Подарочек

Недавние социологические вопросы выявили, что большинство петербуржцев якобы выступают против передачи Исаакиевского собора под управление Русской Православной Церкви. Требуется разобраться, откуда возникает иллюзия, что противники передачи консолидированы, правы и подобны легиону, а сторонники передачи напротив неискренны, разобщены и малочисленны.

Прежде всего, мне не хотелось бы повторять лукавую формулировку «Сторонники передачи Храма». Нет никаких сторонников передачи Храма, есть православные люди. Если человек принимает на себя подвиг православной веры, у него не возникает вопроса правильности или неправильности, законности или незаконности аргументов. Православное сознание естественным образом вбирает в себя противоречия, признавая их, ощущая за этой очередной трещиной мироздания свет Господнего откровения, которое единственное склеивает части разваливающегося мира. В то время как «Противники передачи Храма Церкви» - формулировка верная, поскольку она базируется на единственном свойстве, единственной правде, той, что исходя из понятий христианства, есть обычная ересь. То есть ересь – это когда нечто одно, по одну сторону разлома, означается истинным, а другое назначается вражеским, противным, чему требуется сопротивляться, что требуется побеждать всеми возможными методами. Это часто служит основой партийности. И мы видим, как народное возмущение легко канализируется в политическое движение, либо попросту реформаторство, а еще проще, иными словами – сектантство.

Так естественное стремление граждан к честности и требования зеркальной честности от светской власти превращается в создание партии свидетелей единственной истины и единственной правды. Последний раз это было в 2011-2012 годах в Москве, когда под лозунгом этой единственной и непререкаемой «правды» внешние силы руками столичных жителей пытались сломать основы российской государственности. Это же наблюдается и сейчас, когда вновь появляется «единственная правда», и этой правдой бьют по православию, как цементирующей силе русского общества.

Можно, конечно воспринимать происходящее как прямое столкновение иррационального и рационального, противоречие исторического и экстатического сознания. Но вернее было бы за нынешними страстями по Исаакию, разглядеть скрытую до сей поры работу общественного иммунитета, того, что не позволяет стороннему влиянию внедриться в организм нации.

Новых аргументов в этом споре не будет. От количества приведенных «за» или «против», позиция противной стороны не изменится. Это пример антиномии, противоречия непреодолимого, а только переживаемого. У верующего человека есть ключ к такому переживанию, потому сердце его находится в покое, в то время, как человек неверующий или человек, вера которого слаба, от подобного испытывает небывалые страдания, ощущая на себе всю несправедливость мира. И это ощущение несправедливости сторонними силами собирается в таран, предназначенный основам русской государственности и возможно, что даже прежде того - основам нравственности.

Пусть это был бы только гуманитарный спор, светская дискуссия о религии, - скорее нашлись бы точки соприкосновения, был бы достигнут общественный компромисс, принятый на взаимном уважении и взаимном ощущении единого движения вперёд. Увы, внутрь внешне благополучной общности людей, пойманных на прекрасных чувствах любви к своему городу, внедрено нечто тёмное, витальное, почти хтоническое. Тому подтверждение, что каждое третье высказывание в публичной сетевой полемике - это яростная хула на Церковь, сведённой в репликах к аббревиатуре РПЦ или глумливая фамильярность к Патриарху, которого никак иначе, как по светской фамилии или даже по первой букве фамилии называть среди «противников передачи» не принято. Все, кто думает иначе и поступает согласно совести, а не согласно сектантской трактовки закона или пуще того сектантской трактовки истории, определены мракобесами, сравниваются с «человеко-псами», с Шариковыми. Для таких подбираются соответствующие цитаты из новых апокрифов, которыми вдруг по прихоти сектантов назначаются книги прекрасных русских писателей, например Михаила Булгакова, Сергея Довлатова или, что вовсе неожиданно, Дмитрия Горчева.

Таким образом, вычленяется, собирается и пестуется коллективно-бессознательное светлое »МЫ«, причастные к которому это интеллигентные, образованные, ироничные, чистопородные люди. И ему противопоставлено коллективное «ОНИ», в котором всё зло мира, сиречь «грядущий хам».

