Концерт 19 декабря 2016 в Большом зале филармонии Шостаковича
XVII Международный зимний фестиваль «Площадь Искусств»
Дирижер — Николай Алексеев Солист — Мирослав Култышев Заслуженный коллектив России академический симфонический оркестр Санкт-Петербургской филармонии Петербургский камерный хор Концертный хор Санкт-Петербурга
Художник по свету — Александр Кибиткин Создание видеоряда: Алексей Шишков Дмитрий Грошиков Артемий Алексеев Дирижер-ассистент — Алексей Ньяга
Родился 23 февраля (7 марта) 1887 года в Дерпте (ныне Тарту, Эстония).
В 1907 году окончил Тартуское реальное училище.
В детстве учился игре на скрипке и частным образом изучал теорию музыки. В 1907—1908 годах обучался по классу скрипки, в 1913—1915 и 1919—1920 — по классу композиции и теории музыки в Петроградской консерватории у В.П. Калафати. В 1908—1912 годах учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета.
В 1910—1920 годах — скрипач в оркестрах драматических театров (в 1919—1920 — в оркестре Петроградского Большого драматического театра). Параллельно, с 1917 по 1920 год — преподаватель класса скрипки в музыкальной школе.
В 1920—1940 годах — преподаватель теории музыки и композиции и заведующий отделением теории композиции в Высшей школе музыки в Тарту, с 1940 и до самой смерти — в Таллинской консерватории (ныне Эстонская академия музыки и театра) (с 1940 — профессор).
В 1940 году — председатель организационного комитета, с 1944 по 1953 год — член правления Союза композиторов Эстонской ССР, последние годы — член правления Музыкального фонда Эстонской ССР.
Умер 16 июня 1970 года в Таллине. Похоронен на Лесном кладбище
скрытый текст
Сочинения Эллера, по большей части инструментальные, сочетают в себе характеристические черты музыки начала XX века, классическую форму и элементы эстонской народной музыки. Стиль композитора приближается к импрессионизму.
Ранние работы композитора, отмеченные влиянием Э. Грига, К. Дебюсси и А. Скрябина, знаменуют собой начало нового периода в эстонской музыке. Эллер добавляет к доминировавшему в то время национальному романтизму импрессионистические звучания, которые заметны уже в симфонических поэмах «Рассвет» (1920) и «Ночные зовы» (1921), а чуть позднее — обращается к экспрессионистской манере письма (симфоническая поэма «Призраки», 1924).
Средний период творчества композитора отмечен утончённым лиризмом и в то же время появлением крупных эпико-драматических сочинений, таких как Первая симфония. В 1940-х — начале 1950-х годов Эллер начинает использовать в сочинениях мотивы эстонской народной музыки, характерный пример — Тринадцать пьес для фортепиано (1941).
Наконец, в поздний период, в поисках средств более глубокой выразительности, композитор успешно синтезирует черты различных стилей, в том числе и из собственных ранних работ.
Эллер — один из крупнейших представителей эстонской музыкальной культуры XX века, имеющий огромное значение не только как композитор, но и как педагог: среди его учеников — Э. Тубин, А. Пярт, В. Капп, А. Ойт и многие другие известные впоследствии эстонские композиторы.
Фантазия для оркестра Состав оркестра: 3 флейты, флейта-пикколо, 2 гобоя, английский рожок, 2 кларнета, 2 фагота, 4 валторны, 2 корнета, 2 трубы, 3 тромбона, туба, литавры, тарелки, большой барабан, тамтам, арфа, струнные.
История создания В 1876 году, желая написать оперу, Чайковский занимался поисками подходящего сюжета. Он пересмотрел множество самой разной литературы, ему предлагали различные варианты, в том числе — либретто К. Званцова «Франческа», составленное по «Божественной комедии» Данте (1265—1321). Великий поэт раннего итальянского Возрождения писал свое самое крупное произведение, состоящее из трех частей — «Ада», «Чистилища» и «Рая», до самой смерти (1307—1321). Сюжетом его первой части — «Ад» — является путешествие автора в сопровождении призрака древнеримского поэта Вергилия в преисподнюю, которая состоит из семи кругов. В разных кругах ада находятся наказуемые за разные грехи. Во втором круге — совершившие прелюбодеяние.
