Bojarenes inntogsmarsj), написанная под впечатлением от знакомства с историей Румынии после того, как Хальворсен получил приглашение преподавать в Бухаресте. Хальворсен осуществил также ряд транскрипций и переложений — в частности, оркестровал Похоронный марш Грига (эта оркестровая версия была исполнена на похоронах самого Грига согласно завещанию композитора). Наибольшей известностью пользуется по сей день сделанное Хальворсеном переложение для скрипки и альта знаменитой Пассакальи из Седьмой сюиты Генделя. Хальворсен, Юхан
Agleam
Женат
15-03-2018 - 22:16
Интересное и поучительное творение Стивена Фрая
Стивен Фрай Неполная и окончательная история классической музыки. стр.85
А теперь год очень милый. 1994-й. Открывается туннель под Ла-Маншем, Тони Блэра избирают в лидеры Лейбористской партии, а драматург/бывший рассерженный молодой человек Джон Осборн умирает в возрасте шестидесяти пяти лет — все это оказывается таким же сюрпризом, как присуждение «Оскара» композитору лучшего фильма года, «Il Postino»[*], или, как его теперь называют, «Il Consignio», Луису Бакалову.
1995-й. По-моему, интересный год. Ник Лисон в одиночку сокрушает «Барнингс-Банк», Нельсон Мандела становится президентом Южно-Африканской Республики, а Джон Мейджор добивается поддержки Консервативной партии в качестве ее лидера — «О да». Ну, не знаю, не скрывай он от нас своего романа с Эдвиной, глядишь, продержался бы еще дольше. Это также и год Патрика Дэйла с его выдвинутым на «Оскара» саундтреком к «Разуму и чувствам». Роскошная музыка. Кроме того, в 1995-м мы ощутили вкус того, что нам еще предстоит. Помню, эта штука продержалась в «классических чартах» едва ли не месяцы. О фильме все уже позабыли, а музыка к нему так в них и оставалась. Да, то было начало помешательства на волынках, порожденного… Джеймсом Хорнером — «Храброе сердце».
Через год после появления «Храброго сердца», как раз когда после нескольких лет проводившейся Сэмом Уонмейкером кампании открылся наконец-то театр «Глобус», Рэчел Портман получила «Оскара» за «Эмму», а Гэбриел Яред — за «Английского пациента», музыка к которому стала настоящим хитом, в особенности благодаря его положительно медвежьему названию: «Мишка Руперт». Ах, мишки! Разве можно их не любить? Такие милашки. Ну хорошо, 1997-й. Умирает принцесса Диана, Гонконг возвращается Китаю, а «Титаник» проделывает все, что угодно, только не тонет. Я всегда любил слушать, как композитор играет собственные вещи, будь то Максуэлл Дэвис, исполняющий «Прощание со Стромнессом» — купите, не пожалеете, — или даже Роберт Шуман, исполняющий «Грезы», — запись несколько более редкая, — в таких случаях музыка всегда обретает некое качество, заставляющее меня слушать ее словно бы в первый раз. Запись Джеймса Хорнера, играющего свою музыку к «Титанику», — из этого ряда.
скрытый текст
Так вот, в этом, 1997-м, Стивен Уорбек вкусил некоторый успех благодаря написанной им музыке к «Миссис Браун», однако то, что он сделал в 1998-м, принесло ему симпатичную, сверкающую, золотую Премию киноакадемии. Она к тому же и очень красивая. Отличный фильм. Отличная музыка. «Влюбленный Шекспир». Великолепно.
Ну-с, перескакиваем в 2000-й. Новое тысячелетие. У нас имеется сага Клинтон-Левински, Элгар таки попал на 20-фунтовую банкноту — тоже неплохо, — а все мы вступили в век «евро». Добавим ко всему этому культовый хит Тан Дуна из «Крадущегося тигра, затаившегося дракона». Прекрасная, хоть и несколько привязчивая музыка.
Ну хорошо, 2001-й, ящур, 9/11. Год испытаний. Болезни и ужасы — даже до этого дошло. Фильмами года, если говорить о музыке, стали, возможно…
Стивен Уорбек — «Мандолина капитана Корелли».
Хауард Шор — «Властелин колец: Братство кольца».
Джон Уильямс — «Гарри Поттер».
Три эти фильма дали новые свидетельства продолжающегося возвышения киномузыки. Если говорить об «Оскарах», Джон Уильямс оказался вторым из получивших наибольшее число номинаций и «Оскаров» композиторов: тридцать семь номинаций, пять премий, первым же стал недавно Хауард Шор. Шор победил и с «Властелином колец: Братство кольца», и с «Властелином колец: Возвращение короля», завоевав «Оскаров» на 74-й и 76-й годовщинах вручения этих премий.
ВСЕ СТИЛИ ХОРОШИ, КРОМЕ… Да, так вот она какая. Киномузыка девяностых и нулевых, пусть и не вся. Не она ли и есть — новая классическая музыка? Очень может быть. Однако, как я уже говорил чуть раньше, возникла и неизбежная отдача на трах-бах-шарах авангардистской музыки — принадлежащие к категории «да какого же..!» творения архимодернистов. А они, в свой черед, породили новое, отличное от прочих, более удобопонимаемое племя композиторов. Есть среди них новые, есть старые, но каждый выглядит на особицу. Композиторы кино? С ними мы уже разобрались. Позвольте мне, если вы не против, быстренько смотаться назад, в 1992-й. В классическую музыку эпохи, да простят мне столь смелое обозначение, наступившей «вслед за явлением „Классики FM“». Куда она движется? О чем она? И так далее и тому подобное. Что ж, попробуем разгадать эту загадку.
Покрепче сожмите в руке ваш лук с натянутой на нее струной «соль» — мы отправляемся в путь. 1992-й был годом создания «Классики FM», а спустя совсем недолгое время на свет появился и явственный «хит „Классики FM“». И боже ты мой, какой он был странный.
Произошло это в 1993 году. Штеффи Граф побила Яну Новотную и получила третий подряд Уимблдонский титул; Родди Дойл получил Букеровскую премию за «Падди Кларк, ха-ха-ха!». А Гэвин Брайар записал на лондонской улице пение какого-то нищего — короткий куплетец, славящий Господа, — не вполне понимая, зачем ему это понадобилось. Он вернулся в свою студию — видите, это уже ничуть не похоже на композиторов прежних времен — и принялся повторять запись и повторять, повышая уровень громкости и заставляя сопровождение струнных звучать все напряженнее. Результат получился до странного трогательный, у многих вызывающий слезы. И эта музыка опять-таки неделю за неделей оставалась в списках самых популярных вещей, снова и снова звуча по радио. Увы, исполнитель ее ныне мертв, но каждый раз, как мы проигрываем его запись, нам начинают звонить и спрашивать, кто это поет.
Название музыка носит странное: «Кровь Христова меня еще не подводила», и, по-моему, она ничем не уступает моцартовской «Ave Verum».
