Взрослая социальная сеть
 finestra Свободен |
11-01-2007 - 21:43 Спасибо за комплименты! Только вот жалко, что не профессионал я своего дела... вследствие чего приходится бедному читателю довольствоваться моими недоелами-переделами... |
||
 Свободен |
29-01-2007 - 14:52 Все-равно, думаю, что тебе надо продолжать писать! Я почитала здесь...Есть много интересного, но твое тверчество - ВЫДЕЛЯЕТСЯ обособленно! И , вот только не надо, не надо говорить, что ты там, не профи...Все мы не особенные профи...если на то пошло! ТАЛАНТ надо развивать! А он у тебя безусловно присутствует!!! И жаже более того!!! |
||
| finestra Свободен |
30-01-2007 - 04:40 Часть первая. «Огненный снег» Он смотрел Ей в глаза и видел в них пустоту, ему казалось, взгляд его исчезал в той бесконечной темно-синей бездне, и не было в ней ни единой теплой звезды, что могла бы хоть самую малость согреть тот вселенский холод, что возник между ними в последнее время. Он смотрел в глаза Ее, но видел в них лик иной, он говорил «люблю», но думал о другой. Все больше и больше в последнее время они становились чужими, он не мог объяснить и понять, а главное вспомнить тот момент, когда пути их разошлись, и что послужило причиной отдаления. Всегда они шли рука об руку, всегда они нужны были друг другу, но теперь, сейчас он оглянулся и вдруг увидел, что никого рядом с ним-то и нет, с каждым из них под руку шла лишь привычка, пустое видение, размытый серыми буднями образ погасшей мечты. Ему стало казаться, что только лишь изредка, если он приглядывался, то иногда еще мог замечать ее запоздалые слабые отблески, волей судьбы заплутавшие среди сошедшего сумрака… Забыв о Ней, он тихим, покорным зайцем, с каким-то странным и негасимым чертовским блеском в глазах, едва успев натянуть пальто и еле слышно бросить на ходу Ей бездушные прощальные слова, выскочил за дверь, втайне надеясь на то, что Она не услышит слабого стука. Весь его день прошел в томительном и напряженном ожидании этого сладостного и в то же время тревожного момента. Что-то невероятное и непостижимое обыкновенным разумом его тянуло туда. К ней. Другой. И эта другая стала его сокровенной тайной страстью, которой он жил уже несколько дней. Он повстречал ее случайно на улице, и видел всего-то мельком. Она вылетела перед ним из-за угла, точно молния, поразила безумной красотой и также внезапно куда-то исчезла, затерявшись среди городской суеты. На один лишь короткий миг их взгляды скрестились и в крохотный миг разразились дождем искр, точно хлестнули по огниву. В ту же самую секунду внутри него будто что-то щелкнуло, перевернулось и больно полоснуло остро отточенным лезвием по груди, навсегда вырвав из тесных оков его крохотный пылко затрепетавший багровый комок, еще секунду назад полный покоя и тишины. И теперь, после этой случайной встречи ему казалось, что только присутствие этой странной, загадочной незнакомки, небрежный ее взгляд, ее всякое слово в его адрес способны спасти, воскресить и вернуть на место украденную душу. Но вместе с тем нежданный сноп искр зажег в нем крохотный лучик надежды, который своим неведомым и слабым теплом отогрел внутри него заиндевелую струнку, зазвучавшую тихим, почти жалобным стоном, ставшей единственно живым существом в его безбрежной и одинокой пустоте. Этот малый, едва слышный аккорд оживил и разогнал своим тонким звучанием туманные тени прошлого и мягко стряхнул пыльный налет с давно забытых полок в его сердце, обнаружив под их слоем обветшавшие, чудом еще сохранившиеся остатки какого-то наивного, детского и беспечного счастья. Он уже и думать забыл об их былом величии, попросту полагая, что незаметно, с течением времени они сами собой под давлением тщетных будничных забот рассыпались серым пеплом по его охладевшей душе без всякой надежды на возгорание. Но теперь все иначе, теперь стоило ему только подумать о ней, как сердце тут же, осветившись мечтой и не спрашивая его воли, начинало бешено биться и грохотать, распугивая своим стуком мелкие и суетные стаи мыслей в голове и подчиняя разум шальному, горячему желанию обладать запредельной мечтой. Уже несколько дней он поджидал ее на том самом месте, где впервые повстречал. Почти в одно и то же время, каждый вечер она, импозантно одевшись, быстрым шагом выходила из ослепительно-броского и настолько же пугающе-неприступного особняка, и всякий раз, едва выйдя на порог и чуть оглядевшись, кого-то высматривала в толпе, и, заприметив его, бросала ему мимолетный, едва ощутимый скользкий взгляд, и в тот же самый миг, убедившись, что он ее заприметил, неизменно спешила исчезнуть, стараясь как можно скорее бесследно раствориться в безликой толпе и укрыться зимней тенью, оставив его воспаленный разум ни с чем. И эта немая, понятная только лишь им двоим, игра пламенных взоров вот уже несколько дней заводила его и пробудила дремавший до сего момента в нем инстинкт охотника. Он преследовал ее, будто видение, словно призрак, идя каждый раз за нею по пятам и выслеживая, как преследуют метким взглядом ничего не подозревающую добычу, пребывая в совершенной уверенности, что дело жертвы решенное и участь предначертана. Однако его вожделенная мечта до сих пор была не подвластна его жгучему желанию обладать ею и изо дня в день оказывалась чуть хитрее и изворотливее. И вот он снова стоит у грани, еще один шаг до черты. За той полосой ему виделась горящая пропасть, обрыв, в который хотелось нырнуть, собрав воедино все свое безрассудство и, ни на что не обращая внимания, отдать свой воспламененный разум на откуп обезумевшим чувствам. Тот жаркий огонь, ему казалось, вырастал из земли и пытался захватить все пространство под ним. И этот безумный натиск стихии вмиг охватил все безрадостное настоящее, испепелив его тотчас дотла, и теперь весь внутренний мир, очистившись и воскреснув из небытия, жаждал дождя, но еще более душа искала ливня, который враз превратил бы его пепельно-серую долину в цветущий белый сад… Целый час он почти безотрывно вглядывался, ожидая любого движения двери в надежде, что сегодня, в этот раз ему непременно удастся ухватить перо дивной жар-птицы, выпархивающей в ночь из-за узкого полотна и страсть как пугливой до всякого шороха. Он решил, что дождется ее, несмотря ни на что, и если судьба снизойдет и сегодня уступит в их долгом противостоянии, то ему удастся привлечь ее внимание хотя бы на минуту. Да что минуту! Тут все решают секунды! Одну бы только секунду побыть с нею! И главное здесь – не оплошать. Он подойдет к ней и смело признается в своих чувствах, не будет страшить даже то, что в своем стремлении к цели может выглядеть глупым. Но вдруг? Что если его предложение покажется ей не таким безрассудным и неприличным? Вдруг и ей небезразличен однажды высеченный случаем сноп искр между ними? Зачем же тогда нужна ей эта игра? Нет, теперь все решает судьба и его твердая решительность ухватиться покрепче за тонкий властный палец Фортуны в момент рокового выбора. Ему хотелось любой силой заставить и подтолкнуть ее руку к своей, только ему нужной и обозначенной цели. Всего-навсего надо использовать шанс… Улица мечтательно притихла, оставив его одного в закутке на темной, узкой полоске тротуара, залитой тонким слоем льда. Небеса, точно заглядевшись на его маету и заскучав от его нерешительности и не обращая никакого внимания на ленивую городскую суету у себя под ногами, неторопливо принялись за обхаживание своих ярких облачных нарядов и, сменив их на угрюмые, обыденно-серые, местами словно наспех залатанные, вскоре просыпались на мир пыльными, белыми хлопьями, норовя ими завалить как можно больше беззащитного перед их волей земного пространства. Но уже через несколько мгновений, верно, почуяв раздолье, бесконечная круговерть обрушилась сверху на город плотной липучей стеной, запрятав в себе улицы, дома, прохожих и, подхватив медленный поток людской жизни в свои могучие лапы, легонько вскружила его до беспечной сумятицы и слабо понесла вслед за собой куда-то в неизвестность. Его мысли, занявшись одной лишь своею мечтой, казалось, жили сами собой, совершенно не обращая внимания на то, что он мерзнет уже битый час, все так же тревожно ожидая исполнения неизвестно чего. Спустя несколько минут его охватило уже самое настоящее беспокойство: а что если она сегодня так и не выйдет, что если он сегодня зря тут ждет? Погода вон какая! В такую-то не всякий и на улицу выйдет! Но в то же время другая половина его здравого смысла, не желая выслушивать веские доводы, упрямо настаивала и полагала, что незнакомка сегодня обязательно появится, нужно лишь еще немного подождать. Замерев в созерцательном ожидании, он уставился на ниспадающие снежные вереницы, которые вели с ветром веселую игру и норовили повторить его каждое слабое движение. Ему стало мерещиться, что две стихии у него на глазах слились в гармоничном единстве и танцевали перед ним какой-то странный и несколько неуклюжий вальс. От долгого вглядывания в беспросветную белизну ему отчего-то стало вспоминаться прошлое. А ведь с той, которая осталась дома, он тоже познакомился зимой. В такой же морозный день… Что же это со мной происходит? Отчего мне все это? – ясно прочел он вопрос в белых клубах снежинок. Скорее всего, это то, что иные зовут судьбой. Да нет же! Нет, все не так – не сама это доля. Это все лишь прихоть ее, ее дерзкая насмешка над жалким, смиренным человеком, который, сам того не желая, всецело отдан ей в угоду и на бесконечное растерзание. И своими тщетными попытками воспротивиться этот несчастный в ее цепких руках вызывает лишь скупую, едва заметную, ухмылку на ее безжизненном лице… глупо ей противиться. Много лет назад в Их первый день знакомства было солнце, тогда они поехали в лес и гуляли там по первозданным и нетронутым снежным коврам, оставляя на них глубокие разворошенные следы. Было хорошо… С Нею было легко, тогда Она стала воплощеньем его самых радужных грез. Даже все многоцветье сна не могло передать тех красок, что дарили ему Ее чувства. Его душа раскрылась словно цветок, среди иссушенного одиночеством мира. Но время… Время, в конце концов, взяло свое и, обесцветив эмоции, перекрасило их в обыденный, серый цвет. Цветы! – как укол, пронзила мысль – начать лучше с цветов! Хорош он будет без таких важных и ярких выразителей его сокровенных чувств! Где-то неподалеку отсюда он видел небольшой магазинчик с цветами. Единственно, чего боялся, это вновь ее упустить в тот самый момент, когда отлучится. Он терзал себя этим тревожным волнением с минуту, но радужная мысль о ее преисполненных счастьем и радостью глазах пересилила сомнения и он, окрыленный этим светлым образом, бросился к исполнению задуманного… Выбрал большие. Белые, чистые, словно снег, и такие же холодные на вид, от них будто веяло стужей его канувшего прошлого, которую он мог ощущать даже на расстоянии, но, может, от того они становились еще пленительнее и красноречивее? ===> Это сообщение отредактировал finestra - 24-02-2007 - 01:49 |