Композитор увлекся не столько самим либретто (от идеи оперы на этот сюжет он отказался), сколько трогательной историей двух несчастных влюбленных. Он перечитал Пятую песнь первой части («Ад») «Божественной комедии», из которой либреттист почерпнул сюжет, и был чрезвычайно тронут ею. Возник замысел программного оркестрового сочинения. В конце сентября 1876 года Чайковский набросал первые эскизы, в середине октября закончил работу вчерне, а к 5 ноября пьеса уже была оркестрована. Законченное произведение композитор посвятил своему ученику и другу С. Танееву.
скрытый текст
Премьера «Франчески» состоялась в Москве 25 февраля 1877 года под управлением Н. Рубинштейна. В Петербурге она прозвучала под управлением Э. Направника почти сразу — 11 марта — и вызвала бурю восторга как среди публики, так и среди музыкантов.
«Божественная комедия» Данте — широкое полотно, охватившее разные стороны современной поэту жизни и содержащее порой подлинные исторические факты. К таким относится и история любви Франчески, дочери Гвидо да Полента, синьора Равенны, отданной замуж за Джанчотто Малатесту из Римини, чтобы положить конец давней вражде между этими семьями. По обычаю того времени свататься в Равенну приехал не сам Джанчотто, а его младший брат, красавец Паоло. Франческа была убеждена, что именно Паоло — ее жених. Горькое разочарование ожидало ее в Римини, где ее обвенчали с коварным, злобным и уродливым Джанчотто.
История Франчески и Паоло была настолько широко известна в Италии, что Данте в «Божественной комедии» не останавливается на ней подробно. Чайковский же предпослал рукописи партитуры собственную подробную программу: «Данте, сопутствуемый тенью Вергилия, спускается во вторую область адской бездны. Воздух здесь оглашен стенаниями, воплями и криками отчаяния. Среди могильного мрака рвется и мечется буря. Адский вихрь неистово мчится, унося в своем диком кружении души людей, разум коих помрачила в жизни любовная страсть. Из бесчисленного множества кружащихся душ человеческих внимание Данте особенно привлекают две летящие в обьятиях друг друга прекрасные тени Франчески и Паоло. Потрясенный раздирающим душу видом юной четы теней, Данте призывает их и просит поведать, за какое преступление они подверглись столь ужасному наказанию.
Тень Франчески, обливаясь слезами, рассказывает свою печальную историю. Она любила Паоло, но была против воли выдана замуж за ненавистного брата своего возлюбленного, горбатого, кривого, ревнивого тирана Римини. Узы насильственного брака не могли заглушить нежную страсть Франчески к Паоло. Однажды они читали вместе роман о Ланселоте. «Мы были одни, — рассказывает Франческа, — и читали, ничего не опасаясь. Не раз мы бледнели, и смущенные наши взоры встречались. Но одно мгновение погубило нас обоих. Когда наконец счастливый Ланселот срывает первое любовное лобзание, тот, с которым уже теперь ничто не разлучит меня, прильнул губами к трепетным устам моим, и книга, раскрывшая нам впервые таинство любви, выпала из рук наших!..» В это мгновение неожиданно вошел супруг Франчески и ударами кинжала умертвил ее и Паоло. И, рассказав это, Франческа, в объятиях своего Паоло, снова уносится неистово и дико мятущимся вихрем. Охваченный бесконечной жалостью, Данте изнемогает, лишившись чувств, и падает как мертвый».