В том же 1993-м мы получили и еще один «крученый мяч». Как я уже говорил, не так чтобы очень известный польский композитор Гурецкий написал эту вещь в 1976-м, как раз когда «Кто-то пролетел над гнездом кукушки», и сорвал банк, получив целых пять «Оскаров». Затем Гурецкий сунул партитуру в нижний ящик комода, стоявшего в его доме неподалеку от Освенцима, и, вообще-то говоря, думать о ней забыл. Однако в 1993-м сопрано Доун Апшоу и оркестр «Лондон-симфониетта» сделали новую ее запись. И на сей раз история получилась совсем другая. Меланхолические стенания этой «Симфонии печальных песен», казалось, задели в людях какую-то чувствительную струну, запись разошлась миллионным тиражом и стала одной из музыкальных легенд 90-х годов.
Дела классической музыки начали принимать приятный оборот, между тем наступил 1994-й: год чемпионата мира по футболу. И множеству людей не давал покоя не только вопрос «Победит ли опять Германия?», но и «Как нам быть с музыкальной эмблемой?». За четыре года до этого футбольные власти предержащие нашли решение почти гениальное: оседлать, так сказать, волну и взнуздать прилив популярности классической музыки. И обратились в поисках музыкальной эмблемы чемпионата мира 1990 года к Джакомо Пуччини и Лучано Паваротти сразу. «Nessun dorma»[*] могла звучать для многих что твоя японская музыка, однако в 1990-м она вывела Пуччини на футбольные поля. Думаю, Джакомо, народному композитору Италии, это понравилось бы.
На «Nessun dorma» оперный театр спотыкался всегда, потому что хитрый черт Пуччини не довел ее до конца — просто торопливо поскакал дальше. В результате, если вам это неведомо и потому вы безотчетно вскакиваете посреди зала, восклицая: «О, вот так да, здорово, браво, а что?» — знайте, выглядеть вы будете как корова не в своем седле. То есть если вас вообще расслышат сквозь трели мобильных телефонов, которые в наши дни звучат, похоже, повсюду. В 1994-м чемпионат мира проводился в Америке, и в его музыкальные эмблемы взяли мелодию из «Вестсайдской истории» Бернстайна, однако до успеха своей итальянской родственницы ей было далеко. А теперь вперед.
вернуться *
«Почтальон» (шпал.). (Примеч. переводчика).
вернуться *
«Никто не уснет в эту ночь» — ария Калафа из III действия оперы «Турандот». (Примеч. переводчика).
Еще одна интересная штука появилась пару лет спустя, оставив весьма глубокий, так сказать, отпечаток в песке. Стоял 1996-й. Позвольте напомнить вам, что это было такое: болезнь Крейтцфельдта-Якоба, макабрическим образом связанная с так называемым «коровьим бешенством», унесла жизни десяти человек; «Биг-Мак» начал продаваться за 2,70 фунта, и Англия проиграла Германии по пенальти. Впрочем, последнее вряд ли можно считать точной привязкой к времени. Но перейдем к Карлу Дженкинсу — это такие валлийские, ненатуральной величины ходячие усы, обладающие музыкальностью, за которую и жизнь отдать не жалко, и, что, быть может, существеннее, состоявшие некогда в электронной рок-группе «Софт машин». В ту пору он зарабатывал на жизнь, и неплохо, сочиняя музыку для рекламы. А в 1996-м напал на золотую жилу — музыка, написанная им для Строительного общества Челтнема и Глостера, приобрела ошеломляющую популярность. Со временем она, прилипчивая, как грипп, вышла на компакт-диске под названием «Adiemus»[*] и оставалась в списке хитов номером один дольше всего, что я в состоянии припомнить.
Впрочем, то, что намеревался предложить нам 1997-й, отстоит от этой музыки на миллион миль.
Если вы ищете нечто вроде «Ну, это НЕ то, что я называю звучащим НА ПОЛНУЮ ГРОМКОСТЬ 1997-м!», я, пожалуй, знаю, что вам предложить. Так сказать.
Да, это действительно явное не то. Я про музыку 1997-го. Она представляет собой итог труда двух людей: первым был сэр Эдуард Элгар — английские, ненатуральной величины ходячие усы, за которые любой музыковед с радостью отдал бы жизнь, — а вторым — композитор и вообще ушлый малый Энтони Пейн. В 1997 году мистер Пейн обнародовал законченную Третью симфонию Элгара. Законченную, то есть, мистером Пейном с разрешения наследников Элгара. И стало быть, Эдди «Эдельвейс» Элгар вернулся, через шестьдесят три примерно года после своей кончины, в хит-парады. Очень похоже на Элвиса с его «Чуть меньше разговоров». Только без подергивающихся бедер.
У этого самого 1997-го имелась в рукаве и еще пара тузов. Мало того, что Дж. К. Ролинг произвела на свет первого своего Гарри Поттера, один композитор, бывший левша-артропод и вообще милейший человек, сэр Пол Маккартни, продемонстрировал последнее и до сей поры непревзойденное из своих построенных на классике сочинений, «Нерушимый камень». Замечательная вещь. Не обошлось и без горьких минут. Печальнейший из хитов 1997-го вышел из-под пера Джона Тавенера. 5 сентября, на похоронах Дианы, принцессы Уэльской, Линн Даусон пела фрагменты «Реквиема» Верди, а Элтон Джон — свою переработанную «Свечу на ветру». Однако самым востребованным в стране «классическим» сочинением стала в скором времени эзотерическая кантата возвышенного минималиста Джона Тавенера. Его «Песнь Афине».
В каком-то смысле популярной она оказалась по причине далеко не самой лучшей, и все-таки это простая и прекрасная музыка. И во многих отношениях очень типичная для пути, который современные композиторы часто избирают, чтобы уйти от шоковых эффектов авангарда и вернуться к своего рода «неоромантизму». Виноват, куда ни сунься, везде ярлыки, но ведь действительно же существуют вещи, которые очень трудно выразить словами. Как «неоклассиков» никто и никогда с чистыми «классиками» не спутает, так и этих «новых романтиков», при всей их красе и мелодичности, за оригинальных романтиков даже ошибкой принять невозможно.
1998-й — он снова с нами. Джеймс Хорнер то есть. Как мы уже знаем из посвященного кино раздела, он в очередной раз вытащил счастливый билет, именуемый на сей раз саундтреком к «Титанику». Я снова упоминаю эту музыку потому, что она провела в числе «классических хитов» невероятно долгое время — миллиарды лет, не меньше. В этом же году умер, дожив до девяносто трех, великий старец серьезной английской музыки, Майкл Типпетт. Пять опер, четыре симфонии, пять струнных квартетов, четыре фортепианные сонаты и многое, многое другое. Я уж не говорю о Дане Интернешнл, победившей в 1998 году на конкурсе «Евровидение» с песней «Дива». Этот год ознаменован также появлением нового таланта, Людовико Ейнауди, с его особой разновидностью наивного минимализма, породившей немало последователей и принесшей ему немало золотых дисков. Однако большой классической сенсацией 1998-го стало вдохновенное соединение средневековой хоровой музыки с современным джазовым саксофоном. Ну кто бы до такого додумался? Внушение свыше! Уверяю вас! «Хиллиард-ансамбль» пел средневековые хоры, а Ян Гарбарек играл на саксе. И получилась музыка, «Officium», просто-напросто возвышенная. Совершенно прекрасная. Нет, это же надо — средневековые хоралы и современный джаз. Кому бы могло в голову прийти, что это сработает? И то сказать, первая затея той же компании, соединение ранних цитр и крумгорнов с индийской рагой, особого успеха не имела. Так, что у нас дальше? Ах да, «прощание», которое, впрочем, ничего общего с Гайдном не имеет.