||
| finestra Свободен |
30-01-2007 - 04:42 ===> Внезапно он увидел, что дверь, наконец, отворилась. Незнакомка вышла, привычно слегка огляделась и неторопливым шагом, будто звала его за собой, направилась в противоположную сторону. Позабыв все на свете, он выскочил из своего укрытия и бросился за ней сквозь мятежные клубы снегопада, желавшие скрыть в себе любое движение мира. Ему оставалось добежать до нее еще с десяток шагов, как нога зацепилась за укрытый снежной ватой вмерзший камень, и он кубарем полетел в сугроб. Едва опомнившись, он хватился рукой за полыхнувшее огнем лицо и провел по нему холодной рукой. На ладони осталась короткая ярко красная полоса – от удара о землю он прокусил губу, и теперь небольшая рана жгла все лицо саднящей болью. Тысячи мыслей, словно осы, в голове набросились на него с жужжащим осуждением и упреком. Ясно указывая на то, что судьба усмехнулась над ним и снова одернула его в тот момент, когда он был наиболее близок к осуществлению своей мечты, и по обыкновению выставила неудачником. Долгожданный и желаемый миг встречи в одну секунду исчез в беспросветном небытие. В этот момент ему захотелось рвать и метать, но в то же время он отчетливо понимал, что это все бесполезно, вновь судьба пришла по его душу с властным требованием учтивого смирения и почитания. Он уселся в сугроб и громко засмеялся, подняв голову в молчаливое серое небо, надеясь тем самым принизить победу рока. Сквозь смех он внезапно расслышал громкий женский голос: – С вами все в порядке? Он прекратил смеяться и обернулся к ней. Это была она. Та, которую он больше всего на свете желал видеть минуту назад. Всего секунду назад он думал, что потерял ее навсегда, но случай любезно выдал ему еще один шанс, потребовав взамен красы и изящества их свидания. Их встреча ему представлялась совершенно иначе. В один миг все сбилось и пошло наперекосяк… Нет, это он первый должен был к ней подойти, а теперь что? Что она подумает о нем? Он сидит, поверженный небом, у ее ног на земле, весь вывалянный в снегу, с разбитой губой и туманным рассудком. К черту! Все к черту! За одну секунду весь его радужный мир обвалился и с грохотом, задевая острыми осколками душу, полетел в тартарары. – У вас есть платок? У вас на лице кровь. Возьмите же мой! – она быстро достала из сумочки ажурный шелковый платок и протянула ему, – приложите со снегом, скорее пройдет… – Спасибо… Он молча, стараясь не глядеть ей в глаза, медленно скользнул взглядом по ее испуганному лицу и, вытянув руку, забрал кусочек ароматной материи. – Ах! Боже мой, это вы! – игриво удивилась она, – мне кажется, я часто вас здесь замечала. – Да, я живу тут неподалеку… – соврал он без всякого интереса и, прижав платок к рассеченной губе, задумался. В голове вновь завертелась странная и ноющая круговерть сумбурных мыслей, похожая на снежный буран. Это твой шанс! Посмотри, вот она! Рядом с тобой! Не будь глупцом… Осталось протянуть только руку… Он вскочил и, уставившись в бездну ее черных глаз, начал решительно и негромко объясняться: – Вы… Я… знаете, а я шел за вами, да, шел за вами… ваш этот взгляд… – О, как интересно! – не отводя глаз и с легкой загадочностью приподняв тонкие дуги бровей, тихо сказала она, – зачем же, позвольте узнать? – Затем, чтобы сказать вам, что вы безумно, безумно красивы, не сомневаюсь, вам говорят это сто раз на дню, но смею заверить, и этого мало! – он резко замолчал. Ему хотелось в этот миг явить перед нею весь цвет своего мира мечты и фантазии, он страстно желал его изобразить во всей красе, но к его сожалению, ничего, кроме битых осколков, у него не нашлось, он выловил в голове самые обычные, пустые фразы и наскоро их произнес: – Вы мне очень понравились, я хочу с вами познакомиться. Она усмехнулась: – Что же, вы далеко не одиноки в своем намерении, – она равнодушно вздохнула, – действительно, такое приходится выслушивать по нескольку раз в день… – Но вы же не были против, черт возьми! И сами того желали, я уверен! А эта игра?!… – вспыхнул он, – вы же видели меня! И всегда, едва заметив, спешили укрыться в толпе… – он нервно утер свою прикушенную губу. – Игра! – улыбнулась она, – без игры нам никак нельзя! Женщина всегда должна оставаться загадкой! Признайтесь, вам же было интересно! Наверняка, все эти дни вы терзали, вы мучили себя ответом. Ну откройтесь хотя бы самому себе, ведь вы же намерены были пойти за ним хоть на край света. Но разве ответ вам так нужен? Нет, ведь вы, едва заметив на горизонте его слабый отблеск, уже готовы отступить, бросить, идти по ложному пути, но только ради того, чтобы вновь, забыв сладость победы, почувствовать в себе горячее желание искать, нет, вас отгадка не устраивает, вам нужно еще пощекотать свои нервы, вы хотите освободиться от ощущения собственной неполноценности, но лишь затем, чтобы, заполучив в свои руки вожделенную мечту, тут же ее забросить и кинуться на поиски следующей разгадки, которая также, точно пугливая птица, вырвется из ваших рук снова и снова, и вы, в очередной раз собрав последние силы, стиснув зубы, опять-таки бежали дальше и дальше, подчиняясь особому инстинкту… разве прелесть охоты в добыче? Нет, здесь важно очарование самой игры и… и в вашем невинном стремлении обладать… В нашей с вами игре очень многое значит уяснить, кто же из нас все-таки был тот охотник? Я или вы? – Ну знаете… Так, значит, это вы тот охотник, да?! И скажите, зачем же я вам тогда понадобился? – он равнодушно усмехнулся, боясь показаться уличенным в проигрыше. – Любовь – это искусство, а искусство, знаете ли, оно всегда имеет свою цену. И чтобы получить за него полную стоимость, нужно суметь его хорошо преподнести и выставить в лучшем свете. Хотя, если честно, деньги для меня не самое главное… Вам еще интересна игра? Вот, возьмите, – она протянула ему небольшой розовый квадрат бумаги, на котором тончайшим витиеватым золотым тиснением было отпечатано несколько строчек, – позвоните, когда надумаете, – она кокетливо ему улыбнулась, после чего резко повернулась и быстро скрылась в дымчатой снежной тиши. Он молча проводил ее взглядом, пока темный силуэт не исчез в белых клубах бесконечного снега, затем, будто очнувшись от продолжительного сна, стряхнул с головы снежную шапку, нашел под белым покрывалом замерзшие розы и неспешно направился в сторону дома. И чем ближе он подходил, тем больше цветы начинали казаться чужими, и он даже явственно мог ощущать, как каким-то холодным, загадочным пламенем стужи они жгут его руку. Он разжал ладонь, в ней лежал измятый кусочек шелковой материи с двумя размазанными багровыми полосками. А ведь действительно, – подумал он, глядя в обломки своей фантазии, – я совершенно забыл, что когда-то был охотником, а не робкой жертвой. И есть, есть у меня та самая, сокровенная тайна, которую еще не разгадал, и она сейчас его ждет в одиночестве, скучает по нему… Забросив подальше в сугроб пустые забавы чужого и продажного искусства, он стрелой помчался за новой ожившей мечтой, блеснувшей новым светом из-за сумрака будней. Это сообщение отредактировал finestra - 24-02-2007 - 01:50 |
||
| finestra Свободен |
