Если завтра война

Часть молодых людей в черном отправи­лись к машинам. Поехали они в Бутырку, в тюрьмы на Пресне и в Печатниках освобождать своих сидящих това­рищей. Другие же большой растянутой группой пошли к Спасской башне. Решили брать Кремль. Да и чего его не брать, когда он сдан уже. Группа же бледных юношей — студентов-очкариков — под водительством журналиста-во­ителя Влада Шурыгина побрели брать ФСБ, чтобы не по­зволить контрреволюции остановить захват власти.
В это же самое время в атаку на ФСБ отправилась в пол­ном почти составе фракция Жириновского в Государствен­ной думе. Они хотели срочно захватить имеющие к ним отношение личные дела агентуры.
Не получилось ничего ни у бойцов Влада Шурыгина, ни у жириновцев. Сотрудники ФСБ подожгли оба своих здания. Здания загорелись примерно одновременно, и до сих пор ходят слухи, что на пожарище нашли потом во мно­жестве пустые канистры. Группы штурмовиков не очень расстроились, увидев бойко разгоравшийся пожар. Шурыгин вступил в спор за автомат с одним из стоявших на Лу­бянской площади военнослужащих. Спор быстро выиграл, сказав проникновенно: «Отдай оружие, сынок, не обижай меня, старика». Автомат теперь висел у него на плече и выглядел обязывающие. Человек без автомата может ваньку
валять сколько угодно. Но не таков человек с автоматом. Побудительные силы оружия подтолкнули захватить уж хоть магазин «Детский мир» для правильного обзора мест­ности. Он забрался на «Детский мир» — на крышу. Увидел красоту московскую и пожар — превосходный, волнующий и такой революционный пожар. И выпустил весь рожок из автомата очередями по горящим зданиям ФСБ. Лицо у него сделалось абсолютно демоническим. Он простирал руки к пожару и хохотал. Студентов своих сильно напугал бесстыд­ством страсти революционной.
Если бы в момент прихода Святого Владимира Крести­теля к статуе Перуна Перун бы ожил и засадил бы автомат­ную очередь в живот князю Владимиру, представляете, ка­кое бы у него было лицо при этом? У Перуна, я имею в виду? Он вмолотил бы целый рожок в святого, потом, разогнав­шись, бил бы его ногами уже неживого и в конце столкнул бы в Днепр со словами: «Сдохни, гнида». И хохотал бы по­том раскатисто — простирая руки. И улыбался бы потом сладостно и каннибальски чувственно, отстояв правду и старину русскую — с усатым лицом Шурыгина.
Перун-Шурыгин парил над пространством там, на кры­ше «Детского мира». Он не хотел уходить, красиво горело. Но надо было. Подумал — взять здание правительства, что­бы оттуда не нанесла удара контра. И начинать руководить страной — связываться с регионами. Ставить своих комис­саров кругом, создавать сетевые штабы — действовать на опережение, генерировать будущее. Революция — вопрос господства над временем больше, нежели над простран­ством. Надо было захватывать время, пространство потом приберем еще. Вернемся еще. Он, Перун, проиграл уже однажды инициативу князю Владимиру, теперь ученый стал — своего не упустит. Власть, кстати, почему проиг­рывает всегда революционерам? Потому что борется за удержание пространства и забывает про время. Но в Москве власть уже не дралась. Тут пространство было уже по­дарено грядущему ядерному взрыву. Да и времени оста­лось — так себе, одни осколки времени. А сколько остава­лось до взрыва?
Лимоновцы, Авангард Красной Молодежи и попутчи­ки, когда подошли ко входу в Кремль у Спасской башни, немедленно выступили в качестве не декоративной, но властной силы истории. Вот почему: почти одновременно с ними Кремль приехали брать северокавказские боевики. Группа боевиков, которой не удался штурм Калининской атомной станции в Удомле, приехала в Москву. Ядерный реактор в Курчатовском институте нашли террористы уже остановленным и без охраны, решили, что потом еще вер­нутся туда, если понадобится. А пока взрывали цистерны с аммиаком на московских мясокомбинатах. Потом поеха­ли и взяли с налету центр управления энергопотоками Мосэнерго. Это уже от Кремля — через речку. Расстреляли из автоматов, а потом и взорвали все помещения с пульта­ми. После чего с электричеством в городе, а также с метро и с подачей воды было покончено бесповоротно. И так да­лее: отопление прекратилось, бензоколонки остановились, мобильная телефонная связь через пару часов тоже кончи­лась, а стационарная и того быстрее. А уже из Мосэнерго приехали террористы брать Кремль, уж больно он призыв­но блистал сусальным золотом замеса еще Пал Палыча Бородина. Слишком, слишком много золота на купола кремлевские отпустил Пал Палыч. Ах, Пал Палыч, ах, рас­точительнейший! Лучше бы он его прикарманил. Полез­нее бы в историческом разрезе получилось. Но нет. И вот: поманились, повелись дикие горцы на золото Пал Палы­ча — решили брать.