Вот еще одна музыка, обретшая известность исключительно благодаря усилиям совершенно определенных людей. «Прощание с Ашоканом», написанное Джеем Унгаром в честь американского городка Ашокан, стало популярным лишь в новом тысячелетии — в 2000 году (год «Купола», «Лондонского глаза» и Венус Вильямс, побившей Линдсей Дэвенпорт на одиночных женских соревнованиях в Уимблдоне). Замысловатая маленькая вещь, которую мог никто и не заметить, если бы не потрясающая аранжировка Капитана Джона Перкинса. Впрочем, самым популярным композитором года стал Ганс Циммер, написавший музыку к «Гладиатору». Человек, уже хорошо известный благодаря теме телесериала «В поисках золота», создал партитуру, в которой, кажется, нет ни единого недостатка — каждая ее нота отвечает фильму в совершенстве.
Ну а последние несколько лет? Что ж, в них преобладают скорее исполнители, чем композиторы. Шарлотта Черч, Лесли Гарретт, расходящийся миллионными тиражами Рассел Уотсон. Впрочем, классическая музыка по-прежнему жива-здорова, Гласс, Тавенер, Райх — все они продолжают сочинять. Да и так называемую «добрую старую классическую музыку» принялись в последнее время воскрешать реклама и спортивные события — в нынешнем году мы видели, как «Сарабанда» Генделя помогала рекламировать джинсы, а «В ясный день» Пуччини — чемпионат мира по футболу. И почему же нет? Вреда от этого никакого. Просто большее число людей временами слышит хорошую музыку, верно?
Ну и телереклама тоже протягивает руку помощи. Вот совсем недавно, позавчера, что ли, Джону Тавенеру позвонили из одной телефонной компании и поинтересовались, нельзя ли попользоваться принадлежащей ему кантатой «Агнец» для увеличения продаж ее продукции. Тот же Джон Льюис прибегнул к услугам Людовико Ейнауди, чтобы увеличить продажу своей продукции, а Милен Класс и «Амики Форевер» не оставляют попыток пробить стену, стоящую там, где кончается классическая музыка и начинается совершенно другая. Имеется также итальянский тенор Андреа Бочелли, способный продать что угодно и где угодно, доказывая, что, если правильно взяться за дело, аудитория у классической музыки найдется, да еще и огромная. И разумеется, с нами по-прежнему Джон Уильямс с его саундтреком к фильму о проблемах детского алкоголизма — «Шерри Портер, 3-я порция», — сумевшему возвести настоящую, живую, дышащую классическую музыку в верхние строчки хит-парадов музыки популярной. Боже, храни ДжУ!
* * * Что ж, на сегодня тема более-менее исчерпана. Поверить не могу, что я столько всего написал, но, похоже, последний кусочек складной картинки под названием «Неполная и окончательная история классической музыки Стивена Фрая» встал на место. Мы с вами вышли около 540 страниц, назад из украшенной наскальными рисунками пещеры во Франции и пришли вот сюда, в мальчишечью страну башен и благовестов, к микрофону заболтавшегося массовика-затейника.
Замечательно.
И все это я — великий и ужасный волшебник страны Фрай.
До скорого.
вернуться *
«Мы приближаемся», «мы на правильном пути» (лат.). (Примеч. переводчика).
Увертюра-фантазия Состав оркестра: 2 флейты, флейта-пикколо, 2 гобоя, английский рожок, 2 кларнета, 2 фагота, 4 валторны, 2 трубы, 3 тромбона, туба, литавры, тарелки, большой барабан, арфа, струнные.
История создания «Ромео и Джульетта» / Romeo and Juliet
В 1869 году Балакирев, будучи в Москве, посоветовал Чайковскому написать программное произведение по «Ромео и Джульетте» Шекспира (1564—1616). Чайковский охотно взялся за сочинение, так как эта шекспировская трагедия была одним из любимых его сочинений.
Великий английский драматург несколько раз обращался к повести о трагической гибели двух влюбленных, принадлежащих к враждующим родам Монтекки и Капулетти, известной до того из итальянских источников. Предположительно трагедия была написана Шекспиром в 1595 году. В 1597 году появилось ее первое издание, бывшее, по всей вероятности, переработкой ранее шедшей на английской сцене пьесы другого автора. Тогда пьеса была напечатана под названием «Превосходно придуманная трагедия о Ромео и Джульетте. Как она часто и с большим успехом публично игралась достопочтенного лорда Хенсона слугами». В 1599 году вышло следующее издание, озаглавленное «Превосходнейшая жалобная трагедия о Ромео и Джульетте. Вновь исправленная, увеличенная и улучшенная. Как она не раз игралась достопочтенного лорда-камергера слугами». Еще один вариант пьесы был издан в 1609 году с указанием, что пьеса исполнялась королевской труппой в театре «Глобус», и, наконец, последний — в 1623-м. Позднее исследователи творчества Шекспира использовали все эти варианты, сводя их воедино, так как сохранились они не полностью.
скрытый текст
Балакирев в письмах Чайковскому из Петербурга подробно излагал не только идею сочинения, но давал рекомендации по поводу характера тематизма, его развития, вплоть до тонального плана. Чайковский, высоко ценивший советы старшего коллеги, стремился выполнить все его пожелания. Партитура увертюры-фантазии была написана в течение осенних месяцев того же года. 4 марта 1870 года в концерте московского отделения РМО под управлением Н. Рубинштейна состоялась премьера увертюры «Ромео и Джульетта», посвященной Балакиреву. Однако последний не был удовлетворен получившимся и сделал ряд критических замечаний, с которыми Чайковский согласился и летом принялся за переработку сочинения. Он заново написал вступление, существенно переделал разработку, часть репризы и заключение, многое переоркестровал, в частности ввел отсутствовавшую ранее партию арфы. В этой, второй, редакции увертюра-фантазия была издана и неоднократно исполнялась. Тем не менее Балакирев продолжал относиться к написанному критически и настаивал на дальнейшей работе. Летом 1880 года Чайковский, подготавливая новое издание, вновь вернулся к партитуре, снова сделал ряд существенных поправок: изменил часть репризы и заключения. При этом он настаивал, чтобы издатель непременно написал посвящение Балакиреву, которое при предшествующем издании по недоразумению не было напечатано. «Мне хочется, чтобы Вы знали, что я не забыл, кто виновник появления на свет этой партитуры, что я живо помню Ваше тогдашнее дружеское участие, которое, я надеюсь, и теперь еще не вполне угасло», — писал он музыканту, пережившему за эти годы длительный кризис и, по- существу, порвавшему все прежние дружеские связи.