30-01-2007 - 12:29 Текст в жанре сатиры. Опус под названием Почему мне не нравятся труды товарища Сидорова и его необходимо признать личностью не достойной творческих высот. Все дело в том, что вышеупомянутый товарищ, хотя, честно говоря, нам он совершенно не товарищ, ибо посягнул! вы только подумайте! На святое звание писателя и автора работы, намеревающейся остаться в вечности! Нет, господа-товарищи, такого мы не потерпим, ибо, как где-то уже было сказано, что до сего момента он слыл глупцом, причем подозреваю, абсолютно признанным и, увы, безнадежным. Да-да, безнадежным, и мнение это отнюдь не мое, а всеми уважаемого и безоговорочно почитаемого Мыслителя и Умопомрачителя в седьмом поколении вождя всех кривоглазых борзописых критиков, но, однако заметьте, признанного Его величайшим упоминанием всуе. Итак, что же пишет так называемый писатель Сидоров? Чем горит его разум и какой яркой мыслью пытается совратить неискушенного читателя? Ах! Вы только подумайте! Для начала обратите внимание на название! И как только его извилина смогла так завернуться?… «Дары собора чувств»! Уму не постижимо! Во-первых, дары ли? Ну и, конечно же, всем известно, что собора чувств не может быть в принципе, а во-вторых, что же это за дары такие? Явно автор переврал и переусердствовал в погоне за славой и мыслью. Видать, слава-то ему покоя не дает, но ничего, мой любезный почитатель серости, не позволим, не дадим, не таких ломали… Вернемся же. Предположим, так и быть – снизойдем, на миг согласимся с его взглядом, пофантазируем так сказать, возможно, этот недостойный радужный сказитель пытался поведать нам, что раскрывает самого себя перед читателем, хочет тем самым показать свою открытость и проникнуться доверием к читателю. Хитрый, однако, ход! Но вот здесь-то и есть его главный просчет! Мы-то знаем, мы-то уже верим в одно абсолютное мнение всеми почитаемого, великого и нерушимого мыслью Критика, раз указавшего на свое место этому задире автору. И на сей раз мы тоже не допустим потворства. Дары, дары, – кстати, пишет он же, – но сам-то небось, не задаром их писал, на что-то же надеялся, хотел урвать с бедного и беззащитного читателя пару монет… Но и тут не вышло! И ваш почтенный слуга, обратите внимание, приложил немало усилий по остановке этого торжества многоцветья фантазии. В общем, совсем недавно, посовещавшись, мы с коллегами по цеху пришли к выводу, что название неоправданно изысканное и вызывающее, стоило бы назвать не иначе как «Мы наш убогий!», вот смотрите, далее-то ко второй строке автор уже начинает прозревать и даже упоминает о «стихии запредельной и чуждой», но потом уходит от нее и снова впадает только ему понятную отрешенность бытия, и вот что же мы видим в третьей строке? А вот что: «Дар случайный, дар мгновенный, Тишина, продлись! Продлись!» и вот, казалось бы, тишина, покой, забвение, но смотрим строками ниже «Звезды первые зажглись». Ну что же! Не спится ему, все куда-то рвется, но мы-то знаем, что все его потуги напрасны, ибо вся его материя стиха пропитана никчемным и ничего не говорящими нашему милому пустозвонному сердцу какими-то яркими и сложными к понятию символами. Что вы! Даже не пытайтесь их понять! Наша чернильная коллегия трое суток силилась расшифровать суть данного рифмоплетства, и пришла к совершенно ясному выводу, что данный писака так ничего и не сказал, разве что выразил свое отношение к тишине, которая, как вы правильно можете заметить, ничего кроме пустоты не выражает. С этим можно, думаю, согласиться. Но позвольте ему возразить, зачем тогда он приписал туда сокрытые от читателя мечтанья? Почему в тишине обязательно нужно мечтать, будто других дел нет! Нет, господа-товарищи, все это от праздности и чрезмерного таланта! Пока такие личности высовывают свою керосиновую голову из нашего полумрака, не быть нам совершенной пустотой… Увы. Впрочем, надежда у нас есть! Пока ты, забвенный читатель, будешь неукоснительно исполнять повеления нашего Помрачителя душ и высказываться хотя бы и в дурном, но таком милом нашему сумраку тоне, мы будем живы и не канем в нашу Лету! Ах, совсем запамятовал! Вы еще не видели рифму его стиха, пренепременно отвратительная! Не всегда точная, буквы-то не совпадают! Ритм, конечно же, есть, в этом автору не откажешь! Но слова не подобрал! Не сумел! Не мешало бы подучиться, а потом уже лезть на пьедестал! Здесь и так уже не протолкнуться, и еще один пытается втиснуться! Так не дадим же! Скинем, затопчем, сокрушим! Изберем за девиз «Автор всегда глуп» и тогда мы обретем вечный покой и тишину, без всяких тебе звезд и мечтаний, коими насквозь пышет весь стих. Как вы после всего сказанного считаете, мой малоуважаемый читатель, разве достоин вышеупомянутый товарищ Сидоров после такой достойнейшей оценки его стишков на всемирное признание? Нет, господа-товарищи, мне таким будущее его не видится, таким не место на постаменте славы! Обращаю внимание на то, что мое мнение безосновательно краткое и в большей степени опирается на уже выработанную и определенную точку зрения Самого Величества, я только ее лишь оформил в несколько понятном виде автору разбираемого стишка. Так что, собрав воедино все точки зрения, выношу свой вердикт: признать пис.Сидорова личностью несоответствующей нашему мировоззрению и ратовать за скорейшее отлучение от письма, дабы не повадно было и не возмущал спокойствия и тишины мракобесия! Всегда с великим утомлением и недальновидностью ваш Клим Чугункин. (строки из стихотворения В.Брюсова "Тишина") |
||
 Люка Свободна |
13-02-2007 - 18:50 Черт, Финестра, мне очень стыдно, но из всех ваших рассказов осилила только "Рождество"... "Ночь"... завязла на первом же предложении, опять-таки каша красивых слов, я наверное просто примитив, но мне больше нравится лаконизм в изложении. Когда под описание вечерней тьмы используется весь словарь русского языка... ну не наю... Помните в "Детстве Никиты": "Никита вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья светило солнце. Свет в комнате был снежно-белый. С умывальной чашки скользнулзайчик и дрожал на стене." Как точно, лаконично, но в то же время емко!!!)) Все имхо, без обид))) |
||
| finestra Свободен |
13-02-2007 - 21:37 Люка, Спасибо, что нашли время прочесть. Я и не намереваюсь быть всенародно единственным и любимым автором каждого. К нашему счастью, авторов великое множество. Все нравится не могут в силу объективных причин. Автор также, как и читатель, имеет свою индивидуальность. Представляете, что было бы, если все авторы писали, как один? Муть сплошная. Обижаться мне не за чем, ваше мнение имеет право быть. |
||
| Люка Свободна |
14-02-2007 - 00:22 Я не призываю вас писать "как все", но и в том виде, в каком сейчас... Знаете, в "Рождестве" у вас очень хороший язык, легкий, живой, но следующие рассказы... такое впечатление, что вы вдруг решили, что недостаточно "литературно" получается и понеслись "отзвуки хрусталя", "холодные марева" и другие стремительно падающие домкраты)))) Кстати, кто ваш любимый писатель? Ну или хотя бы, кто нравится? Это сообщение отредактировал Люка - 14-02-2007 - 00:22 |
||
| finestra Свободен |
14-02-2007 - 01:56
Все можно объяснить. Мне необходимо научиться правильно выражать мысль. Гонюсь за точностью. Вы сходу правильно заметили, что кое-где мысль "плавает". Хочу постараться избавиться именно от этого. Есть и другие произведения (они нигде не выложены), в которых нет "холодных марев и... домкратов" :) Они мне самому больше нравятся, честное слово, но хочу закончить именно этот Символистский рассказ из четырех частей. Больно уж сложно он мне дается.... "опыт сын ошибок трудных", как правильно заметил автор. Мои Гении: Достоевский, Булгаков, Ильф и Петров, Есенин. В качестве образчика техники: Бунин, Гоголь. Не приемлю современных авторов. Кстати, "Ночь" - попытка "под Пастернака". Не очень удачная, но зато я понял и разобрал для себя творчество этого таланта.... В этом-то весь плюс. Чистый прагматизм. |
||
| finestra Свободен |
24-02-2007 - 02:56 Невера – Алексей Анатольевич, знаете, а вы напомнили мне одну недавнюю историю. Возвращаюсь однажды вечером с работы. Думаю, дай-ка я до дому сегодня на автобусе доеду, не вечно же мне пешком ходить. И вот, значит, стою на остановке, жду, то есть, размышляю о чем-то своем насущном. Вдруг смотрю, ко мне стал приближаться молодой человек, интеллигентный такой, и с акцентом так: – Добрий ден, Ви говорит по-русски? Первая мысль промелькнула – иностранец, турист, заблудился, явно. Их сейчас в городе на каждом шагу. Я поначалу даже растерялся. Конечно, – говорю, с чего бы это в родной-то стране и не разговаривать на своем языке? В общем, слово за слово, разговорился я с ним. Потом он вдруг останавливается и заявляет: – Я приехал к вам из Америки, рассказать о каком-то там свидетеле, который, якобы, собственными глазами видел живого бога. После этого он начинает меня уговаривать посетить их богослужения в их церкви. И все в таких ярких и светлых красках рассказывает, цитатами сыплет, вроде того, что у них там чуть ли не рай земной, и вообще, если я раз приду, то потом меня за уши не оттянешь. А меня такая злость вдруг охватила. Думаю, ну черт лукавый! Ну ловец, простодушный! Сейчас я тебе покажу твоего бога! Виду, конечно, не подал, но если бы он в тот самый миг узнал, что творилось в моей голове, наверное, ни секунды со мной больше не пробыл и убежал бы без оглядки. Ну, думаю, сейчас я тебе расскажу, что у меня на душе накипело, а особенно о вашем боге. Я ему и говорю: Да, прав Он был, когда сказал: многие придут под моим именем и многих введут в обман! И многие лжепророки восстанут и прельстят многих! На что он сразу занервничал, мол, нет, наша вера существует почти двести лет, и многие искренне верят в это неоспоримое свидетельство, я сам тому подтверждение! Через него и я в бога уверовал! Я в ответ: – Да, за столько-то лет и мертвого уговорить можно. Хотя потом одумался: что мне ему доказывать, что мне перед ним тут метаться, молодой еще, непонятливый, а ну его к черту! Не стал я с ним спорить, но поставить на место все-таки решил, – дальше его спрашиваю: как давно вы уже у нас находитесь? Оказалось, не многим более двух месяцев, и все убеждал меня, что исключительно по своим искренним убеждениям! Сам напросился к нам ехать. Ха! Вот чудак! Наверное, прежде чем вы решились на такой отчаянный шаг все бросить дома и приехать к нам, вы изучали нашу, культуру, быт, – спрашиваю его, – или вы, может, хотя бы ознакомились с произведениями наших писателей Толстого, Достоевского или, может, Соловьева? Что вы думаете о русской философии? Вот, к примеру, только русскому человеку с его широкой душой, одновременно присуще чувство соборности и глубокая индивидуальность. Как вы это понимаете? На западе ведь даже не существует такого понятия соборность. Ваша вера воспевает индивида, по-моему, вы совершенно несправедливо забываете о том, что человека окружает множество таких же индивидов, как и он сам. Вы можете высказать свое понимание