Лимонов стоял в это время у входа в президентский кор­пус и терпеливо объяснял четырем солдатикам стриженым, что надо его, Лимонова, пропустить в здание и проводить в кабинет президента. Потому что власть в стране взял Реввоенсовет. И он, Лимонов, председатель Реввоенсовета. Лимонов не велел своим бойцам обижать стриженых детей в униформе. По правде говоря, обидеть их становилось все труднее, потому что еще и еще подходили солдатики с на­супленными лицами и с оружием. Надо их переагитиро­вать, говорил Лимонов и объяснял про Реввоенсовет и про спасение России от буржуйских ублюдков. В это время на­чалась стрельба. Кичливые горцы обнаружили себя безо всякой нужды. Они могли войти тихо, но распиравшая их гордость и зазнайство заставили палить без разбору в воз­дух на Ивановской площади Кремля. Они же не к прези­дентскому корпусу побежали. Они провинциально предпоч­ли насладиться обладанием туристическим — не админист­ративным центром. Новость о чеченах быстро мобилизовала лимоновцев и солдатиков. Часть отправилась за оружием в казармы кремлевского полка, уже вооруженные — к выхо­дам из Кремля окольными путями, вдоль стен. Бой был длинным, изнурительным — никто умирать не стремился и в штыковые не ходил. Рассредоточились и постреливали. Исход определило то, что боевики не перетащили из «Ика­руса», а они ездили по Москве на двух автобусах, боеприпа­сы. До конца дострелялись, поистратили рожки запасные и гранаты — тут их и прикончили революционеры, перешед­шие на государственнические позиции, и солдаты, перешед­шие де-факто на платформу революции.
— Теперь буржуев всех перестреляем, и нормально! — не пояснял, что именно нормально, сержант кремлевского пол­ка Витя Исланде мрачно курящей девушке с мрачной же та­туировкой на голом плече. Они ужинали в Екатерининском зале Большого кремлевского дворца - сосиски холодные макали в горчицу. Оба возлежали на ковре, подобно римс­ким патрициям. Рядом валялись принесенные из буфета несколько банок красной икры, но ножа не было открыть.
В Георгиевском зале смеющаяся молодежь палила проб­ками от шампанского в потолок залпами - и нет, не долетали до потолка пробки. Долетал же, разлетался и снова налетал — непрерывный счастливый хохот.
А в коридорах бродили люди, на революционеров не похожие. Любопытствующие просто.
Вениамин, нехорошо тут кидать мусор, тут ходиливеликие люди. Тут цари ходили, Распутин... - слышался женский голос из коридора.
Распутин был выродком, это раз, он портил паркеты сапогами коваными, а у меня кроссовки, это два, он в Пи­тере был, это три.
Но это же не повод плевать жевачку на пол, — отвеча­ла невежественная сторонница порядка непокорному по­эту анархии Вениамину. Какие-то еще люди слонялись покоридорам и анфиладам. Кто и что - никто не спрашивал.Революция, сами понимаете...
Лимонов и человек пятьдесят его сподвижников зани­мали кабинет президента и ближние помещения. Спори­ли сначала, что бы еще такое захватить. Из кабинета Фрадкова из правительства звонил им Шурыгин, требовал по­добрать толковых людей по электроснабжению. Влад как-то серьезно очень решил наладить немедленно народ­ное хозяйство. И все будто искал заветный способ, метод, прием. И ответственных искал - расставить на ключевые места. Комиссаров, чтобы контриков принудить работать на революцию. А в Кремле уже подбирались команды ехать в Питер — нести пламенное дело революции. Подбирались добровольцы и на охрану хранилищ Центробанка и Гохрана. И другие соблазнительные планы высказывались."