В 1884 году «Ромео и Джульетта» была удостоена премии за лучшее оркестровое произведение, которую учредил известный петербургский меценат М. Беляев для поощрения русских композиторов. Чайковский был глубоко удовлетворен созданным. В отличие от многого, им написанного и поначалу казавшегося удачным, а потом принесшего разочарование (так было, в частности, с поэмой «Фатум»), до конца жизни композитора «Ромео и Джульетта» оставалась одним из самых любимых его произведений. Он дважды дирижировал ее исполнением в 1881 году во время зарубежной поездки в Берлине и в Праге, а потом в Петербурге в 1892 году. В Петербурге она звучала и раньше — 28 февраля 1887 года в симфоническом концерте под управлением Э. Направника. Правда, не осталось сведений, какой именно редакцией дирижировал Э. Направник, но можно высказать предположение, что он взял именно последнюю, окончательную редакцию, к тому времени изданную и получившую известность.
В своей увертюре-фантазии Чайковский не идет от сюжета, как это делал, например, Берлиоз, а передает идею трагедии Шекспира в обобщенном плане.
Музыка Увертюра-фантазия открывается хоральными звучаниями в холодно звучащих тембрах низких кларнетов и фаготов. Это как бы введение в тот мир, в котором живут герои трагедии, — мир внешне спокойный, но суровый, со строгими непреложными законами, которые нельзя нарушать, и который, в конце концов, враждебен влюбленным. Постепенное ускорение приводит к появлению одной из основных тем — темы вражды двух родов, Монтекки и Капулетти. Быстрое движение у струнных инструментов, внезапные синкопы tutti, в которых словно слышатся удары шпаг (подчеркнуто громкое звучание металлического тембра тарелок), и резкие аккорды создают яркую картину яростной схватки. Постепенно стихают воинственные звуки, и на фоне скупых аккордов валторн и пиццикато струнных басов возникает лирическая тема (английский рожок и альты), широкая, томительно прекрасная. Ее сменяют шелестящие покачивающиеся аккорды струнных divisi, верхние голоса которых обрисовывают контуры мягкой ласковой мелодии. Лирический эпизод разворачивается широко, рисуя всепоглощающую любовь юных героев, картину упоительного счастья. Но резко, внезапно врывается жестокая действительность. Это началась разработка, основанная на всех трех темах, причем мотивы вражды и начальный хорал доминируют, подавляя отдельные элементы темы любви. Все более нагнетается драматизм. В кульминации хорал полностью теряет свой некогда отрешенный характер — становится грозным, преображенным ненавистью. Отзвуки вражды, ненависти играют свою роль и в репризе, где тема любви звучит сокращенно, в ней появляются черты беспокойства, тревоги. Развязка наступает в коде, которая становится кульминацией вражды и ее трагического итога. В ее последнем разделе, в мерном ритме, вызывающем образ траурного шествия, искаженно звучит тема любви. В последних тактах она истаивает, сопровождаемая нежными арпеджио арф. Судорожные аккорды tutti фортиссимо словно заколачивают крышки гробов влюбленных.
XV фестиваль "Международная неделя консерваторий" П. Чайковский - Увертюра-фантазия"Ромео и Джульетта" Симфонический оркестр студентов Санкт-Петербургской консерватории Дирижер: Феликс Коробов XV International Conservatory Week Festival P. Tchaikovsky - Romeo and Juliet St. Petersburg Conservatory Student's Orchestra Conductor: Felix Korobov
Это сообщение отредактировал Agleam - 17-03-2018 - 00:23
Жан-Батист Мато (16 марта 1663 – 16 марта 1743) был французским композитором барочной эры. Родившийся в Montfort-sur-Meu под Ренном, его именем был первоначально М. Ф. Х. Томэссин. Как ребенок, Matho привлек внимание по качеству его певческого голоса, и его послали в Версаль, где он начал карьеру как один из музыкантов короля. В 1720 он стал Владельцем Музыки Короля и был обвинен в музыкальном образовании молодого Людовика XV рядом с Франсуа Купереном и Джином-Жозефом Муре. Он написал несколько работ для стадии, включая tragédie en musique Arion (1714), а также балеты и другие дивертисменты. Жан-Батист Мато
Это сообщение отредактировал Agleam - 17-03-2018 - 00:24
Родилась в семье музыкантов. В пятилетнем возрасте играла на клавесине перед Людовиком XIV. В 1684 году вышла замуж за органиста Марена де ла Герра и оставила двор. В 1687 году вышла первая книга её «Пьес для клавесина». Писала также трио, сонаты, кантаты, оставила оперу «Кефал и Прокрида» (1694) — первую оперу, написанную женщиной во Франции.
Это сообщение отредактировал Agleam - 17-03-2018 - 22:47
Опера (лирические сцены) в трех действиях Петра Ильича Чайковского на либретто композитора К. Шиловского, основанное на одноименном романе в стихах А.С.Пушкина.
Действующие лица: ЛАРИНА, помещица (меццо-сопрано) ее дочери: ТАТЬЯНА (сопрано) ОЛЬГА (контральто) ФИЛИППЬЕВНА, няня (меццо-сопрано) ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН (баритон) ЛЕНСКИЙ (тенор) КНЯЗЬ ГРЕМИН (бас) РОТНЫЙ (бас) ЗАРЕЦКИЙ (бас) ТРИКЕ, француз-гувернер (тенор) ГИЛЬО, француз, камердинер Онегина (персонаж без слов) КРЕСТЬЯНЕ, КРЕСТЬЯНКИ, ПОМЕЩИКИ, ПОМЕЩИЦЫ, ОФИЦЕРЫ, ГОСТИ НА БАЛУ.
Время действия: 20-е годы XIX столетия. Место действия: деревня и Петербург. Первое исполнение: Москва, 17 (29) марта 1879 года.
скрытый текст
В марте 1877 года певица Елизавета Лавровская посоветовала П.И.Чайковскому взять «Евгения Онегина» А.С.Пушкина в качестве сюжета для оперы. Поначалу эта мысль показалась Чайковскому абсурдной. Он заявляет, что «Онегин» — «святая книга», к которой он и во сне не осмелился бы прикоснуться. Но вскоре эта идея его захватывает.
«В Евгении Онегине» героиня, Татьяна, пишет Евгению письмо, в котором признается ему в любви. Евгений говорит ей, что не может ответить взаимной любовью, не может жениться. В результате - трагедия.