того, чем эгоцентризм вашей веры лучше нашей открытости? На что он мне все также искренне и наивно заявляет, что не знает о чем речь и об этих авторах он, слыхом не слыхивал, стал уверять меня, что в самое ближайшее время обязательно прочтет что-нибудь. Чудно! Слов нет! Святая простота! А еще считают себя высокоцивилизованной нацией! Да прежде чем вести меня к вашей высокой цели, вы элементарно поинтересовались бы мной, моими интересами, моей верой, наконец, да и вообще, так ли уж нужна мне эта ВАША высокая цель! И этот свидетель бог знает чего будет учить меня как мне жить и во что мне верить… Да если хотите знать, русский человек в своей невере куда человечней их любого самого ярого почитателя всевышнего. Кстати, ими самими же и придуманного. Да я свою неверу ни в жизни ни на что не променяю. Она для меня святое, а тем более, я абсолютно уверен в ней и твердо знаю, ВО ЧТО я не верю! Для меня нет святее веры в свое неверие! – Это, конечно, правильно, – начал Алексей Анатольевич, – здесь я тоже с вами солидарен: нечего им по чужим монастырям ошиваться, пусть сначала свои приведут в порядок. Вы тут упомянули о вашей невере. Насчет нее, по-моему, я смогу вам пояснить. Знаете, в чем ваше заблуждение и откуда берется это неверие? Все оттого, что тексты священного писания вы, как и многие другие, воспринимаете как своего рода подробную инструкцию к вашей собственной жизни. И вот тут вы не правы! Это описание не вашей жизни! Совершенно не вашей. Представляете, что стало бы с человечеством, если каждый, прочитавший эти тексты, воспримет их на свой личный счет, как если бы там описывалась его собственная жизнь? Небось, каждый второй возомнил бы себя не иначе как богом! Ан нет, не дано вам! Вам бы лучше следовало их воспринимать как ориентиры, которые выведут ваш разум на путь истины. Ну, скажите, что плохого в том, что самый ярый атеист, кричащий, что бога не существует, лишний раз прочтет пару строк о том, чтобы он поступал с людьми так, как он хочет, чтобы они поступали с ним. Или, может, скажете, что каждый безбожник способен дать своему сыну камень, когда тот просит хлеба? Ничего подобного! Приняв только этот единственный постулат, в тот самый миг безбожник становится самым искренним последователем Христа. Да если бы вся Библия состояла из одной единственной страницы, на которой было бы начертано всего лишь одно изречение «Возлюби ближнего, как самого себя», она бы нисколько не утратила своего смысла и назначения. – Хорошо, хорошо! С этим я согласен… да, нужно уважать своих ближних… да, нужно их ценить! Но зачем нужен Он мне тогда? Зачем Он мне? Я что по Его мнению глуп? Я что, не могу отличить правое от левого? Я – человек разумный. Я и так понимаю, что мне нужно и как должно поступать. Мне кажется в моем случае, Он – фигура абсолютно лишняя и даже ненужная. Пыль в глаза. – И откуда в вас только берется такая неприязнь к Христу? Ему же от вас практически ничего не нужно. Правое от левого вам, конечно, отличить просто. Вы попросту изначально сами для себя окрасили их в черный и белый цвет. Вам так легче и проще. Левое – черный. Правое – белый. Вам больше ничего и не нужно. И живете, живете, изо дня в день, и даже не подозреваете, что в вашем внутреннем мире, что-то изменилось, границы сместились. Однажды размежеванное вами белое давно уже почернело, а ваше недавнее левое перестало быть таковым, став правым. Но вы уверены, вы живете, вы даже другим стремитесь навязать свою точку зрения, выдавая ее за действительную и не требующую доказательств. Для вас это догма. Вы живете ее незыблемым гнетом. Вы даже боитесь задуматься над ее незыблемостью и оспорить. Для вас потерять ее власть над собой, значит, исчезнуть, кануть в небытие. Она вам опора, столп. Назовите это привычкой, стереотипом, как хотите. Но с другой стороны есть Он. Да, Он вас зовет лишь к искреннему состраданию и любви к ближнему… Но еще Он говорит вам, остановись, взгляни на свое правое, уж правое ли оно, а черное? Может, стало белым? А вы пытаетесь все время это опротестовать. – Хорошо, я поясню… Искренне?… Говорите… Вы не можете понять потому, что также искренне заблуждаетесь в Нем, как и пытаетесь уверовать в Него… Позвольте поинтересоваться, вы бы поверили пророку, предсказывающему свой вчерашний день? Уточняю – свой! – Что это за пророк, предсказывающий свой, да еще и вчерашний день, он уже и так прошел, чего его предсказывать? – Нет, вы ответьте, вы поверили бы в его пророчества? – Предсказание минувшего? Нет, пророком мне его сложно назвать… Отвечаю: нет. – Хорошо… второй вопрос. Вы когда стрижете свои волосы, вам жаль их? – Что-то вы темните… Нет, конечно. Чего их жалеть? Снова же отрастут… – Стало быть, не жаль вам их? И никаких угрызений совести по этому поводу вы испытывать не будете? – Странные у вас однако вопросы… ну, так и быть, нет. Не жаль и не будет. – Тогда еще вам вопрос. В какую сумму вы оцените свою жизнь, если вы вдруг стали бессмертным? – Это как понимать? – А вот так и понимайте, насколько вам будет дорога собственная жизнь, если вы обрели бессмертие? Вас, скажем, убили, а вы, как ни в чем ни бывало, через пару минут встали бы невредимым и пошли дальше, мило улыбаясь тому, кто вас покалечил. Вот сколько может стоить ваша жизнь в таком случае? Да, кстати, то, что вы оживете, даже без всякого сомнения. – Ну, раз без всякого сомнения… Ну что же, думаю, мне не особенно страшно было бы умирать. Первый раз, конечно, страшновато было бы, с непривычки-то, а второй или там третий, то уже даже и совсем не страшно, может, даже и приятно! – усмехнулся Алексей Анатольевич. – А если вы совершите преступление и суд приговорит вас к смертной казни, вам страшно будет умирать, если вы знаете и абсолютно уверены в своем бессмертии? – Какие-то глупые вопросы вы задаете, однако… нет, конечно, не страшно… вы же сами сказали, что без всякого сомнения… через пару минут снова жив… нет, не жалко и не страшно. – А вы вот так, пребывая на эшафоте, перед публикой смогли бы искренне умереть для них, да так, чтобы вам еще и поверили? Ради интереса, скажем, половина публики знает о ваших способностях, а другая нет. – Тут надо уже актерское дарование иметь… Вряд ли. Какая тут уж искренность. Чистой воды забава, для тех, кто знает. А для тех, кому сей факт не известен, тем уж точно будет казаться, что видят чудо! Наивное, но чудо! И поверят же! Таков человек! – Зато это буду самые искренние ваши последователи… – Что-то вы здесь нагородили и загнули в конец… И в чем связь между вашими вопросами? Никак не пойму… – Вы сами на свой вопрос и ответили, почему я не верю… Вы мне утверждаете, что, будучи бессмертным, отвергаете всякую искренность своей смерти, и вам не особенно-то и жаль будет расставаться с жизнью-то, и вы даже готовы разок-другой умереть, так, для забавы… А тех, кому не известна ваша чудесность, так это назовем, этих наивных вы уже готовы обманывать и даже, наверняка, придумали бы какую-нибудь легенду о своей вечной жизни. И таскали бы вы этот несчастный народец за собой, как слепых котят, подсовывая им в подходящий момент так нужную им правду… и говорили бы о вечном спасении… непременно бы говорили… и спасение ждало бы исключительно тех, кто достоин этого, конечно же. Вас бы умиляла собственная добродетель, которую вы обязательно поставили бы во главу угла. Потому как добротой можно купить любого человека. Он же верит в нее, надеется… Глупец… Только вот скажите мне, это честно было бы по отношению к ним? – Ну, знаете… с таким талантом в диалектике вам нужно идти в адвокаты самому дьяволу! Так вам не нравится то, что Он умер с сознанием того, что воскреснет? – Да. Для меня не приемлемо такое положение. Как можно верить в Него, в Его искренность, если Он бессмертен? Где искренность сострадания? Да нет ее! Забава одним, заблуждение другим… Скажете, он зато обеспечивает надеждой человека? А зачем она мне такая, если человек в Него искренне поверил, а для Него это не больше, чем трюк с хитрой уловкой. – Везде-то вы уловки видите! Отбросьте вы все свои безосновательные догадки и просто попытайтесь поверить в Него так, как вам сердце подскажет, а не ваш возмущенный разум. Многие вопросы отпадут сами собой. Я думаю, вам сейчас необходим перерыв. Отдохните от ваших мыслей, а затем увидите, что вам легче на душе-то станет. Вы сами себя в угол загнали, это ваш разум вас подводит, мне так кажется. Посмотрите на Него один раз сердцем, а потом уже делайте выводы. Вы же ничего не поняли! Это сообщение отредактировал finestra - 24-02-2007 - 14:48 |
||
Dicoy Свободен |
24-02-2007 - 22:50 боже мой !... ах да,я ж сам атеист со своей собственной неверой  собствено сам диспут очень понравился  только если смотретьна него,как на художественное произведения,то очень остро ощущается недостаток некоего антуража. где спорят эти два человека ? такое чувство,что они подвешены в вакууме мироздания . так и задумано ? если нет,то мне кажется очень хорошо было бы разбавить диалог описаниями окружающего пейзажа или каких-либо действий персонажей во время дискуссии . возможно удалось бы увеличить весомость и значимость отдельных доводов,... а для многих читателей и читабельность самого текста  |
||
| finestra Свободен |
24-02-2007 - 23:07 Спасибо, что нашли время прочесть. Да, действительно, в последнем рассказе нет ни единой детали окружающего мира, ни одной эмоции. Но мне показалось, что от того он несколько выигрывает в выразительности самой идеи. Погружаешься исключительно в мысль, идею... Не знаю, мне так кажется... |
||
| finestra Свободен |