Эти «ОНИ» в риторике, а пуще того, в сознании коллективного «МЫ», до сих пор на вышках с автоматами и «ОНИ» же в спецраспределителях, в Куршавеле, на Лубянке, в заградотрядах, захватывают Крым и кричат «распни!» Собирательный образ зла, использующий хрестоматийные клише интеллигентских фобий для всего, что не «МЫ». Если не «МЫ», то длинный список, в котором окажутся Гитлер, Сталин, Смердяков, Геббельс, доктор Менгеле, Екатерина Фурцева, профессор Мориарти и Саддам Хусейн. Там же, для тех, кто помнит, Пол Пот, Чан Кай Ши, а для остальных что попроще, персонажи сказок вроде тех «имя которого произносить нельзя». Да-да, они на противной стороне, уже построились свиньёй и идут на открытый всем ветрам «надежды маленький оркестрик».

Горько видеть, как в хуле той вопиет обида недолюбленных чад, обида христиан выпавших из лона Церкви, полных страдания и экзистенциального ужаса. В этом беда и боль для каждого православного, повод для молитвы о заблудших душах, повод присмотреться к себе самим.

Как произошло, что многие мои соотечественники оказались сбиты столку, обмануты и мобилизованы со светлыми лицами под знамёна раскола общества?

Ещё в сорок девятом году, после окончания второй мировой войны, в то время, когда устанавливался новый миропорядок, Иван Ильин в статье «Чутьё зла» отметил: «… наша беда и наша опасность: мы живем в эпоху воинствующего зла, а верного чутья для распознания и определения его не имеем. …Нам необходима зоркость к человеческой фальши; восприимчивость к чужой неискренности; слух для лжи; чутье зла; совестная впечатлительность. Без этого мы будем обмануты как глупые птицы, переловлены, как кролики, и передавлены, как мухи на стекле».

Беда ли это только русского человека, всякий раз подверженного витийству бесноватых или вообще человеческая черта, сказать сложно. По книгам душу чужих народов не постичь. Но в нас во всех, в русском народном характере, несомненно, эта слабость присутствует. Она проявляется в эпоху смены общественной парадигмы, когда раз за разом каждого из нас искушают одними и теми же прелестями, выбирая всякий раз новую обёртку, склоняют усомниться в очевидном, проводят общественное сознание лабиринтом логики, оставив сердца прельщёнными.

Мы всегда непостижимым образом оказываемся готовы верить «правильным» словам. Это детское суеверие, что речённое нам снаружи всегда является правдой, что за транслируемыми нам прекрасными образами справедливого мироустройства, скрываются прекрасные помыслы и праведные дела. Была бы крепка истинная вера, это не оказалось бы страшным. Потому, естественно, что первейший удар всякий новый, а по сути всё тот же, враг наносит по православию и в частности по Русской Православной Церкви, как по силе эту веру консолидирующей народной общностью, соборностью всего православного населения страны.

Почему же, когда речи и аргументы противников передачи Храма Церкви слышны и ярки, со стороны православного большинства лишь молчание или осторожные в боязни обидеть увещевания? Ответ кроется в самой христианской вере, в невыразимых переживаниях, которым не следует облекаться в слова, а достойно оставаться в молчании. Нет возможности у христианина трактовать Божий промысел. Есть только экстатическое переживание правильности, которое не требует аргументации. Православные мыслители видя основу диалектики в Библии, часто обращаются к книге Иова, которая есть книга понимания и осознания непреодолимых противоречий мира, что могут быть осознаны только через Господню любовь. Потому Иов часто изображается с прижатым к губам перстом. Потому, чем глубже вера, тем сильнее понимание непродуктивности контраргументации. Как можно всерьез говорить о победе в подобном споре после речений апостола Павла в «Послании к Римлянам»?