Той же весной 1877 года Чайковский получает страстные любовные послания от некой Антонины Милюковой, двадцатичетырехлетней студентки консерватории, которую, Чайковский едва мог припомнить, встречал ли когда-нибудь. К своей реальной корреспондентке Чайковский не питает совершенно никакой любви, и он поступает так же, как поступил Онегин: он пишет вежливый холодный ответ, что не может ответить взаимной любовью. Но от нее приходит еще одно письмо, полное страстного чувства, и Чайковский отправляется к Антонине Милюковой, чтобы взглянуть на нее. Он женится на ней (6 июля 1877 года). В результате - трагедия (три недели спустя он бегством спасается от брака).
Сцена письма Татьяны была написана первой. Татьяна Ларина и Антонина Милюкова соединяются в болезненно возбужденном сознании композитора, рождая дивное звучание оркестра и мелодию признания Татьяны: «...То в высшем суждено совете,/ То воля неба: я твоя!»
При том, что либретто оперы значительно упростило содержательную сторону романа А.С.Пушкина, его язык и стиль в целом вызывают меньше протеста, чем это бывает в подобных случаях обращения к другим пушкинским творениям. В большинстве случаев либреттисты «выпрямили» пушкинский текст, то есть из повествовательного перевели его в прямую речь персонажей. Приведем лишь один пример такой операции:
А.С.Пушкин: Глава восьмая, XII Онегин (вновь займусь я им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в бездействии досуга Без службы, без жены, без дел, Ничем заняться не умел.
Чайковский: Онегин (про себя) Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь бездействием досуга Без службы, без жены, без дел, Себя занять я не успел.
Менее чем за год — 20 января 1878 года — «Евгений Онегин» был закончен (в Италии, в Сан-Ремо). Клавир оперы Чайковский посылает не той, которую он воплотил в образе Татьяны, не Антонине Милюковой, мечтавшей всегда быть с ним, а Надежде фон Мекк, восхищавшейся Чайковским и покровительствовавшей ему, но трудно объяснимым образом всегда избегавшей — и избежавшей — личной встречи с ним.
ДЕЙСТВИЕ I
«Евгений Онегин». Иллюстрация Лидии Тимошенко
Краткое оркестровое вступление вводит слушателя в мир поэтических грез и душевных порывов Татьяны. Оно целиком основано на повторяющемся мотиве — «секвенции Татьяны», как назвал это Б.Асафьев.
Картина 1. Усадьба Лариных — дом и прилегающий к нему сад. Вечереет. Ларина и няня варят варенье. Из дома слышно пение Татьяны и Ольги. Звучит их дуэт («Слыхали ль вы за рощей глас ночной / Певца любви, певца печали?»). В дуэт вплетаются голоса Лариной (матери) и няни. У Лариной-матери пение дочерей вызывает воспоминание о ее собственной молодости. Она предается этим воспоминаниям с няней (Филиппьевной), и поначалу дуэт теперь становится женским квартетом («Они поют, и я певала»). Итог рассуждений двух старушек — незатейливая философия: «Привычка свыше нам дана — замена счастию она» (эта сентенция в точности перешла из романа в оперу; сам А. Пушкин в примечаниях к роману раскрывает источник своего заимствования — Шатобриан: «Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я бы искал его в привычке»).
С песней приближаются крестьяне. Они возвращаются с поля и приносят барыне — по старому обычаю — сноп в знак окончания жатвы. Запевала затягивает песню («Болят Мои скоры ноженьки / Со походушки...»); ее подхватывает Хор. Молодежь заводит хоровод со снопом, остальные поют. Из дома на балкон выходят Татьяна с книгой в руках и Ольга. Звучит хор крестьян («Уж как по мосту-мосточку»).
Татьяна признается, что любит «под звуки песен этих / Мечтами уноситься иногда куда-то, / Куда-то далеко...» Ольге же, беспечной и веселой, эти чувства незнакомы. Она поет об этом в чудесной арии «Я не способна к грусти томной» (Музыка этой арии, надо сказать, наоборот, опровергает это утверждение Ольги; быть может, композитор имел в виду заставить ее иронизировать над вздыхающими мечтательницами, что могло бы быть весьма интересно и эффектно, но Ольга почти не действует в опере и, следовательно, нигде больше не предстает в веселом и шаловливом виде, так что нам остается верить ей на слово, не получая подтверждения этого в музыке.)
«Евгений Онегин». Иллюстрация Д. Белюкина
Слышен шум колес и звон бубенчиков подъезжающего экипажа. Торопливо входит няня с казачком; она сообщает, что приехал «Ленский барин, с ним господин Онегин!». Владимир Ленский, сосед Лариных, по-юношески восторженно и романтически влюблен в Ольгу. Его друг Евгений приехал (он сосед Ленского) погостить из Петербурга и скучает в деревенской глуши. И вот они наносят визит Лариным. Внимание Онегина сразу же привлекает «та, которая грустна и молчалива, как Светлана», то есть Татьяна (Чайковский оставляет эту пушкинскую аллюзию на В.А.Жуковского, у которого Светлана — героиня одноименной баллады: «...Молчалива и грустна / Милая Светлана»). Впечатления от их приезда выражены в квартете главных героев (вторую его пару составляют, естественно, Ольга и Татьяна). Но если Онегин и Ленский ведут диалог, то девушки предаются своим мыслям, каждая в отдельности. Наконец, Ленский подходит к Ольге. Онегин некоторое время разглядывает задумавшуюся Татьяну, потом подходит к ней. Выясняется, что еще вчера Ленский виделся с Ольгой, но день в разлуке для него — «это вечность!». Ленский и Ольга уходят в глубину сада. Онегин заводит беседу с Татьяной. Онегин несколько отчужденно спрашивает Татьяну, не скучно ли ей в деревне. Она отвечает, что нет, она много читает, иногда мечтает. «И я таким когда-то был!..» — довольно вяло поддерживает разговор Онегин. Продолжая беседовать, они удаляются по садовой аллее. Вновь возвращаются Ольга и Ленский. Он страстно объясняется ей в любви - звучит его ария (одна из лучших в опере) «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга». Первая картина кончается на вершине романтических иллюзий любви и дружбы. Из дома выходят Ларина и няня. Темнеет. Хозяева приглашают гостей в дом. От пруда к дому медленно идут Татьяна и Онегин, за ними поодаль — няня. Онегин успевает чуточку рассказать о своем дяде («Мой дядя — самых честных правил»). Итог всему — на свой лад — подводит няня: «Не приглянулся ли ей (Татьяне. — А.М.) барин этот новый?..»