06-03-2007 - 01:23 Решился на очередной эксперимент со своим творчеством. Исправил одноименный рассказ, расширив его и переведя в жанр пьесы. Что вышло, как получилось, не знаю. Выскажите свое мнение... ---------------------------------------------------------------------------------------- Невера СЦЕНА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Алексей Анатольевич Левитов, психотерапевт, главврач. Александр Николаевич Фомин, психолог, заведующий отделением. Действие происходит в загородном диспансере для реабилитации душевнобольных. Рабочий кабинет заведующего отделением. Казенная поистертая временем мебель. На столике в углу недалеко от двери закипает чайник. На рабочем столе среди стопок бумаг два стакана. Александр Николаевич стоя готовит их к заварке чая. Алексей Анатольевич сидит в кресле для пациентов у стола и молча наблюдает. Александр Николаевич (насыпая заварку в стакан). Если всем быть добрым и хорошим, как Он всем нам тут проповедует, а кто будет злым и плохим? Подумайте, если все только и будут творить Его добро направо и налево, кто, скажите, сможет им тогда поведать, что все они делают Добро? Исчезнет само понятие Добра. А если нет Добра, тогда что остается? Скажите, что, по-вашему, остается? Алексей Анатольевич (задумчиво). Честно говоря, даже не знаю… Александр Николаевич. Да Зло остается! Представляете, что будет с миром, если все в одночасье начнут говорить друг другу правду? Ни единого слова лжи. Заметьте – весьма доброе дело! Мне кажется, начнется такое, что конец света по сравнению с этим будет выглядеть безобидной забавой. Как вы думаете, хотел бы человек знать о себе всю правду? Допустим, я сейчас подойду к каждому своему больному и скажу, что они самые настоящие, извините, психи и надежды на излечение у них нет ни малейшей, а стало быть и на полноценную жизнь у них нет права, поскольку наша современная медицина еще не нашла способа превращать инфантильный разум в ум гения. Для них это будет правда, но насколько она будет гуманной по отношению к ним? Я ведь могу любому из них подробно рассказать о его болезни. (Застыв с полной ложкой на весу) Спросите себя, какие мысли могут зародиться в каждом их слабом мозгу? Вы можете затем гарантировать обществу, что он после такого откровения будет вести себя так же, как и раньше, не претендуя на чью-либо жизнь, в том числе и свою? Алексей Анатольевич (неуверенно). Мне кажется, вы лукавите. То, о чем вы говорите, это суть врачебные тайны, элементарные законы морали и этики… В углу зашипел чайник и выпустил клубы пара. Александр Николаевич идет за ним. Александр Николаевич (воскликнув). Вот именно! Законы морали и этики! Как не эти законы диктуют нам кривить душой и казаться не такими, какие мы есть! Да меня мир проклянет, если я буду ходить по нему и каждому рассказывать, обо всех его прегрешениях и тайнах. Вот и получится, что, уничтожив Зло, тем самым мы признаем его полную власть! Зло тоже нужно человеку… во его же спасение. Алексей Анатольевич. Тогда, если следовать вашей логике, необходимо бороться с Добром? Александр Николаевич (наполняет водой стаканы, один подает Алексею Анатольевичу). Да не с Добром, а вот с этакими проповедниками Добра. С теми, кто вас призывает подставить левую щеку, если ударили в правую. А если тот, кто ударил, будет уверен в том, что, если ему никто не может ответить на его насилие, то значит, он прав. И, следовательно, эта самая правда на стороне силы. Я уверен, что таким способом он может проповедовать Вседозволенность, а не Добро. А Вседозволенность в свою очередь порождает еще большее Зло. Видите, опять пришли к тому, что, совершая добрый поступок, это еще не значит, что мы творим добро. Добро оно не всегда доброе. (Садится.) И все оттого, что не готов еще человек к Истине. Вот если бы я нападавшему в ответ треснул хорошенько по правой и добавил бы еще по его левой щеке, так, может быть, он в следующий раз подумал бы, а надо ли вообще бить кого-нибудь. Алексей Анатольевич (легонько помешивая ложкой). Но позвольте, есть еще такое выражение: «Мне отмщение, Аз воздам». Вам не кажется, если существует Он, то вот Он пусть и карает наших обидчиков, человеку же в данном случае надо лишь смиренно принять неприятное обстоятельство, в которое угодил. Александр Николаевич. Во-первых, это какая-то рабская концепция. Должно же быть, наконец, у человека хоть какое-то самолюбие и, во-вторых, это Он там воздаст, а здесь – мир Человека. Человек пусть и карает. На бога надейся, а сам не плошай! (Усмехнулся.) Алексей Анатольевич. Разум очень интересная штука. Мне кажется, вы видите только то, что хотите видеть. Не надо грешить, вот и не будет никаких разоблачений и интриг. Александр Николаевич (задумчиво глядит на стакан). О! Если бы… Если бы… Знаете, будь у меня возможность приговорить бога, я бы, наверное, сделал это… Алексей Анатольевич. А, по-моему, с таким взглядом на жизнь, как ваш, вы его не только приговорили, но уже давно и казнили. Не далее чем вчера в одном кинофильме слышал очень точные и мудрые слова, и мне кажется, что они к вам очень и очень подходят. Звучат примерно так: не можете верить – не верьте! Не хотите верить Христу – не верьте! Но знайте, придет сатана и заставит вас поверить в себя! Александр Николаевич. Знаете, а вы тоже напомнили мне одну недавнюю историю. Даже, может, она и в подтверждение ваших слов будет, но вы дослушайте. (Увлеченно) Возвращаюсь однажды вечером с работы. Думаю, дай-ка я до дому сегодня на автобусе доеду, не вечно же мне пешком ходить. И вот, значит, стою на остановке, жду, то есть, размышляю о чем-то своем насущном. Вдруг смотрю, ко мне стал приближаться молодой человек, интеллигентный такой, и с акцентом так: Добрый день, Вы говорит по-русски? Первая мысль промелькнула – иностранец, турист, заблудился, явно. Их сейчас в городе на каждом шагу. Я поначалу даже растерялся. (Берет стакан в руки и слегка дует на горячий чай и продолжает держать.) Конечно, говорю, с чего бы это в родной-то стране и не разговаривать на своем языке? В общем, слово за слово, разговорился я с ним. Потом он вдруг останавливается и заявляет: Я приехал к вам из Америки, рассказать о каком-то там свидетеле, который, якобы, собственными глазами видел живого бога. После этого он начинает меня уговаривать посетить богослужения в их церкви. И все в таких ярких и светлых тонах рассказывает, цитатами сыплет, вроде того, что у них там чуть ли не рай земной, и вообще, если я раз приду, то потом меня за уши не оттянешь. (Смеется.) А меня такая злость вдруг охватила. Думаю, ну черт лукавый! Ну ловец, простодушный! Сейчас я тебе покажу твоего бога! Виду, конечно, не подал, но если бы он в тот самый миг узнал, что творилось в моей голове, наверное, ни секунды со мной больше не пробыл и убежал бы без оглядки. Ну, думаю, сейчас я тебе расскажу, что у меня на душе накипело, а особенно о вашем боге. Я ему и говорю: Да, прав Он был, когда сказал: многие придут под моим именем и многих введут в обман! И многие лжепророки восстанут и прельстят многих! На что он сразу занервничал, мол, нет, наша вера существует почти двести лет, и многие искренне верят в это неоспоримое свидетельство, я сам тому подтверждение! Через него и я в бога уверовал! Я в ответ: Да, за столько-то лет и мертвого уговорить можно. Хотя потом одумался: что мне ему доказывать, что мне перед ним тут метаться, молодой еще, непонятливый, а ну его к черту! Не стал я с ним спорить, но поставить на место все-таки решил, – дальше его спрашиваю: Как давно вы уже у нас находитесь? Оказалось, не многим более двух месяцев, и все убеждал меня, что исключительно по своим искренним убеждениям! (Ставит на стол стакан.) Сам напросился к нам ехать. Ха! Вот чудак! Наверное, прежде чем вы решились на такой отчаянный шаг все бросить дома и приехать к нам с вашей высокой миссией, вы изучали нашу, культуру, быт, спрашиваю его, или вы, может, ознакомились с произведениями наших писателей Толстого, Достоевского или, может, Соловьева? Что вы думаете о русской философии? Вот, к примеру, только русскому человеку с его широкой душой, одновременно присуще чувство соборности и глубокая индивидуальность. Как вы это понимаете? На западе ведь даже не существует такого понятия соборность. Ваша вера воспевает индивида, по-моему, вы совершенно несправедливо забываете о том, что человека окружает множество таких же индивидов, как и он сам. Вы можете высказать свое понимание того, чем эгоцентризм вашей веры лучше нашей открытости? На что он мне все также искренне и наивно заявляет, что не знает о чем речь и об этих авторах он, слыхом не слыхивал, стал уверять меня, что в самое ближайшее время обязательно прочтет что-нибудь. (Продолжает повысив голос.) Чудно! Слов нет! Святая простота! А еще считают себя высокоцивилизованной нацией! Да прежде чем вести меня к вашей высокой цели, вы элементарно поинтересовались бы мной, моими интересами, моей верой, наконец, да и вообще, так ли уж нужна мне эта ВАША высокая цель! И этот свидетель бог знает чего будет учить меня как мне жить и во что мне верить… Да если хотите знать, русский человек в своей невере куда человечней их любого самого ярого почитателя всевышнего. Кстати, ими самими же и придуманного. Да я свою неверу ни в жизни ни на что не променяю. Она для меня святое, а тем более, я абсолютно уверен в ней и твердо знаю, (поднимает указательный палец) ВО ЧТО я не верю! Для меня нет святее веры в свое неверие! Это сообщение отредактировал finestra - 06-03-2007 - 01:24 |
||
| finestra Свободен |
