Новости о Сирии и других странах Ближнего Востока

— Владислав, когда в начале декабря 2015 года мы встречались с вами, ход сирийской кампании вызывал у многих в России серьезные опасения. Напомню, что 24 ноября 2015 года российский бомбардировщик Су-24М был сбит турецким истребителем F-16. Экспертное сообщество живо обсуждало возможность, как минимум, закрытия Анкарой черноморских проливов, а как максимум — начала очередной русско-турецкой войны. Вы предположили тогда, что большой заинтересованности в войне с Россией у Турции нет. В конечном итоге, вы оказались правы. Эрдоган не только не пошел на дальнейшее обострение отношений с Москвой, но, напротив, сделал все, чтобы эти отношения реанимировать. Правы вы оказались и тогда, когда утверждали, что рецидива с новой «Сушкой», сбитой турками, в Сирии не будет.

— Рад, что вы это помните.

— Напомню, однако, ваш тезис, который в декабре 2016 года вызывает вопросы не меньшие, чем в декабре 2015-го. Год назад вы объявили, что Россия воюет в Сирии за то, чтобы завести войну в тупик. Процитирую дословно: «На изменение ситуации можно было рассчитывать, только добомбив отнюдь не единую внутри себя коалицию антиасадовских сил до раскола. Чтобы кто-то побежал спасаться за границы Сирии, кто-то объявил о своем нейтралитете, а кто-то повернул оружие против ИГ и «Ан-Нусры». Война зашла бы в тупик, с которым можно было бы уже не торопясь разбираться». После того как Башар Асад с помощью российских ВКС почти подавил последние очаги сопротивления джихадистов в Алеппо — мы по-прежнему воюем в Сирии за тупик? Или события 2016 года эту доминанту все же изменили?

— Нет, не изменили. Давайте вспомним, что имелось в виду под тупиком. В данном конкретном случае тупик — это осознание всеми сторонами конфликта на территории Сирии невозможности достижения своих целей исключительно военным путем. Это ясное понимание, что в одиночку эту войну не закончить, и вывод о необходимости перехода от стрельбы к каким-то договоренностям с оппонентами. По целому комплексу причин, в текущий момент такой тупик для нас становится куда более достижимым, чем раньше.

— В силу результатов военного вмешательства России?

— Да. И еще по многим. В том числе, и в силу появления в Белом доме Дональда Трампа.

— Мне кажется, у нас крайне преувеличивают позитивность для России победы Трампа.

— К Трампу можно относиться по-разному. И, конечно, пока это «кот в мешке». Но его договороспособность по отношению к России все же куда как выше, чем у Барака Обамы. Он не несет в себе «ген противостояния», как предыдущая команда, нет в нем и «гена превосходства», связанного с победой в «Холодной войне». Тем более, Трамп уже дал понять, что, с его точки зрения, «Исламское государств» (террористическая организация, запрещенная в РФ) — это однозначное зло, с которым следует бороться. Таким образом, у России и США появляется общий противник, а значит, появляются и основания для того, чтобы сесть за стол переговоров и договариваться о будущем с учетом обоюдных интересов.

— Что, по-вашему, позволило Асаду к исходу 2016 году обрушить оборону своих противников в Алеппо? Понятно, что колоссальную роль сыграла помощь России, но хотелось бы услышать от вас какие-то подробности, а не рассуждения общего характера.

— Если вы хотите подробностей, то начать придется издалека. Как отмечали очень многие члены экспертного сообщества, следившие за ситуацией в Сирии, армия Асада к исходу третьего года непрерывных боев находилась, мягко говоря, не в лучшем состоянии. Она была измотана и деморализована. Ее сопротивление начало носить очаговый характер. Национальные отряды стали разбегаться по своим анклавам. Ополченцы и различные добровольческие формирования отказывались воевать за пределами своих агломераций. Большие понесенные потери, материальные и человеческие, привели к тому, что боеспособность Сирийской арабской армии была практически исчерпана. Ее командованию приходилось оперировать уже не дивизиями или бригадами, а, де-факто, немногочисленными сводными боевыми группами.