«Евгений Онегин». Иллюстрация Лидии Тимошенко
Картина 2. Комната Татьяны. Поздний вечер. Татьяна в волнении; она влюблена в Онегина и не находит себе места. Мотив Татьяны дает понять слушателю, что она будет главным действующим лицом в этой картине. На фоне этого мотива происходит разговор Татьяны с няней. Старушка жалуется на плохую память. На просьбу Татьяны сказать, была ли та влюблена, няня рассказывает, что ей было тринадцать лет, когда ее просватали (а жениху — на год меньше). В конце концов Татьяна не может больше сдерживать свои чувства. Она восклицает: «Ах, няня, няня, я страдаю, я тоскую». Филиппьевна взволнована, здорова ли Татьяна. Но нет, не в болезни дело, и Татьяна отсылает няню, чтобы остаться одной. Кантилена «Пускай погибну я» предшествует сцене письма: «Я к вам пишу». Рука скользит по бумаге. Но написанное не нравится Татьяне. Она начинает заново. Оркестровый аккомпанемент великолепно передает тревожную нерешительность. Но вот письмо написано. Оказывается, прошла целая ночь. Восходит солнце. Татьяна открывает окно. До ее слуха доносится наигрыш пастушеского рожка. Входит няня. Татьяна просит няню, чтобы та послала внука отнести письмо Онегину, но так, чтобы об этом никто не знал. Няня уходит с письмом. Татьяна садится к столу и, облокотившись, снова погружается в задумчивость.
Картина 3. Уединенный уголок сада при усадьбе Лариных. Дворовые девушки собирают ягоды. Звучит их хор («Девицы, красавицы»). Вбегает взволнованная Татьяна и в изнеможении падает на скамью. Приехал Онегин и сейчас он будет здесь. С трепетом ждет она ответа на свое письмо. Появляется Онегин и подходит к Татьяне. Онегин учтив, он тронут искренностью Татьяны. Но ответить на ее любовь не может, так как это было бы равносильно браку, а брак — это привычка, а привычка — конец любви. С обидой и болью выслушивает Татьяна нравоучения Онегина.
ДЕЙСТВИЕ II
«Евгений Онегин». Иллюстрации Лидии Тимошенко
Картина 1. Бал в доме Лариных (У Чайковского в либретто нет ни малейшего намека на время года, когда происходит это событие; Пушкин же датирует его точно: «Татьяны именины / В субботу», — то есть зима, точнее 25 января (иными словами, между первым и вторым действием прошло полгода). Таким образом, это бал в честь Татьяны Лариной. Молодежь танцует. Пожилые гости сидят группами и разговаривают, наблюдая за танцующими. Все хвалят пир, удавшийся на славу. Среди танцующих Татьяна и Онегин, привлекающие внимание дам. Дамы судачат об Онегине. Проходя мимо них, он слышит их малолестные суждения о себе. Это его злит; он ругает себя, что приехал на «этот глупый бал». И он решает отомстить Ленскому: «Буду ухаживать за Ольгой!» И действительно, на все танцы он приглашает только ее. Теперь в негодование приходит Ленский. Он пытается поговорить с Ольгой, но ее раздражает его ревность. Он снова приглашает ее на танец, но она предпочитает Онегина. Ольга и Онегин отходят от Ленского. Навстречу им двигается оживленная группа барышень. С ними Трике. Он провозглашает (в форме куплетов «Какой прекрасный этот день») дифирамб в честь Татьяны. Куплеты Трике всем нравятся. Возобновляются танцы. Онегин снова танцует с Ольгой; Ленский все более мрачнеет от ревности. Кончив танцевать (это был котильон — бальный танец, соединяющий в себе вальс, мазурку и польку), Онегин заводит разговор с Ленским. Вспыхивает ссора. В порыве гнева оскорбленный Ленский бросает Онегину вызов. Царит общее смятение. Все безуспешно пытаются примирить бывших друзей, но безуспешно. Дуэли не миновать.
Картина 2. Старая заброшенная мельница — место, назначенное для дуэли. Раннее зимнее утро. Ленский и его секундант Зарецкий ожидают Онегина. Ленский с тоской думает о возможном исходе поединка. Его ария «Куда, куда, куда вы удалились, / Весны моей златые дни?» — одна из самых блестящих страниц не только «Онегина», но, пожалуй, и во всем оперном наследии Чайковского. Появляется — с опозданием — Онегин вместе со своим камердинером (он же — его секундант) Гильо. Звучат формальные объяснения по поводу предстоящей дуэли. Пока секунданты готовятся к поединку, наши герои предаются размышлениям о случившемся: каждый про себя, они поют дуэт: «Враги!.. Давно ли друг от друга / Нас жажда крови отвела?» Но вот все колебания отброшены: законы чести превыше всего. Зарецкий разводит на нужное расстояние противников и подает им пистолеты. Гильо прячется за дерево. «Теперь сходитесь», — командует Зарецкий. Он три раза хлопает в ладоши. Противники делают по четыре шага вперед и начинают целиться. Онегин стреляет первым. Ленский падает. Он убит. Онегин в ужасе хватается за голову.
ДЕЙСТВИЕ III
«Евгений Онегин». Иллюстрация Лидии Тимошенко
Бал у одного из петербургских сановников. Гости танцуют полонез. (Эта блестящая оркестровая пьеса часто звучит в качестве самостоятельного номера в симфонических концертах.) Сюда на бал в этот дом приглашен и Онегин. Он рассеянно смотрит на танцующих. Ему невероятно скучно. Ему только двадцать шесть лет, но он чувствует себя уже утомленным жизнью. Гости обсуждают его возвращение из странствий и появление здесь, в Петербурге. Среди приглашенных на бал старый друг Онегина князь Гремин (они на «ты», хотя князь гораздо старше Онегина). Князь входит под руку с Татьяной. Онегин изумлен: «Ужель Татьяна?» Оказывается, она теперь жена Гремина. Князь поет свою знаменитую арию «Любви все возрасты покорны», словно давая понять Онегину, что и его пора любви, несмотря на всю его разочарованность, еще не прошла. И Онегин действительно влюбляется. Он безумно влюбляется в... Татьяну. Он поражен: «Ужель та самая Татьяна, которой я наедине, / В глухой далекой стороне, / В благом пылу нравоученья, / Читал когда-то наставленья?». Но Татьяна с мужем удаляется, а разочарованный герой вспоминает мотив и даже слова предмета своей страсти: «Пуская погибну я, — поет теперь Онегин, — но прежде...» (и так далее; конечно, в баритоновой тональности). «Но то, что было уместно в устах мечтательной героини, — замечает один из современников композитора (В.С.Баскин, автор первого опыта характеристики творчества композитора), — совсем не к лицу великосветскому денди Онегину». Онегин быстро уходит. Гости танцуют экосез.