06-03-2007 - 01:25 --------> Алексей Анатольевич (пробует горячий чай, кривит рот). Это, конечно, правильно, здесь я тоже с вами солидарен: нечего им по чужим монастырям ошиваться, пусть сначала свои приведут в порядок. Вы тут говорили о вашей невере. Насчет нее, по-моему, я смогу вам пояснить. Знаете, в чем ваше заблуждение и откуда берется это неверие? Все оттого, что тексты священного писания вы, как и многие другие, воспринимаете как своего рода подробную инструкцию к вашей собственной жизни. И вот тут вы не правы! (Ставит стакан, медленно мотает из стороны в сторону головой.) Это описание не вашей жизни! Совершенно не вашей. Представляете, что стало бы с человечеством, если каждый, прочитавший эти тексты, воспримет их на свой личный счет, как если бы там описывалась его собственная жизнь? Небось, каждый второй возомнил бы себя не иначе как богом! Ан нет, не дано вам! Вам бы лучше следовало их воспринимать как ориентиры, которые выведут ваш разум на путь истины. Ну, скажите, что плохого в том, что самый ярый атеист, кричащий, что бога не существует, лишний раз прочтет пару строк о том, чтобы он поступал с людьми так, как он хочет, чтобы они поступали с ним. Или, может, скажете, что каждый безбожник способен дать своему сыну камень, когда тот просит хлеба? Ничего подобного! Приняв только этот единственный постулат, в тот самый миг безбожник становится самым искренним последователем Христа. Да если бы вся Библия состояла из одной единственной страницы, на которой было бы начертано всего лишь одно изречение «Возлюби ближнего, как самого себя», она бы нисколько не утратила своего смысла и назначения. Александр Николаевич (улыбается, затем вскрикивает). Хорошо, хорошо! С этим я согласен… да, нужно уважать своих ближних!… да, нужно их ценить! Но зачем нужен Он мне тогда? Зачем Он мне? (смотрит на Алексея Анатольевича.) Я что, по Его мнению глуп? Я что, не могу отличить правое от левого? Я – человек разумный. Я и так понимаю, что мне нужно и как должно поступать. Мне кажется в моем случае, Он – фигура абсолютно лишняя и даже ненужная. Пыль в глаза. Алексей Анатольевич. И откуда в вас только берется такая неприязнь к Христу? Ему же от вас практически ничего не нужно. Правое от левого вам, конечно, отличить просто. Вы попросту изначально сами для себя окрасили их в черный и белый цвет. Вам так легче и проще. Левое – черный. Правое – белый. Вам больше ничего и не нужно. И живете, живете, изо дня в день, и даже не подозреваете, что в вашем внутреннем мире в один прекрасный миг что-то изменилось, границы сместились. Однажды размежеванное вами белое давно уже почернело, а ваше недавнее левое перестало быть таковым, став правым. Но вы-то уверены! вы живете, вы даже другим стремитесь навязать свою точку зрения, выдавая ее за действительную и не требующую доказательств. Для вас это догма. Вы живете ее незыблемым гнетом. Вы даже боитесь задуматься над ее незыблемостью и оспорить. Для вас потерять ее власть над собой, значит, исчезнуть, кануть в небытие. Она вам опора, столп. Назовите это привычкой, стереотипом, как хотите. Но с другой стороны есть Он. Да, Он вас зовет лишь к искреннему состраданию и любви к ближнему… Но еще Он говорит вам, остановись, взгляни на свое правое, уж правое ли оно, а черное? Может, стало белым? А вы пытаетесь все время это опротестовать. Александр Николаевич (задумчиво). Хорошо, я поясню… Искренне?… Говорите… Вы не можете понять потому, что также искренне заблуждаетесь в Нем, как и пытаетесь уверовать в Него… Позвольте поинтересоваться, вы бы поверили пророку, предсказывающему свой вчерашний день? Уточняю – свой! Алексей Анатольевич (удивленно). Что это за пророк, который предсказывает свой, да еще и вчерашний день, он уже и так прошел, чего его предсказывать? Александр Николаевич. Нет, вы ответьте, вы поверили бы в его пророчества? Алексей Анатольевич. Предсказание минувшего? Нет, пророком мне его сложно назвать… Отвечаю: нет. Александр Николаевич. Хорошо… второй вопрос. Вы когда стрижете свои волосы, вам жаль их? Алексей Анатольевич (прищуривается одним глазом). Что-то вы темните… Нет, конечно. Чего их жалеть? Снова же отрастут… Александр Николаевич (встает, подходит к шкафу, начинает искать какие-то бумаги). Стало быть, не жаль вам их? И никаких угрызений совести по этому поводу вы испытывать не будете? Алексей Анатольевич. Странные у вас однако вопросы… ну, так и быть, нет. Не жаль и не будет. Александр Николаевич (достает из ящичка небольшую папку и возвращается к столу, продолжает стоять, что-то просматривает в бумагах). Тогда еще вам вопрос. Вам было бы страшно потерять свою жизнь, если вы вдруг стали бессмертным? Алексей Анатольевич (удивляется). Это как понимать? Александр Николаевич. А вот так и понимайте, насколько вам будет дорога собственная жизнь, если вы обрели бессмертие? Вас, скажем, убили, а вы, как ни в чем ни бывало, через пару минут встали бы невредимым и пошли дальше, мило улыбаясь тому, кто вас покалечил. Вот сколько может стоить ваша жизнь в таком случае? Да, кстати, то, что вы оживете, даже без всякого сомнения. Алексей Анатольевич. Ну, раз без всякого сомнения… Ну что же, думаю, мне не особенно страшно было бы умирать. Первый раз, конечно, страшновато было бы, с непривычки-то, а второй или там третий, то уже даже и совсем не страшно, может, даже и приятно! (Усмехнулся). Александр Николаевич. А если вы совершите преступление и суд приговорит вас к смертной казни, вам страшно будет умирать, если вы знаете и абсолютно уверены в своем бессмертии? Алексей Анатольевич. Какие-то глупые вопросы вы задаете, однако… нет, конечно, не страшно… вы же сами сказали, что без всякого сомнения… через пару минут снова жив… нет, не жалко и не страшно. Александр Николаевич. А вы вот так, пребывая на эшафоте, перед публикой смогли бы искренне умереть для них, да так, чтобы вам еще и поверили? Ради интереса, скажем, половина публики знает о ваших способностях, а другая нет. Алексей Анатольевич. Тут надо уже актерское дарование иметь… Вряд ли. Какая уж тут искренность? Чистой воды забава, для тех, кто знает. А для тех, кому сей факт не известен, тем уж точно будет казаться, что видят чудо! Наивное, но чудо! И поверят же! Таков человек! Александр Николаевич. Зато это буду самые искренние ваши последователи… Алексей Анатольевич. Что-то вы здесь нагородили и загнули в конец… И в чем связь между вашими вопросами? Никак не пойму… Алексей Анатольевич. Вы сами на свой вопрос и ответили, почему я не верю… Вы мне утверждаете, что, будучи бессмертным, отвергаете всякую искренность своей смерти, и вам не особенно-то и жаль будет расставаться с жизнью-то, и вы даже готовы разок-другой умереть, так, для забавы… А тех, кому не известна ваша чудесность, так это назовем, этих наивных вы уже готовы обманывать и даже, наверняка, придумали бы какую-нибудь легенду о своей вечной жизни. И таскали бы вы этот несчастный народец за собой, как слепых котят, подсовывая им в подходящий момент так нужную им правду… и говорили бы о вечном спасении… непременно бы говорили… и спасение ждало бы исключительно тех, кто достоин этого, конечно же. Вас бы умиляла собственная добродетель, которую вы обязательно поставили бы во главу угла. Потому как добротой можно купить любого человека. Он же верит в нее, надеется… Глупец… Только вот скажите мне, это честно было бы по отношению к ним? Алексей Анатольевич (сначала задумчиво, затем удивленно). Ну, знаете… с таким талантом к диалектике вам нужно идти в адвокаты самому дьяволу! Так вам не нравится то, что Он умер с сознанием того, что воскреснет? Алексей Анатольевич (спокойно). Да. Для меня не приемлемо такое положение. Как можно верить в Него, в Его искренность, если Он бессмертен? Где искренность сострадания? Да нет ее! Забава одним, заблуждение другим… Может, скажете, зато Он обеспечивает надеждой человека? А зачем она мне такая, если человек в Него искренне поверил, а для Него это не больше, чем трюк с хитрой уловкой? (Смотрит на Алексея Анатольевича). Алексей Анатольевич (уверенно, с небольшим возмущением). Везде-то вы уловки видите! Отбросьте вы все свои безосновательные догадки и просто попытайтесь поверить в Него так, как вам сердце подскажет, а не ваш возмущенный разум. Многие вопросы отпадут сами собой. Я думаю, вам сейчас необходим перерыв. Отдохните от ваших мыслей, а затем увидите, что вам легче на душе-то станет. Вы сами себя в угол загнали, это ваш разум вас подводит, мне так кажется. Посмотрите на Него один раз сердцем, а потом уже делайте выводы. (Вскакивает.) Вы же ничего не поняли! |
||
| Dicoy Свободен |
09-03-2007 - 02:48 в виде пьесы мне гораздо больше нравится  один момент : "Александр Николаевич (встает, подходит к шкафу, начинает искать какие-то бумаги). Стало быть, не жаль вам их? И никаких угрызений совести по этому поводу вы испытывать не будете? Алексей Анатольевич. Странные у вас однако вопросы… ну, так и быть, нет. Не жаль и не будет. Александр Николаевич (достает из ящичка небольшую папку и возвращается к столу, продолжает стоять, что-то просматривает в бумагах). Тогда еще вам вопрос. Вам было бы страшно потерять свою жизнь, если вы вдруг стали бессмертным?" как-то невежливо и непонятно к чему это  и вот еще интересно было бы узнать - есть ли в диалоге сторона автора и если да,то какая ?  Это сообщение отредактировал Dicoy - 09-03-2007 - 02:54 |
||
| finestra Свободен |
09-03-2007 - 20:38 Спасибо, что прочли. "и вот еще интересно было бы узнать - есть ли в диалоге сторона автора и если да,то какая ?" Сложный, однако, вопрос... По-своему эти две точки зрения правы. А.А - взгляд на вопрос с точки зрения чувств А.Н - взгляд с точки зрения разума Чему отдать предпочтение? А.Н. - мне почему-то ближе... но не отрицаю взглядов А.А. :)))) Кстати, разговор А.Н. со "свидетелем бог знает чего" - случай реальный, мой собственный опыт. "как-то невежливо и непонятно к чему это" Мне так не показалось, рабочий кабинет, полурабочая обстановка... мало ли что там происходит. Хотелось разбавить сюжет действием. Не все время же им чай пить :))) |