— Было ли у наших военных к моменту начала участия ВКС РФ в сирийской кампании понимание того, в каком плачевном состоянии находится правительственная армия Сирии?

— Будем честными, полной объективной картины деградации вооруженных сил САР у нас не имелось, это следует признать. Поэтому, когда мы пришли в Сирию, то были, конечно, чрезвычайно удивлены увиденным. В итоге, даже если кто-то из нашего руководства и мечтал о блицкриге в Сирии, то очень скоро стало понятно, что этот блицкриг оказался невозможен. Для этого нужно было входить туда года на полтора–два раньше. Время было упущено. В итоге мы оказались в очень непростой ситуации. Мы превратились в участников почти проигранной войны, причем на стороне тех, кто терпел военное поражение. И стало ясно, что ситуацию как-то надо исправлять, потому что мы уже в Сирию влезли. На карту был поставлен не только наш престиж как военной державы, но и вообще наши интересы на Ближнем Востоке. Плюс — впереди маячила перспектива стать следующей целью джихадистского вторжения.

— Дать задний ход было уже нельзя?

— Конечно, нельзя. Весь мир наблюдал за нашими действиями, и очень многие жаждали нашего поражения, остановки России после победного марша предыдущих двух лет. Поэтому задачей №1 стало восстановление боеспособности сирийской армии. Формирование из ее осколков хоть какого-то подобия армейских подразделений, их доукомплектование техникой, вооружением, людьми. Второй задачей стало восстановление нормального боевого управления — следовало заставить проасадовские вооруженные формирования действовать по единому плану. И, надо сказать, тут мы сразу столкнулись с противодействием самих сирийских военных.

— Они не хотели воевать?

— Хотели, но по-своему. За предыдущие три года очень многие сирийские генералы и полковники превратились в типично арабских феодалов со всеми вытекающими из этого последствиями. Каждый получал свое финансирование. Каждый сам добывал себе технику, вооружение, боеприпасы, провизию и т. д. Все это приводило к тому, что никто из этих офицеров не горел желанием воевать по единому, спущенному «сверху» плану, и подчиняться. Более того, мало кто горел желанием помогать своим же сослуживцам, чтобы они, не дай Аллах, не поднялись выше по иерархической лестнице. Некоторые вообще вступили в сепаратные переговоры с исламистами, мечтая выгодно «продать» свою лояльность в обмен на высокое место в победившей исламистской администрации. Сирийское командование, включая ближайшее окружение Асада, совершенно не желало принимать наших военных советников как равных себе.

— И со всем этим «хозяйством» России пришлось считаться?

— Поначалу мы игнорировали это, надеясь, что массированная российская военно-техническая помощь компенсирует указанные недостатки ВС САР и приведет в чувство сирийское командование. Мы очень бодро взялись за дело, организовав наступление на Пальмиру, и достигли тут успехов, но на всех остальных направлениях ситуация стала на глазах «проседать». Началась кошачья игра — бег за своим хвостом. В одном месте мы наступали, в другом боевики тут же отбивали занятые перед этим районы. В общем, неудачи быстро дали понять, что без масштабной реорганизации армии Асада, без решения проблем управляемости этой армии не обойтись. Сирийцы откровенно стремились использовать нас как некую силу, которой можно управлять в своих интересах. Так, чтобы ситуацией в целом рулил Дамаск, а мы за него решали частные вопросы. Весна–лето 2016 года прошли в напряженном выяснении отношений.

— Решался вопрос, кто самый главный парень на деревне?

— Примерно так. Дамаск, играя на противоречиях между нами, иранцами и другими интересантами, среди которых, кстати, были и китайцы, активно пытался сохранить за собой роль «рулевого». Но к началу лета, потерпев несколько болезненных поражений и даже начав отступать на ряде участков фронта, Дамаск стал более сговорчивым. Еще одним доводом стало то, что в России прежняя радостная эйфория в отношении сирийской кампании начала сменяться определенным скепсисом. Общество все чаще задавало вопрос, что мы делаем в Сирии и почему ситуация там не меняется? И Москва очень жестко поставила эти вопросы перед сирийским руководством. Только после этого позиция сирийцев начала меняться, ситуация сдвинулась с места. Но до сих пор нельзя сказать, что отношения в военном руководстве идеальные. Все эти месяцы шла работа по восстановлению боеспособности сирийских войск. Российские советники на полигонах обучали сирийцев, комплектовали батальонные группы. За эти месяцы нам удалось сформировать более-менее боеспособные батальонные группы и начать формирование из них бригад.