Картина 2. Теперь очередь Онегина писать письмо Татьяне. И он написал. Сцена происходит в одной из комнат дома князя Гремина. Татьяна, плача, читает письмо Онегина. «О, как мне тяжко», — поет она. Входит Онегин. Увидя Татьяну, он быстро подходит к ней и падает перед ней на колени. Татьяна пытается быть холодной. Онегин молит о любви. Их дуэт полон прекрасных страниц. Но Татьяна остается верна мужу. «Прощай навеки!» — ее последние слова. Последний стон, вырвавшийся из души Онегина: «Позор!.. Тоска!.. О, жалкий жребий мой!» — необычайно драматично передан Чайковским (жаль, что в заглавной партии подобных фраз слишком мало)
Экранизация одноименной оперы Петра Чайковского по роману в стихах Александра Пушкина, музыкальный руководитель и дирижер Борис Хайкин. Первая премия актрисе А.Шенгелая, вторая премия оператору Е.Шапиро, первая премия звукооператору Г.Эльберту на 2-м МКФ (1959). Диплом фильму на XIII МКФ в Эдинберге, Шотландия (1960). Рейтинг партнера Нет материалов для взрослых Дата выхода 1958 Продолжительность 1:41:54 Язык Русский В ролях Ариадна Шенгелая Светлана Немоляева Вадим Медведев Игорь Озеров Иван Петров Поют: Галина Вишневская Лариса Авдеева Евгений Кибкало Антон Григорьев Иван Петров Режиссер Роман Тихомиров Сценарий Александр Ивановский Роман Тихомиров Категория Классика World Cinema (Мировое кино) Романтика
Бесплатная музыкальная школа (сокращённо БМШ) — частная музыкально-просветительская организация в Петербурге. Была основана в 1862 году по инициативе М. А. Балакирева и Г. Я. Ломакина. Официально, на основании устава школа начала своё существование 11 ноября 1867. Состояла под императорским покровительством. Директорами школы были Г. Я. Ломакин (в 1867—1868), М. А. Балакирев (1867—1873 и 1881—1908), Н. А. Римский-Корсаков (1874—1881), С. М. Ляпунов (1908—1917).
Цель школы Балакирев видел «в доставлении недостаточным людям дарового музыкального образования для облагорожения их стремлений и для составления из них приличных церковных хоров <…>, а также для развития из них новых дарований через приготовление солистов». Учениками БМШ были жители столицы, без возрастных и социальных ограничений. Первое помещение школа получила в Медико-хирургической академии. В дальнейшем (в 1871—1900 годах) БМШ располагалась в здании Петербургской городской думы, которое предоставлялось без арендной платы.
Бесплатная музыкальная школа была задумана её основателями не только как образовательная, но и как концертная организация (сборы от концертов составляли важную статью доходов школы). Концерты БМШ (хоровыми дирижировал Ломакин, а оркестровыми Балакирев) в 1860-х и в 1870-х годах стали площадкой для пропаганды новой русской музыки. В них исполнялись сочинения М. И. Глинки, А. С. Даргомыжского и особенно — композиторов «Могучей кучки». Из-за недостатка финансовых средств деятельность школы со второй половины 1880-х годов была ограничена вокальными классами и преподаванием элементарной теории музыки. Концерты, некогда бывшие обязательной составляющей учебного процесса, стали редкостью (последний концерт БМШ, посвящённый памяти Балакирева, состоялся 5 марта 1911 года).
Среди преподавателей БМШ (помимо Ломакина, Балакирева и Римского-Корсакова) Н. П. Брянский, А. И. Рубец, В. Н. Пасхалов, Г. О. Дютш, В. М. Куткин. Среди выпускников школы — первый исполнитель партии Бориса Годунова, певец И. А. Мельников.
Преемницей БМШ в Петербурге (с 1918) стала Музыкальная школа имени Н. А. Римского-Корсакова. Бесплатная музыкальная школа
Это сообщение отредактировал Agleam - 18-03-2018 - 22:51
Ни его талант, ни его энергия, ни беспредельное доброжелательство к ученикам и товарищам никогда не слабели. Славная жизнь и глубоко национальная деятельность такого человека должны составлять нашу гордость и радость. ...много ли можно указать во всей истории музыки таких высоких натур, таких великих художников и таких необычайных людей, как Римский-Корсаков? В. Стасов
скрытый текст
Почти через 10 лет после открытия первой русской консерватории в Петербурге, осенью 1871 г. в ее стенах появился новый профессор по классу композиции и оркестровки. Несмотря на молодость — ему шел двадцать восьмой год — он уже приобрел известность как автор оригинальных сочинений для оркестра: Увертюры на русские темы, Фантазии на темы сербских народных песен, симфонической картины по русской былине «Садко» и сюиты на сюжет восточной сказки «Антар». Кроме этого написано немало романсов и в разгаре находилась работа над исторической оперой «Псковитянка». Никому в голову не могло прийти (и меньше всего директору консерватории, пригласившему Н. Римского-Корсакова), что он стал композитором, почти не имея музыкальной подготовки.
Римский-Корсаков родился в семье, далекой от художественных интересов. Родители, по семейной традиции, готовили мальчика к службе на флоте (моряками были дядя и старший брат). Хотя музыкальные способности выявились очень рано, серьезно заниматься в маленьком провинциальном городке было не у кого. Уроки фортепианной игры давала соседка, потом знакомая гувернантка и ученица этой гувернантки. Музыкальные впечатления дополняли народные песни в любительском исполнении матери и дяди и культовое пение в Тихвинском мужском монастыре.
В Петербурге, куда Римский-Корсаков приехал поступать в Морской корпус, он бывает в оперном театре и на концертах, узнает «Ивана Сусанина» и «Руслана и Людмилу» Глинки, симфонии Бетховена. В Петербурге же у него появляется наконец настоящий учитель — отличный пианист и образованный музыкант Ф. Канилле. Он посоветовал одаренному ученику самому сочинять музыку, познакомил его с М. Балакиревым, вокруг которого группировались молодые композиторы — М. Мусоргский, Ц. Кюи, позднее к ним присоединился А. Бородин (балакиревский кружок вошел в историю под названием «Могучая кучка»).
Ни один из «кучкистов» не прошел курса специальной музыкальной подготовки. Система, по которой Балакирев готовил их к самостоятельной творческой деятельности, заключалась в следующем: сразу же он предлагал ответственную тему, а дальше под его руководством, в совместных обсуждениях, параллельно с изучением произведений крупнейших композиторов решались все возникавшие в процессе сочинения сложности.
Семнадцатилетнему Римскому-Корсакову Балакирев посоветовал начать с симфонии. Между тем молодой композитор, закончивший Морской корпус, должен был отправиться в кругосветное плавание. К музыке и друзьям по искусству он вернулся лишь через 3 года. Гениальная одаренность помогала Римскому-Корсакову быстро овладеть и музыкальной формой, и яркой колоритной оркестровкой, и приемами сочинения, минуя школьные основы. Создавший сложные симфонические партитуры, работающий над оперой, композитор не знал самых азов музыкальной науки и не был знаком с необходимой терминологией. И вдруг предложение преподавать в консерватории!.. «Если б я хоть капельку поучился, если б я хоть на капельку знал более, чем знал в действительности, то для меня было бы ясно, что я не могу и не имею права взяться за предложенное мне дело, что пойти в профессора было бы с моей стороны и глупо, и недобросовестно», — вспоминал Римский-Корсаков. Но не недобросовестность, а высочайшую ответственность проявил он, начав учиться тем самым основам, которые должен был преподавать.