Позднее, осуществляя издание партитуры, Чайковский предложил другой, более сжатый вариант с точным переводом стихов Данте: «Данте спускается во второй круг Ада. Тут он видит казнь сладострастных, которых терзает беспрерывный жесточайший вихрь, проносящийся по темному и мрачному пространству. Среди мучающихся он узнает Франческу да Римини, и она рассказывает ему свою историю:
...Нет муки ужаснее той, Как вспомнить минуты блаженства В час пытки мучительной, злой. Но если с участьем желаешь Узнать ты источники бед, Хоть плача тебе расскажу я. Читали мы книгу; поэт, Как пылкий герой Ланчелотто Способен безумно любить. Сначала заставила книга Стыдливо нас взор опустить, Но после, лишь только прочли мы, Герой как Жиневру лобзал, Он обнял меня горячо так И страстно тогда целовал... О, проклята книга такая, О, проклят и автор ее... В тот день мы уже не читали, О книге забыли тогда... Пока говорила Франческа, Другой дух так страшно рыдал, Что я от участья и скорби, Как труп бездыханный упал. (Данте, Ад. V)»
Музыка Фантазия открывается неторопливым вступлением, рисующим погружение в адские бездны. Удар тамтама и низкий выдержанный тон, взятый не сразу, а как бы соскальзывающий, хроматические аккорды у медных духовых, а затем напряженные ходы басов (фаготы, виолончели и контрабасы) по неустойчивым интервалам рисуют ужас, оцепенение перед открывающимися страшными картинами. Короткие хроматические пассажи, нисходящий ход басов, начинающийся с напряженного, остро диссонирующего интервала — малой ноны, постоянные переклички разных групп оркестра создают образ страдания, непреодолимой муки грешников. И вот уже закружились адские вихри в тремоло струнных, поистине адском кружении с быстрыми пассажами деревянных духовых, грозными аккордами медных, мощными tutti. Но исчезают, словно проносятся мимо оцепеневшего от ужаса наблюдателя адские вихри. В центре фантазии — «рассказ Франчески» — простая и печальная, глубоко человечная мелодия в теплом тембре солирующего кларнета, которой аккомпанируют легкие аккорды струнных с сурдинами pizzicato. Мелодия развивается, растет, она кажется бесконечной в своей удивительной красоте и проникновенности. Постепенно достигается колоссальная лирическая кульминация — апофеоз любви и счастья. Но жестокие фанфары, абсолютно чуждые этой музыке, словно пробуждают от прекрасного сна. Это расплата за преступное счастье. И возвращается, в сокращении, музыка первого раздела — адские вихри, уносящие влюбленных.
Симфонический оркестр Капеллы Санкт-Петербурга. Дирижер - Александр Чернушенко. "Classic Open Air Dresden-2011". П.И. Чайковский. «Франческа да Римини»
Agleam
Женат
12-03-2019 - 01:10
Cityman 1867 - состоялась первая постановка оперы "Дон Карлос" Дж. Верди.
Опера в пяти действиях Джузеппе Верди на либретто (по-французски) Франсуа Жозефа Мери и Камилла дю Локля, основанное на драме Иоганна Кристофа Фридриха фон Шиллера «Дон Карлос, инфант Испанский». Обычно исполняется в итальянской версии Антонио Гисланцони, в которой четыре действия.
Действующие лица: ФИЛИПП II, король Испании (бас) ЕЛИЗАВЕТА ВАЛУА, королева Испании (сопрано) ПРИНЦЕССА ЭБОЛИ, ее фрейлина (меццо-сопрано) ДОН КАРЛОС, наследник испанского престола (тенор) РОДРИГО, маркиз ди Поза (баритон) ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР (бас) ТЕБАЛЬДО, паж Елизаветы (сопрано) МОНАХ (бас) КОРОЛЕВСКИЙ ГЕРОЛЬД (тенор) ГОЛОС С НЕБА (сопрано)
Время действия: 1559 год. Место действия: Мадрид. Первое исполнение: Париж, «Гранд-Опера», 11 марта 1867 года.