— Почему не дивизий или корпусов?

— Этому препятствует отчаянная нехватка личного состава, которая проистекает не только из понесенных армией потерь, но и из добровольческой, в своей основе, системы комплектования ВС Сирии. Так или иначе, но нам удалось создать несколько небольших группировок в составе трех–четырех легких сирийских бригад и артиллерийских групп. Пусть не полного состава, пусть без полного комплекта положенной по штату бронетехники и артиллерии, но, тем не менее, эти формирования уже действительно были боеспособны. Собственно, именно эти формирования стабилизировали фронт под Пальмирой. Они же позволили перейти к успешным наступательным действиям в районе Алеппо. Таким образом, созданные нами новые сирийские формирования — это главная причина успехов Асада в Алеппо. Главная, но не единственная.

— Что вы имеете в виду?

— Слагаемых успеха Асада в Алеппо несколько. Главное — это окружение и длительная изоляция боевиков в Восточном Алеппо, лишившее их возможности получать подкрепления и боеприпасы. Второе — энергичное военное руководство, как мы теперь знаем, смешанного сирийско-российского штаба, который смог не только замкнуть кольцо, имея очень ограниченное количество войск, но и отразить два масштабных контрнаступления джихадистов, пытавшихся деблокировать «котел» и восстановить контроль над городом. Третье — это то, что гражданского населения в занятых исламистами городских кварталах оказалось намного меньше, чем ожидалось. Это заметно облегчило решение столь болезненной, с многих точек зрения, проблемы, как наступление в плотной городской застройке. Удалось избежать больших жертв среди мирного населения. Несомненным плюсом было и то, что в Алеппо сирийское руководство смогло найти общий язык с курдами, и курдские кварталы стали опорной стенкой «котла».

— Да, это серьезные преимущества.

— Как следствие всего этого, с сентября по декабрь боеспособность тех, кто засел в городе, постоянно снижалась, их моральное состояние деградировало. А потом поднакопившие резервы сирийцы перешли в наступление. Оборона внутри «котла» начал распадаться. Боевики побежали, бросая позиции и вооружение. Наблюдая за тем, как методично ломалась оборона боевиков в Алеппо, как она уверенно нарезалась «ломтями» и утилизировалась, я с гордостью видел в этом нашу военную школу. Ощущалось твердое руководство со стороны российских военных советников. И как жаль, что один из авторов этой победы, полковник Руслан Галицкий, погиб смертью храбрых, не дожив всего нескольких дней до победы…

— Начальник Главного оперативного управления Генштаба ВС РФ генерал-лейтенант Сергей Рудской объявил, что сирийская армия контролирует уже более 90% территории Алеппо. Конечно, это вызывает эйфорию. Многим сейчас кажется, что исламистам осталось держаться в южных кварталах города считанные часы. При этом упускается из виду, что, по мере отступления боевиков, их боевые порядки уплотняются. Держать оборону остаются те, кто не сдался, кто отказался уехать в Идлиб, то есть самые непримиримые… Сколько, по-вашему, времени уйдет у проасадовских сил на то, чтобы закончить освобождение Алеппо? Успеют ли Дамаск и Москва управиться с этим до назначенной на 20 января 2017 года инаугурации Трампа?

— Боевики в Алеппо обречены, если только в самое ближайшее время «Джабхат ан-Нусра» (террористическая организация, запрещенная в РФ) или ИГ не нанесут сильный удар по позициям войск Асада. Но, зная потери, которые понесли боевики за последние три месяца под стенами Алеппо и в других регионах от ударов ВС САР и ВКС РФ, я сильно сомневаюсь в их способности эффективно наступать в районе Алеппо. Наступательный потенциал «Ан-Нусры» очень сильно подорван. ИГ вынуждено вести сражения не на два, а на три фронта: в Сирии, Ираке и на границе с Турцией против курдов. Не думаю, что у исламистов есть возможность в ближайший месяц как-то изменить расстановку сил в Алеппо. Таким образом, участь окруженных в Алеппо можно считать решенной. Весь вопрос только во времени.