||
| finestra Свободен |
09-09-2007 - 19:08 Секснародный конкурсный рассказ. Немного подредактированный и в полной версии :))) Один день господина Бекетова Затяжной паровозный гудок известил пассажиров второго класса, что вскоре мучения от неудобных сидений и вагонной духоты закончатся и они, наконец, выйдут на долгожданный перрон. Господин Бекетов оторвал беспокойный взгляд от окна и повернулся к сидящему на-против молчаливому спутнику, спокойствие которого выдавало в нем человека привычного к странствиям и достаточно насмотревшегося на мелькающие пейзажи. Всю поездку он стара-тельно избегал общения и знакомства с другими пассажирами. На всякие попытки соседей заговорить с ним отвечал коротко и резко или читал, или, глядя в окно, курил, или, достав провизию из своего старого мешка, пил чай и закусывал. – И то правда! Волнительно приезжать в незнакомый город, вы не находите? – Бекетов, нек рассчитывая на ответ, в очередной раз попытался заговорить с неразговорчивым соседом. Незнакомец без всякого интереса выглянул в окно, посмотрел на приближающие шпили церквей, и, не отводя от них взгляда, скучно протянул: – Вы правы… Не бывали-с тут? – он посмотрел на горящие глаза Бекетова, которые утвердительно ответили на его вопрос. – О, вы многое потеряли, коли так! Город поистине прекрасен, – его невеселое лицо вдруг сменилось улыбкой, и он участно стал разглядывать собеседника, – а люди здесь какие! – Да люди-то они везде есть! – ответил Бекетов, – на то они и люди, чтобы везде быть… Он искренне обрадовался, что этот несловоохотливый господин, наконец-то, проявил какой-то интерес к окружающим и заговорил не с кем-нибудь, а именно с ним. – Так-то оно так, да только вот, сколько бы я ни ездил, нигде еще не встречал таких, осо-бенных… – незнакомец хитровато улыбнулся и, вмиг забыв о своем собеседнике, привстал и завертел головой, кого-то высматривая в собиравшейся толпе у выхода, в этот момент поезд начал тормозить и мужчина, не удержавшись, повалился на Бекетова, – …Ох, простите! Про-стите, ради бога…– торопливо принялся извиняться незнакомец. – Ничего, ничего… вы не ушиблись? – Нет, все в порядке… – Нам, наверное, тоже поближе надо бы… – предложил Бекетов, кивнув в сторону выходя-щих. Незнакомец резко встал и без всякого внимания к Бекетову спешно засобирался: – Да, идемте… скорее… а то после еще час у выхода толкаться будем… идемте же, – не дожидаясь ответа, он поспешил через вагон. Бекетов растерянно поглядел ему вслед и, чуть погодя, тоже направился к выходу, возле которого достаточно собралось таких же уставших и волнующихся пассажиров. Незнакомец, растолкав окружающих, добрался до самой двери и принялся о чем-то говорить с вагонным служителем. Эта скорая перемена его настроения Бекетову показалась странной, однако, в си-лу добродушного нрава и известной отчужденности его случайного знакомого не придал это-му факту особенного значения, ему лишь отчего-то захотелось узнать поболее об этой зага-дочной личности. Через несколько непомерно долгих минут Бекетов оказался на перроне, окончательно упус-тив из вида в разночинной толпе молчаливого спутника. Он перестал искать его и, отойдя в сторону от нескончаемого людского потока, остановился немного развеяться от утомительной духоты, одновременно раздумывая над тем, в какую сторону пойдет, как выйдет с вокзала, однако незнакомый город путал все мысли и, как мог, манил за собой гулом толпы, доносив-шимся цоканьем копыт и еще разными таинственными звуками… – Ну, что же вы стоите? – вдруг он услышал позади знакомый голос, – а я вас у выхода к вокзалу дожидаюсь… Вам, собственно, куда-с теперь? Бекетов обернулся и задумчиво ответил: – Мне?.. Честно признаться, я даже не знаю… Быть может, вы мне поможете, а то я ведь ни разу здесь не был. Мне нужно найти одного че-ловека, но я не знаю ни его адреса, ни фамилии, знаю только, что звать ее Евдокия Андреев-на… – Ах, вот оно что! По амурным делам вы, значит, сюда, – усмехнулся незнакомец. – О, нет! нет, что вы! Совсем не за этим… – засмущался Бекетов и затих, но уже через се-кунду собрался с духом и добавил: – Впрочем, вы правы. Она действительно хороша собой, и я совершенно не прочь приобресть ее симпатии… – Ей богу, вы презанятнейший человек! Можете мною располагать совершенно свободно, сударь, буду рад помочь в таком интереснейшем предприятии. Позвольте отрекомендоваться! – он угодливо вытянулся и, слегка наклонившись, протянул руку, – Терентий Федорович Го-лохватов! Из купцов. – Бекетов, Алексей Романович, – представился он и пожал руку, – студент. – Так вы полагаете, что разыщете ее… – Всенепременно! Иначе я перестану себя уважать. Знаете, самым случайным образом у меня оказалась ее вещь, которую я готов незамедлительно вернуть. Это и есть истинная при-чина моего приезда. – Чрезвычайно-с рад нашему знакомству! – воскликнул Голохватов, – теперь, значит, од-ним добрым делом на свете больше станет. Вы, может, даже своим поступком первый разо-блачите эту странную трагедию всеобщего неверия в добро. – Отчего же странную? – изумился Бекетов, – по-моему, даже наоборот, здесь все ясно и просто: причина ведь эта в чрезмерном самолюбии и боязни осуждения своей добродетели… Да-да, как бы это странно ни казалось, но зачастую люди боятся быть добрыми только из-за того, что их могут принять за людей необыкновенных. Им страшно стать не такими, как все. Но ведь это крайнее заблуждение! – О, да! Да!… Именно страшно! Я бы сказал даже, что боятся своей доброты, как черти ла-дана, но вы же не такой, вы не страшитесь, вы – исключение. Ох, какое любопытное дело мо-жет из этого выйти! Располагайте моей персоной совершенно! Идемте же! – Голохватов сует-ливо обошел Бекетова, ухватил за рукав и потянул вниз по лестнице к выходу в город, – ско-рей! к началу знатных дел!… – Исключение? – удивился Бекетов, спустившись, – да нет же! Обыкновение. Я самое на-стоящее обыкновение! А та трагедия как на ладони. Ведь все кругом уверены, что ничего из-менить невозможно! Но стоит приглядеться, то беда легко обнаруживается в одной дурной стороне общественной жизни: всякий имеет склонность больше рассуждать, ничего притом не делая и пребывая в извечной нерешительности, доведенной до нравственной дряблости. – Бекетов остановился и, отведя глаза, задумчиво продолжил: – Оттого и я, наверное, вам пред-ставляюсь исключением… Но душа-то у всякого есть, всякий к добру стремится. Невозможно такого, чтобы не стремился… – Душа – вот болезнь! – усмехнулся Голохватов и вытянул руку в сторону невысокого бе-ло-желтого дома на другой стороне улицы, – нам туда, начнем с адресного стола, наверняка смогут помочь, у меня там чиновник знакомый есть, так к нему надо сразу… Этот отыщет!.. А вы, сударь, по собственному уму философствуете или так, чужие измышления отстаиваете? – Вот это вы очень верно заметили! – воскликнул Бекетов, нисколько не обратив внимания на здание и совершенно позабыв об истинной цели приезда. Его ум теперь больше занимала беседа с этим странным человеком, ему показалось, что вот уже целый месяц как он ни с кем не говорил и теперь, наконец-то, представилась такая возможность, – человеку очень полезно иногда отстаивать чужие измышления! Именно чужие! Я бы даже по приговору суда иным назначал как меру отстаивание чужих мыслей! Ведь прежде, чем сможешь познать и постиг-нуть ценность своей мысли, необходимо четко осознавать идеи других, и вот когда сам нау-чишься их опровергать или доказывать, тогда и у тебя самого появятся похожие измышле-ния… к сожалению, я пока не настолько силен и уверен в собственном разуме и зачастую го-ворю больше чужими словами… – Так ведь тут, милостивый государь, в первую очередь необходимо определить, какие это слова и мысли. У нас же зачастую говорят совершенно не то, что думают, и поступают не так, как говорят… Оттого и никому верить нельзя! – Верить нельзя, да нужно! Эх! – воскликнул Бекетов, – если бы у нас каждый верил в ближнего как в самого себя, если бы всякий в доброту чужую хоть немного уверовал… – Это… – прервал его Голохватов, – я раз тоже книгу читал. Была у меня одна книжечка, так я там вычитал. Читать ее, скажу вам, не больно-то интересно было, но я помучил себя, а когда дошел до этих слов, то дальше бросил, не стал изводить свою душу, а то мало ли автор еще решит воспротивиться своему мнению, я лучше с таким останусь, мне с таким проще, и даже чем-то приятнее. А знаете, откуда вся доброта происходит? О! Те слова я запомнил, я даже не премину их высказать при удобном случае. Ну, так знайте, вся доброта у нас оттого, что русский человек завсегда мыслителем пребывает и от всех его светлых мыслей душа у него чуткой становится, и вот за все то время, что он размышлял о судьбе мирозданья, она у него стала шире самой истины! Каково, а?! – Ох, как же это автор верно подметил! Вот вы это сказали, и мне сейчас кажется, что я и сам так думал… Истинная правда! Да ежели к русскому человеку приглядеться, так и вовсе окажется, что одна его душа по площади равна каким-нибудь ста французским или тремстам английским. Эвона, широта какая! Душа его ко всякой мелочи так и внемлет, все-то страдали-ца всесветная желает правильно видеть и понимать. – О! Вы очень наблюдательны, молодой человек… или снова чужие идеи?.. И что же, у вас до сих пор не было повода разочароваться в человеке? Вы еще и сейчас в него верите?.. А то ведь у нас иной за ту мелочь, порой, и каждую подлость принимает, а это, сами знаете… ума-ление себя по отношению к предметам недостойным называется низостью и есть дело без-нравственное … Ах, эта душа! Она все оправдает, скажете вы… – воскликнул Голохватов и