скрытый текст
«Дон Карлос» — превосходное зрелое творение великого мастера. Но ставится эта опера редко. Одна из причин такого положения дел в том, что она требует большого состава первоклассных певцов. Для её постановки нужны не только традиционные ведущее сопрано, контральто, тенор, баритон и бас, но такой же extra бас и extra колоратурное сопрано - ни больше ни меньше - для сравнительно небольших ролей. Первое исполнение - в Париже в 1867 году - было (возможно, по этой причине) малоуспешным. Пятнадцатью годами позже Верди сократил и переработал оперу, опустив целое действие. Он более приблизил ее к шиллеровской пьесе «Дон Карлос, инфант Испанский», и в этой версии она стала идти со значительно большим успехом во многих оперных театрах.
ДЕЙСТВИЕ I
Сцена 1. Эта история произошла в Мадриде в XVI веке. В монастыре Сан Джусто некий таинственный монах в сопровождении других монахов молится за упокой души Карла V, некогда грозного императора Священной Римской империи. Входит дон Карлос, его внук, и ему кажется, что он слышит голос Карла, все еще посещающего монастырь. В арии он говорит о своей любви к прекрасной Елизавете Валуа. Елизавета, которую он встретил во Франции, была вынуждена — по политическим соображениям — выйти замуж за отца дона Карлоса, короля Испании Филиппа II. Пока дон Карлос изливает свою душу, входит его близкий друг Родриго. Он советует дону Карлосу просить должность наместника во Фландрии: вдали от родины дон Карлос скорее излечится от преступной страсти. К тому же принцу, наверное, удастся облегчить страдания угнетенного фламандского народа. Двое друзей в прекрасном дуэте клянутся в вечной дружбе («Dio, che nell'alma infondere amor» — «Ты, кто посеял в сердцах людей любовь»). В заключение этой сцены они видят Филиппа и его королеву, направляющихся в монастырь, и они вновь повторяют свою клятву дружбы.
Сцена 2 происходит в саду и начинается с мавританской любовной песни, которую поют фрейлины королевы во главе с принцессой Эболи («Nei giardin del bello» — «Ярко блещут звезды»). Мы еще услышим об этой принцессе, поскольку она влюблена в дона Карлоса, как и сама королева. Отзвучала любовная песня, и Родриго заводит разговор с королевой. Он просит ее уговорить Филиппа послать дона Карлоса в качестве наместника во Фландрию. Разговор окончен; Родриго теперь в обществе принцессы Эболи. В этот момент происходит сцена между Елизаветой и Карлосом. Поначалу он успокаивается, но вскоре он страстно заявляет о своей любви, и Елизавете приходится собрать все свои силы, чтобы отказать ему. После ухода дона Карлоса входит король Филипп. Он в негодовании от того, что находит свою королеву в одиночестве, чего не должно быть по этикету. На его голос сбегаются придворные дамы, пажи и маркиз ди Поза (Родриго). Заметив маркиза ди Поза, Филипп останавливает его и в разговоре с ним несколько успокаивается, поскольку уважает этого аристократа и доверяет ему. Он объясняет Родриго (но не убеждает его), что протестантов Фландрии необходимо усмирять ради безопасности Испании. При этом он почти открыто говорит, что церкви в лице Великого инквизитора — вот чего надо остерегаться (дуэт «O, signor, di Fiandra arrivo» — «Мой король, сейчас я из Фландрии»).