Однако православная община всегда выделяет из своей среды тех, кого обязывает выступить защитниками Церкви. И всякий раз для избранных к подобному, это сложнейшее испытание, подвиг борьбы, но искушение гордыней. И без благословения такое, конечно же, невозможно. Такие люди обычно заметны и на них сыпется ядовитая сера и пепел человеческого вулканизма. Они подвержены словесным атакам сарказму и осмеянию тех, кто сам себя назначил совестью общества, защитникам общественных интересов, попросту говоря «городской интеллигенцией», а по сути, являются активной и политически ангажированной верхушкой растерянного и потерявшего смысл своего существования населения с плохим высшим образованием и стремлением к накоплению материальных благ.

Многими мыслителями замечено, что подобный индивид, назовём его ещё раз «городской интеллигент» с трудом существует в координатах абсолютных ценностей. Тем ни менее, он с радостью профессионально делит людей на плохих и хороших, поступки окружающих на добрые и злые, а события общественной жизни трактует согласно абстрактной общественной пользы. Под моральными ценностями этот городской интеллигент понимает ценности вполне определенные, ценности субъективной пользы для народа, конкретно пользы материальной, исчислимой. В этой «морали» то лишь Добро, что идёт на увеличение благосостояния народа в целом и гражданина в частности. В конце концов, это ещё неопасно, только глупо. Но вот что называется Злом? А Злом в такой системе координат обращается всё, что иррационально, что противно увеличению или сохранению общественного капитала.

Именно поэтому в аргументации «городской интеллигенции», которая сейчас называет себя «Противниками передачи Храма» преобладают апелляции к так называемым общечеловеческим ценностям, ценностям утилитарным. Таким, в которых общественное благо можно измерить инструментами финансового анализа. И гипотетическое отсутствие этого блага формирует общественную фобию: «Мы будем платить за это. Мы все за это заплатим из своих кошельков».

Таким образом, материализм «городской интеллигенции» становится отражением её нигилизма, её религиозной беспомощности. Он априори разрушителен и он есть долгое эхо страшного разлома столетней давности. Не так важно, кто тогда стал виной разлома. Тех людей уже нет. Важно, чтобы в районе разлома теперь прекратился процесс горообразования. А он начался как только народ по своему недомыслию решил, что получил «свободу», на деле добровольно надев на себя ярмо европейского постхристианства. И в тот же миг «городская интеллигенция» трансформировалась в западно-мещанскую интеллигенцию, для которой своя рубашка ближе к телу, только тело тут – тело общественное. Но рубашка – всё равно рубашка, нечто абсолютно материальное.

Верю, что рано или поздно вулканы над зоной разлома должны погаснуть. И совокупным Нам важно, чтобы это случилось раньше. А те, кто не мы, те хотят, чтобы нас прежде смело тяжелой лавой тёмного и кипящего народного нутра.

Потому фигуры, выставляемые православным большинством для защиты всего русского общества подвергаются ожесточенной критике, бомбардировке ироническими высказываниями, унижением и прямым оскорблением. И неважно, какой вид служения принимает на себя человек, религиозное, военное или гражданское, он оказывается осмеян и низведен до клоунской фигуры или до жупела, которым пугают школьников и студентов. Каждый, осмелившейся пойти против совокупного мнения секты, подозревается либо в корысти приобретения общественного капитала, либо вовсе называется бенефициаром ситуации, приобретателем благ материальных. Никто не может действовать, согласно совести и согласно убеждениям, ежели он не член секты городских интеллигентов. Человеку вне секты отказано в человеческих проявлениях, только в проявлениях раба. Неуважение ко всем, кто не член секты, презрение к ним есть главное условие причисления к «городским интеллигентам».

Противопоставлять сектантскому, раскольничьему сознанию и такой же риторике аргументы, подобранные, согласно этой же системы логических построений – напрасный труд. Это приведёт только к дополнительному раздражению в обществе. Потому православное большинство естественно выбирает для себя путь молчаливого протеста в этой антиномии и такого же молчаливого прощения.

Но в случае опасности, прямой опасности существованию православия, соборность рекрутирует очередных защитников из своей среды, наделённых тяжёлым бременем непрощения. И сколь темны будут их лица, зависит уже не от них. Так бывало в русской истории и так будет снова.