Эстетические взгляды и мировоззрение Римского-Корсакова сформировались в 1860-е гг. под влиянием «Могучей кучки» и ее идеолога В. Стасова. Тогда же определились национальная основа, демократическая направленность, основные темы и образы его творчества. В следующее десятилетие деятельность Римского-Корсакова многогранна: он преподает в консерватории, занимается совершенствованием собственной композиторской техники (пишет каноны, фуги), занимает должность инспектора духовых оркестров Морского ведомства (1873-84) и дирижирует симфоническими концертами, заменяет на посту директора Бесплатной музыкальной школы Балакирева и готовит к изданию (совместно с Балакиревым и Лядовым) партитуры обеих опер Глинки, записывает и гармонизует народные песни (первый сборник вышел в 1876 г., второй — в 1882).
Обращение к русскому музыкальному фольклору, так же как и подробное изучение оперных партитур Глинки в процессе подготовки их к изданию, помогло композитору преодолеть умозрительность некоторых его сочинений, возникшую в результате усиленных занятий техникой композиции. В двух написанных после «Псковитянки» (1872) операх — «Майская ночь» (1879) и «Снегурочка» (1881) — получили воплощение любовь Римского-Корсакова к народным обрядам и народной песне и его пантеистическое мировоззрение.
Творчество композитора 80-х гг. в основном представлено симфоническими произведениями: «Сказка» (1880), Симфониетта (1885) и Фортепианный концерт (1883), а также знаменитые «Испанское каприччио» (1887) и «Шехеразада» (1888). В то же время Римский-Корcаков работает в Придворной певческой капелле. Но больше всего времени и сил он отдает работе по подготовке к исполнению и изданию опер своих покойных друзей — «Хованщины» Мусоргского и «Князя Игоря» Бородина. Вероятно, эта напряженная работа над оперными партитурами обусловила то, что собственное творчество Римского-Корсакова развертывается в эти годы в сфере симфонической.
К опере композитор возвращается лишь в 1889 г., создав феерическую «Младу» (1889-90). С середины 90-х гг. одна за другой следуют «Ночь перед рождеством» (1895), «Садко» (1896), пролог к «Псковитянке» — одноактная «Боярыня Вера Шелога» и «Царская невеста» (обе — 1898). В 1900-е гг. создаются «Сказка о царе Салтане» (1900), «Сервилия» (1901), «Пан воевода» (1903), «Сказание о невидимом граде Китеже» (1904) и «Золотой петушок» (1907).
На протяжении всей творческой жизни композитор обращался и к вокальной лирике. В 79 его романсах представлена поэзия А. Пушкина, М. Лермонтова, А. К. Толстого, Л. Мея, А. Фета, а из зарубежных авторов Дж. Байрона и Г. Гейне.
Содержание творчества Римского-Корсакова многообразно: оно раскрыло и народно-историческую тему («Псковитянка», «Сказание о невидимом граде Китеже»), сферу лирики («Царская невеста», «Сервилия») и бытовой драмы («Пан воевода»), отразило образы Востока («Антар», «Шехеразада»), воплотило особенности других музыкальных культур («Сербская фантазия», «Испанское каприччио» и др.). Но более характерны для Римского-Корсакова фантастика, сказочность, многообразные связи с народным творчеством.
Композитор создал целую галерею неповторимых в своем обаянии, чистых, нежно-лирических женских образов — как реальных, так и фантастических (Панночка в «Майской ночи», Снегурочка, Марфа в «Царской невесте», Феврония в «Сказании о невидимом граде Китеже»), образы народных певцов (Лель в «Снегурочке», Нежата в «Садко»).
Сформировавшийся в 1860-е гг. композитор всю жизнь оставался верен передовым общественным идеалам. В преддверии первой русской революции 1905 г. и в последовавший за ней период реакции Римский-Корсаков пишет оперы «Кащей бессмертный» (1902) и «Золотой петушок», которые воспринимались как обличение царившего в России политического застоя.
Более 40 лет длился творческий путь композитора. Вступив на него как продолжатель традиций Глинки, он и в XX в. достойно представляет русское искусство в мировой музыкальной культуре. Творческая и музыкально-общественная деятельность Римского-Корсакова многогранна: композитор и дирижер, автор теоретических трудов и рецензий, редактор сочинений Даргомыжского, Мусоргского и Бородина, он оказал сильнейшее воздействие на развитие русской музыки.
За 37 лет педагогической работы в консерватории у него училось более 200 композиторов: А. Глазунов, А. Лядов, А. Аренский, М. Ипполитов-Иванов, И. Стравинский, Н. Черепнин, А. Гречанинов, Н. Мясковский, С. Прокофьев и др. Разработка Римским-Корсаковым ориентальной тематики («Антар», «Шехеразада», «Золотой петушок») имела неоценимое значение для развития национальных музыкальных культур Закавказья и Средней Азии, а многообразные морские пейзажи («Садко», «Шехеразада», «Сказка о царе Салтане», цикл романсов «У моря» и др.) многое определили в пленерной звукописи француза К. Дебюсси и итальянца О. Респиги.
Ф.Гаспарини был вторым из пяти детей Николао Гаспарини и Элизабетты Бельфиоре. Об его детстве и начальном музыкальном образовании мало известно. Предположительно, он обучался в Риме у Бернардо Паскуини и Арканджело Корелли. С 1682 года Ф.Гаспарини служит органистом в римской церкви Мадонна-дель-Монти. В 1684 году он приглашается как певец в Болонью, в Академию филармоника, а с 1685 года он работает там уже как композитор. Первая опера, написанная им, Olimpia vendicata, была поставлена в 1686 году в Ливорно. Всего Ф.Гаспарини является автором 61 оперы. Наиболее успешной считается его опера Ambleto (также Amleto) — первая музыкальная вариация на гамлетовскую тематику, базирующаяся, впрочем, не на шекспировской пьесе.
В 1701 году Ф.Гаспарини переезжает в Венецию, где занимает место капельмейстера в Оспедале-делла-Пьета. Здесь он к 1713 году поставил 24 своих музыкальных пьесы, в том числе в Театре Трон (Teatro Tron). В 1716 году Ф.Гаспарини возвращается в Рим, где работает по заказу маркиза Франческо Мария Русполи — как дирижёром, так и композитором. В 1718—1724 годы Гаспарини занимается почти исключительно оперным творчеством, его произведения ставятся во всех крупнейших музыкальных театрах Италии — в том числе в Риме и Турине. В конце жизни, в 1725—1727 годах Ф.Гаспарини служит капельмейстером при церкви Сан-Джовани-ин-Латерано в Риме.
Ф.Гаспарини был известен также как музыкальный педагог и теоретик. Среди его учеников следует отметить Доменико Скарлатти и Бенедетто Марчелло. В 1708 году он выпускает в Венеции теоретическую работу по басовой школе, переиздававшуюся вплоть до 1839 года. Гаспарини, Франческо
персонажи и исполнители: Ambleto: Елена Zilio, Хильдегард: Франсин Gironès, Gerilda: Bruna Риццоли, Veremonda: Giovanna Santelli, Вальдемар: Карло Gaifa Fengone: директор Леонардо Monreale Оркестр Алессандро Скарлатти Неаполь RAI Herbert Handt
Это сообщение отредактировал Agleam - 19-03-2018 - 22:07