ДЕЙСТВИЕ II
Сцена 1 происходит ночью в саду королевы. Дон Карлос, получивший письмо (без подписи), ожидает встречи с Елизаветой, и, когда подходит дама, лицо которой закрыто вуалью, он начинает объясняться ей в любви. Но вот маска снята, и он видит, что это принцесса Эболи, влюбленная в дона Карлоса и написавшая это письмо и назначившая ему свидание. Когда дон Карлос, необычайно смущенный, обнаруживает свою ошибку, он признается, что действительно любит королеву. В аду не сыскать более злой фурии, нежели женщина, которую отвергли. Эболи клянется отомстить обоим — королеве и дону Карлосу. И даже вмешательство Родриго, который угрожает убить ее, не может остановить принцессу в ее яростной жажде мести. Тем не менее сцена завершается без кровопролития. Дон Карлос передает все компрометирующие его документы Родриго на хранение. И они вновь оба клянутся в вечной дружбе.
Сцена 2 демонстрирует Великого инквизитора Испании за его трудами. Предстоит сожжение заживо группы еретиков (протестантов). Входит король Филипп, и осужденные бросаются к нему с мольбой о помиловании, но он и монахи непреклонны. Затем дон Карлос обращается к отцу с просьбой, чтобы его послали во Фландрию, дабы у этой многострадальной страны был более добрый правитель. Король отказывает ему в этом. Обнажив шпагу, дон Карлос клянется, что Фландрия получит свободу. Тогда король требует, чтобы он был разоружен. Только Родриго осмеливается сделать это для своего короля, и в награду за это он получает титул герцога.
Сцена завершается сожжением еретиков — жертв инквизиции, и все странным образом (или это только мне так кажется) объединяются в радостном хоре. В самом же конце действия слышится «голос с неба», утверждающий невинность казненных мужчин и женщин, чистоту их душ и помыслов.
ДЕЙСТВИЕ III
Сцена 1 открывается большим монологом короля Филиппа «Ella giammai m'amo» («Нет, не любила меня»). Елизавета, говорит он, никогда его не любила, и ему всегда придется быть одному. Входит Великий инквизитор — суровый, отталкивающего вида, слепой девяностолетний старик. С ним у Филиппа происходит диалог. Его мучают сомнения: что делать с доном Карлосом за его бунт? Он готов на крайнюю меру — казнить его. Великий инквизитор одобряет не только это, но он также требует смерти Родриго, который, как он говорит, даже еще более опасен. Их беседа прерывается — оба они друг другу не доверяют. К королю входит Елизавета, она просит защитить ее от гнусных интриг: неизвестными похищена ее шкатулка, в которой королева хранит свои драгоценности и реликвии. Но оказывается, что она у Филиппа. Он открывает ее и обнаруживает в ней портрет дона Карлоса. Она отвергает обвинения в неверности; от волнения она теряет чувства. На зов короля о помощи вбегают Родриго и принцесса Эболи (это она украла шкатулку). При виде несчастной королевы в душе Эболи просыпается голос совести: ведь это она в порыве мстительной злобы передала королю шкатулку Елизаветы. Король понимает, что Елизавета невиновна. Звучит большой квартет («Ah, sii maledetto sospetto fatale» — «Одно наважденье — проклятая ревность»), после чего две женщины остаются одни. И принцесса Эболи, раскаявшись, сознается Елизавете во всем, что она сделала. А сделала она это из любви к дону Карлосу и из ревности, когда он отверг ее. Елизавета требует, чтобы ее теперь уже бывшая подруга сама выбрала наказание: уйти ли ей в монастырь или отправиться в изгнание. Сцена завершается знаменитой арией принцессы Эболи «O don fatale» («Моя красота — коварный дар!»), в которой она скорбит по поводу красоты, которая явилась причиной ее краха.
Сцена 2. Дон Карлос в темнице. К нему входит Родриго и сообщает, что у него были найдены дискредитирующие его бумаги. Теперь дон Карлос должен быть именно тем человеком, который спасет Фландрию, а он, Родриго, приговорен И смерти. Не успел Родриго договорить, как некто, тайно прокравшийся в темницу, стреляет в него и смертельно ранит. Последнее, что успевает сказать Родриго своему другу, так это то, что Елизавета все знает и что она ждет дона Карлоса в монастыре Сан Джусто.