покачал головой, – нет, коли душа в тебе есть, ты не сможешь страдать наполовину, невоз-можно печалиться на одну десятую. И вот! Вот здесь-то, может, и скрыт главный подвох, а? Добрый человек он ведь забывает о всякой цели и завсегда поступает согласно сиюминутному чувству. – Но цель-то всегда у него одна… В жизни Любовь главное, ибо из Любви той вера родит-ся и вся культура духа. Всякий наш человек более всего верует, что «Бог есть Любовь». Отто-го он и велик среди прочих народов, что без всякого Бога прожить способен, потому как сам Бог и есть! – Смешно, право! – засмеялся Голохватов, – посмотрел бы я на вас, когда бы вы своего бога в темном переулке с револьвером повстречали. Тут уж верно перепугались бы до смер-ти… – Голохватов закривлялся и закоробился, стал хихикать и потирать руки, – между про-чим, совершенно напрасно страшились, совершенно! скажу я вам… Он же хотя и с револьве-ром, но по сути своей добр, искренен и богобоязнен. Сущий ангел. О, я даже вам больше того скажу! Я вам скажу, в чем его широта души заключена. Ваш бог из подворотни, приняв смертный грех на душу, после в церковь пойдет, обязательно пойдет, и даже свечку поставит за упокой невинной души. Быть может, и не одну. И раскаиваться в содеянном будет! И про-щенья просить у мира станет! И заречется искренне! Непременно искренне, потому как доб-рейшей души человек! Он же в молитвах лоб разобьет. Оттого и спасен будет. Вот он, тайник души с одобрением и осуждением всякого поступка… |
||
| finestra Свободен |
09-09-2007 - 19:09 ===> – Все равно верю! Я верю в человека! Посмотрите, мы же совершенно разуверились в доб-ре. Как часто мы непритворно удивляемся и не доверяем добрым поступкам. Мы потеряли и растоптали веру в доброго человека, и дошли уже до того, что готовы поступиться высшей верой в Добро. Всякое нечаянное доброе дело нам представляется не иначе покушением на собственную, умышленно сотворенную веру в добро, а вознамерившегося содеять искренний поступок, совершенно не задумываясь, причисляем к злодеям. Нам даже на секунду страшно представить, что человек может совершить добрый поступок не из потребности его сделать, а лишь из собственного желания, по своему волеизъявлению… Вот и вы пытаетесь мне дока-зать, что я поступаю вопреки истинным чувствам, вы предлагаете мне сдаться, отступить, да-же не попытавшись изменить себя, совершив настоящий поступок… Голохватов остановился и с удивлением посмотрел на Бекетова: – Ну, а в меня вы можете поверить? В мою искренность? Что если я своими речами обмануть вас желаю, может, я спо-собен на низость и сейчас в какой-нибудь подворотне у вас заберу последнее? – Но почему я в вас не должен верить? – удивился Бекетов, – вы же сейчас оговариваете се-бя, нарочно… Но зачем? Вы добрый человек, потому как во всяком гораздо более добра, чем снаружи кажется, должно лишь приглядеться. Ведь каким бы злым ни был человек, все равно он умеет давать доброе. Вы, как и прочие, более всего веруете, что «Бог есть Любовь». – Только что-то слабо верится мне в то обстоятельство. Но как бы мне хотелось верить в это обстоятельство! Человек он же завистлив. Давать-то, может, и умеет, а пользоваться своей добродетелью ему вечно что-то мешает… Нет, все-таки гадкое он существо! Более всего про-чего в жизни человек ненавидит счастье другого. Нет для него большей радости, чем растоп-тать всякий отблеск ему недоступного счастья, точно ему этим мизерным светом глаза слепит. Ему во сто крат легче полюбить того, кто его самого ненавидит, нежели того, кто его любит. Вот они, плоды чувственной веры! Развратили человека великодушием… Кроме того, я не могу быть добрым, у меня есть цель в жизни, а задушевные люди – это не личности, ибо они полностью отдаются чувству, а чувство не знает цели. – Но вы! Вот вам же это самое убеждение и мешает взглянуть на себя по-другому, вы же его принимаете за свою умышленную веру. Сами выдумали и сами же принимаете! – Бекетов остановился посреди дороги, никого вокруг не замечая и полностью отдавшись мыслям, кото-рые исходили из самых потаенных уголков его души. Голохватов тоже остановился и с ис-кренним интересом уставился на собеседника, – но ведь Бог есть Любовь, и любить – значит, быть обреченным на страдание и быть убежденным, что страдания непременно ожидают. Пропустишь случай пострадать или уклонишься от него, никогда уже не поправишь дела. И изменить тут ничего невозможно, потому как иначе любовь станет чем-то другим, а не любо-вью. Нет, это все вечность и надуманная человеком нравственность расправляются с людьми. Укрывшись за иллюзорными понятиями вечности и нравственности, человечество отменило Христа. Но им! Им же вопреки, их собственной надуманной вере вопреки, их все же необхо-димо оправдать, не суть важно, чем, главное показать человеку, что есть свет, есть надежда, оправдайте его хотя бы тем, что у него есть намерения, есть стремление стать лучше… Да и вы сейчас сами это доказываете, искренне помогая совершенно незнакомому человеку, мне… – За намерения?! Ох! Как же это по-русски! – воскликнул Голохватов и взмахнул руками, –Черт его возьми! Нет, вы только посмотрите! Ох! Как же вы правы! Какая великолепная мысль! Наш-то мученик завсегда согласен идти на мучения не ради них самих, а лишь из по-требности собственной веры! Хотя, мне кажется, он и сам, порой, не подозревает, что искрен-не и свято верит во что-то… А бывает, иной веру Христову отвергает, и тут же свое неверие за святость принимает! – Да, но ежели вы вопреки всему надуманному еще хотите оставаться со Христом и стра-дать, значит, вы и сами на что-то способны! Только развитый ум, соединенный с высокой со-вестливостью, послужит оправданием вашей цели. Вот, вам тот идеал, к которому нужно стремиться! – Хороша ваша мысль! Так ведь все равно не годна! если я каждый раз буду добрым, то ни-когда не смогу достичь своей жизненной цели, хоть однажды, но я непременно должен буду свернуть с пути, и сверну! я непременно уйду в сторону… потому как, прежде чем человек сможет достигнуть совмещения этих поистине бесценных качеств, ему еще нужно научиться всецело понимать и различать эти две силы. Иначе верх одной из них, в конце концов, унич-тожит самого человека… – Не понимаю вас… Как можно честному человеку переступить через совесть? Неужели вы способны перешагнуть через себя, поступиться своим нравственным самосознанием? Или вы полагаете, что наверняка искоренили чувство стыда и подавили в себе любые начала морали?.. – Эх, Алексей Романович… – Голохватов вдруг остановился и задумался, с его лица исчезла улыбка, и он стал серьезным, точно снова ехал в переполненном вагоне и смотрел на опостывшие до неимоверности пейзажи. Он постоял еще несколько мгновений, будто бы собираясь с очень важными и одновременно тревожными мыслями, затем посмотрел на Бекетова и продолжил: – …чтобы быть добрым необходимо к тому возможность иметь. Вы знаете, я никогда об этом не задумывался. Так ведь разве тут есть время думать, когда жизнь вся дурная и неправильная, и мне, живущему этой жизнью, нельзя сделать ни одного доброго поступка, не нарушив своего привычного течения жизни. Не любите мира, ни того, что в мире – вот моя вера! Мой внутренний голос каждодневно и ежеминутно твердит одно лишь: себя возлюби! Потому как не ты сам виноват в своей жизни нескладной!.. А как примешь этот факт, так тут и наступает полная жизнь и яркое счастье, быть может, это страшная жизнь, дьявольское счастье, но твоя жизнь и твое счастье… – Да неужто вы ни разу не имели возможности быть добрым? Путь к себе начинается с крохотных изъявлений прекрасного, и непременно нужно идти неспешно, ступеньками, по-степенно подниматься ради самого прекрасного, от одного к другому, вначале вам нужно уз-нать о прекрасном, после чего сможете понять, что есть вам прекрасное, и только тогда вы, наконец, будете готовы к тому, чтобы в полную меру познать и вкусить самую сущность Пре-красного! Вот и идите, одна жертва с вашей стороны это, конечно, еще не подвиг, это лишь первый шаг вашего подвига во имя Любви. Первый шаг… и вы способны его совершить! – Разве можно от человека требовать жертвы во благо всего мира или хотя бы для его соб-ственного счастья, если он более всего уверен в его невозможность? Вы же меня совершенно не знаете, а полагаете, что встретили на пути саму добродетель… – Голохватов замолчал, вдохнул полную грудь и замер на мгновение, после короткой паузы он отвел глаза вниз и ви-новато признался: – Хороший вы человек, Алексей Романович, да я вот плохой… я пошутить над вами хотел, поначалу вас за провинциального простака принял… впрочем, нет, тут дело гораздо хуже. Вы знаете, а я ведь украл ваш кошелек… еще в поезде… и теперь мне, право, совестно за свой поступок… я и раньше крал, и крал бессовестно, а теперь впервые… я даже не знаю, зачем с вами пошел, хотел, наверно, чтобы вы на меня не подумали… низок, низок… – И все равно я вам верю, в доброту вашу… Вот вы же свой поступок умышленно совер-шили… – Бекетов смотрел на Голохватова с таким видом, точно его нисколько не взволновало это откровение, – знаю, что умышленно, и хорошо! Очень даже хорошо! Потому как вы эту умышленность способны изжить… – продолжил он очень серьезно и глубоко заинтересованно, – вы только верить в себя начните и тут же вы ото сна своего отойдете. Да и нельзя же вот так, в одночасье, отстать от вашей привычки. Ведь это невозможно. Что же делать? Лучше всего оставим на собственную совесть вашу, как вы думаете? – Голохватов молчал. – Нет, нет! Не говорите… вы сами все поймете… вы хороший человек… Вы лучше проводите меня к знакомому чиновнику, мне… ах, боже, нет! это нам нужно вернуть чужую вещь, НАМ нужно, вы понимаете?… Идемте! |