— Если, а точнее, когда Алеппо падет, это будет, безусловно, не конец войны.

— Более того, впереди еще много боев. Например, сегодняшний кризис под Пальмирой. Почему он возник? Ответ очевиден. Еще месяц назад, как только американцы с союзниками начали штурмовать Мосул, пошла информация (и я об этом несколько раз писал!), что никакого штурма в реале нет. Есть медленное выдавливание боевиков в Сирию, сепаратные переговоры с ними и открытие по ночам коридоров для их выхода с техникой и тяжелым вооружением. И вот теперь джихадисты сделали то, о чем предупреждали, — нанесли удар по Пальмире. Пока не ясно, насколько далеко они смогут продвинуться. Не думаю, что это будет стратегическое наступление, — скорее, локальный удар. То, что мы наблюдаем сейчас под Пальмирой, это явный показатель — праздновать победу еще очень рано.

— Исходя из вашего вывода о локальном характере успеха ИГ под Пальмирой, можно предположить, что как-то кардинально он ход сирийской кампании не изменит. По крайней мере, тех боевиков, которые еще отбиваются в Алеппо, это наступление «Исламского государства» не спасет.

— Для сирийской войны победа над исламистами в Алеппо будет иметь то же самое значение, какое имела для Великой Отечественной победа над нацистами в Сталинграде.

— Иными словами, освобождение Алеппо будет началом коренного перелома?

— Именно так. Победа в Алеппо сделает совершенно очевидным то, что победное шествие по Востоку джихадистов закончилось. Легенда о непобедимом ИГ развеяна как дым. И черный флаг уже не взовьется над святыней арабского мира — Дамаском. Победа в Алеппо станет страшным ударом по всему саудовскому проекту «ваххабизации» Ближнего Востока под своим протекторатом. Возвращаясь же к возможным срокам окончательного освобождения Алеппо, отвечу так. Если сохранится наблюдаемая сейчас динамика и не случится еще какого-либо форс-мажора, то судьба Алеппо, по моему мнению, будет решена еще до Нового года. Очевидно, что сил и возможностей длительно сопротивляться у боевиков в городе больше нет.

— Как, с вашей точки зрения, будут развиваться события в Сирии после окончания боев в Алеппо? Возможен ли в ближайшей перспективе победный марш Асада, например, на Ракку?

— Я думаю, что после Алеппо наступит оперативная пауза. Если результат текущих боев за Пальмиру окажется неблагоприятным, то Пальмиру, конечно, будут возвращать. Но на остальных направлениях активность ВС САР уменьшится. Объясню почему. Сирийской армии потребуется пополнение людьми, техникой и вооружением, начнется перегруппировка. Насколько я знаю, еще недели три тому назад для этого в ВС САР началось формирование нового оперативно-тактического соединения. Надо будет организовать зачистку освобожденного города. Нужно будет укрепить новую линию фронта. Поэтому я не думаю, что в ближайшие три–четыре недели начнется наступление на Ракку.

— Тем более что еще не решен окончательно вопрос с Пальмирой.

— Конечно. Кстати, кроме военных аспектов освобождения Алеппо, есть еще и политические. Они последуют в виде неких дипломатических действий. Начнется новый передел сфер влияния. Предыдущий передел оформлялся четыре года назад, когда саудиты, катарцы и турки, условно выражаясь, взяли ножницы и поделили карту Сирии. Турки забирали себе северные районы, которыми они окончательно изолировали бы курдов. Курды оказались перед выбором: признать власть турок или исчезнуть под катком ИГ. Катар получал пути для газопроводов в Европу. Саудиты же получали возможность поднять над Дамаском черный флаг, тем самым легализовав в глазах арабов квазигосударство ИГ, ко-спонсорами и бенефициарами которого саудиты являлись и являются.