ДЕЙСТВИЕ IV
Короткое последнее действие начинается с арии королевы Елизаветы («Tu che la vanita» — «Ты, познавший тщету всех надежд и стремлений»). В ожидании прихода своего возлюбленного в монастыре она подчиняется своей судьбе, и, когда к ней приходит дон Карлос, они вместе поют грустный прощальный дуэт, поскольку дон Карлос в память своего умершего друга Родриго должен отправиться во Фландрию и возглавить борьбу ее народа за свободу. («Ma lassu ci vedremo» — «Так прощай, в этом мире мы навек расстаемся»). Но в тот самый момент, когда они в последний раз говорят друг другу «прощай», появляются король и Великий инквизитор. Они застают друзей вместе. Король требует смерти их обоих, и Великий инквизитор соглашается. Но тут из склепа Карла V неожиданно поднимается таинственный священник. Все убеждены, что это дух самого старого императора. Опера завершается тем, что этот таинственный священник — к великому изумлению слушателя — увлекает с собой в склеп дона Карлоса. (В России опера идет с другим окончанием: склеп не открывается, и таинственный священник не появляется. Филипп приказывает страже схватить инфанта, стража окружает дона Карлоса и Елизавету, королева теряет чувства. Карлос, проклиная неправый суд короля и инквизиции, закалывает себя. — А.М.)
Postscriptum oтносительно исторических обстоятельств. Главным из тех сравнительно немногих достоверных исторических обстоятельств этой драмы является тот факт, что дон Карлос в 1559 году был помолвлен с Елизаветой Валуа (тогда ему было всего четырнадцать лет) и что несколькими месяцами позже на ней женился его отец. Позже дон Карлос стремился быть посланным наместником во Фландрию, но вместо него им стал печально знаменитый герцог Альба, очень вероятно, потому, что дон Карлос, всегда своенравный и трудный молодой человек, быстро выходил из себя и терял рассудок. Когда ему было 23 года, он по приказу Филиппа был заточен в тюрьму и умер там через несколько месяцев, вероятно убитый по политическим соображениям. Очень скоро после этого умерла и Елизавета.
Никто не знает, что в точности произошло - или, по крайней мере, как и почему. Но коллизия треугольника отец-жена-сын стала сюжетом не только для Шиллера, но также для англичанина Отвея, итальянца Альфиери, француза Шенье (брата героя оперы) и многих других.
прослушиваний, обратил внимание на скрипача из Парижа, прекрасно исполнявшего сложные виртуозные пьесы. — Ну, что скажете? — спросил Джадсон.
— Потрясающе! — ответил дирижер.
— Согласен, — сказал менеджер.
— Так вы его берете?
— Нет, — пожал плечами Джадсон. — Чего-то ему все-таки не хватает.
Отвергнутым соискателем был Иври Гитлис, прекрасный скрипач, так и не ставший звездой, потому что Джадсон почувствовал некий изъян в его облике[295]. Никто не знает, смог бы Джадсон сделать Гитлиса знаменитым или нет; главное, что он вообще не хотел прилагать усилий, если исполнитель не казался ему идеальным. «Насильно создать кому-то успех нельзя, — любил повторять он. — Я не верю, что стоит тратить деньги, чтобы силой добиться невозможного»[296].
скрытый текст
«Он страстно интересовался молодыми талантами и никогда не тяготился прослушиваниями, — говорил один из помощников Джадсона. — Любой желающий мог просто прийти в среду во второй половине дня и поиграть ему»[297]. Очередь желающих не иссякала. Они знали, что через этот зал пролегала дорога в Шангри-Ла[298]*. Увы, они понятия не имели о том, что выберут очень немногих, да и из тех, кого выберут, большинство будет обречено на пыльные захолустья «Сообщества». Тем, чья карьера только начиналась, помощники Джадсона советовали не скупиться на лесть патрону. «Что касается господина Джадсона, то он — один из величайших и честнейших людей, с которыми я когда-либо встречался», — восхищался недолго проживший пианист Уильям Кэпелл в письме к бдительной Рут О'Нил[299].
В отношении дирижеров Джадсон проявлял меньшую разборчивость: их требовалось все больше, чтобы удовлетворить нужды быстро растущего числа американских оркестров — к концу его жизни на Америку приходилась половина всех профессиональных симфонических оркестров мира. Европейским дирижерам внушали веру в то, что для работы в США им необходим контракт с Джадсоном. «Это было что-то вроде "грин-кард"[300]*, — говорит Массимо Фречча, решивший эмигрировать, когда Бенито Муссолини начал проявлять повышенный интерес к его концертам. — По совету Винченцо Беллеццы, дирижера из Метрополитен, я написал в контору Джадсона, и мне прислали по почте контракт. Я пообещал отдавать им 15 % всех концертных гонораров в Америке. В обмен на это я не получил ничего».
Фречча приехал в Нью-Йорк в 1937 году и, по рекомендации Тосканини, дирижировал концертом на Льюисон-стадионе. Некая кубинская дама наняла его на четыре сезона в Гаванский филармонический оркестр, потом нашла ему оркестр получше в Новом Орлеане. «Коламбия» взяла незаработанные комиссионные с обоих контрактов. Джадсон уверял, что именно ему Фречча был обязан своим следующим назначением — в Балтиморский симфонический оркестр, хотя дирижер настаивал, что добился этого поста сам, независимо от компании. «Джадсон как-то пришел послушать мой концерт в Новом Орлеане, а потом, может быть, еще один раз, в Балтиморе, — говорил Фречча. — Он был моим менеджером в течение двадцати двух лет, а я видел его буквально пару раз»[301].
Но Фречча прекрасно понимал, что выхода у него нет. Дирижеры, перебегавшие к другим агентам, вычеркивались из гастрольных планов, а те, кто осмеливался спорить с Джадсоном, были обречены на забвение. В 1932 году, после сезона в Цинциннати, Юджин Гуссенс решил прекратить выплату комиссионных Джадсону. Гуссенс, талантливый английский дирижер бельгийского происхождения, создал, по просьбе владельца фирмы «Кодак», филантропа Джорджа Истмена, превосходный оркестр в Рочестере, штат Нью-Йорк. После двенадцати лет успешной карьеры в Америке он решил, что больше ничего не должен Джадсону. Джадсон призвал на помощь Ралфа Колина, адвоката, ведшего его дела и дела Пейли. После непродолжительного обмена письмами между адвокатами Гуссенса обязали выплачивать агенту комиссионные и, кроме того, оплатить издержки. «Я последовал совету своего адвоката и решил не передавать дело в суд, — запинаясь, объяснял он своим родителям. — Тем не менее я был и остаюсь уверен в своей правоте»[302]. Независимо от того, кто был прав, а кто виноват, Джадсон позаботился о том, чтобы Гуссенс уже никогда не получил нового назначения. Не теряя надежды унаследовать Бостонский или Нью-Йоркский оркестр, он оставался в Цинциннати до 1946 года, а потом уехал в Австралию. До конца жизни Гуссенс оставался артистом Джадсона, а Джадсон и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему, — без сомнения, этим он предостерегал других. Никто и никогда не отказывал Эй-Джею в его законных правах.
Получив один раз оркестр, дирижер от Джадсона навсегда становился собственностью «Коламбии». Переведя Орманди в Филадельфию, Джадсон передал его пост в Миннеаполисе Митропулосу. Забрав Митропулоса в Нью-Йорк, он отдал Миннеаполис венгру Анталу Дорати, а на его место в Далласе поставил второго дирижера из Нью-Йорка Уолтера Хендла. В Цинциннати Райнер передал свое место Гуссенсу, а сам принял Питтсбургский оркестр из рук Отто Клемперера, также ставленника Джадсона. Пост Гуссенса в Рочестере достался клиенту «Коламбии» Хосе Итурби. В этой игре музыкальными постами, достигшей общенационального масштаба, Джадсон был хозяином и игроков, и положения. Он потерпел поражение только в Чикаго, где работал ветеран Фредерик Сток, и в Бостоне, поскольку Кусевицкий испытывал эстетическое отвращение к «Коламбии». Но Джадсон умел нейтрализовать силы противника. Он пригласил обоих сыновей администратора Бостонского симфонического оркестра Джорджа Э. Джадда на работу в «Коламбию». Любимый протеже Кусевицкого Леонард Бернстайн вошел в число артистов «Коламбии» и получил пост второго дирижера в Нью-Йорке. Подобно средневековому военачальнику, Джадсон держал в заложниках сыновей соседей-полководцев, чтобы заручиться их покорностью.
Поскольку руководство большинства оркестров кормилось из рук Джадсона, менеджеры этих оркестров относились к нему с величайшим почтением. Многие были обязаны ему своей работой. Если он считал нужным довести что-то до их сведения, он проводил национальные съезды. В 1942 году, перед угрозой введения налога военного времени на зрелища, неформальное объединение менеджеров Джадсона было преобразовано в Американскую лигу симфонических оркестров (АЛСО). Используя знакомство с сенатором Робертом Тафтом, установленное еще в годы работы в симфоническом оркестре Цинциннати, Джадсон успешно лоббировал интересы АЛСО в Конгрессе и добился отмены налога. В течение многих лет он был главным оратором на конференциях АЛСО, и благодаря ему «Коламбия» заняла беспрецедентно привилегированное положение, связанное с постоянно растущим влиянием симфонической ассоциации.
Джадсон благоразумно избегал каких-либо практических вложений в оперу. Метрополитен приглашал его артистов для концертных выступлений за те же комиссионные, что некогда брал Конрид, но теперь театр использовал прибыль не для того, чтобы украшать кабинет менеджера, а для покрытия дефицита бюджета. В 1916 году концертные карьеры нескольких певцов перешли в ведение Музыкального бюро «Метрополитен», созданного Фрэнсисом Коппикусом и Фредериком Шангом, а когда эта фирма влилась в «Коламбию», соловьиное гнездо оказалось под крышей Джадсона. В делах оперы он полагался на советы своей многолетней любовницы, бывшей оперной певицы Софи Браслау. Она присматривала за такими знаменитостями «Мет», как Юсси Бьёрлинг[303]*, Лили Понс[304]*, Грейс Мур[305]* и Джордж Лондон[306]*. Молодой воспитанник Джадсона Билл Джадд налаживал связи с Нью-Йоркским оперным театром. И скоро «Коламбия» заняла в опере такую же доминирующую позицию, как и в концертной жизни.
И эта деятельность приобретала глобальный характер. В феврале 1937 года «Коламбия» открыла бюро в Вене, «чтобы проводить более активный обмен артистами и коллективами между Европой и Северной Америкой»[307]. Спустя год, когда в Австрию вошли нацисты, бюро прекратило свое существование, а Андре Мертенс, сотрудник Джадсона, перебрался на Манхэттен. Однако сразу после окончания войны прежние амбиции заиграли с новой силой. Джадсону было мало титула крупнейшего в Америке. Он хотел править миром.
Даже Артуро Тосканини, чья диктатура в американской музыке казалась абсолютной, приходилось лично договариваться с тем, кто de facto контролировал ситуацию. Он был не меньшим противником модернизма и вольностей, чем Джадсон, но друг другу эти двое не доверяли. Чтобы сохранить независимость сфер деятельности как дирижера, так и менеджера Нью-Йоркского филармонического оркестра, Джадсон возвел пограничную стену и поручил своему помощнику Бруно Дзирато приглядывать за делами «сверху». Работа Дзирато заключалась в том, «чтобы [у Тосканини] всегда был кто-то, кем он был бы недоволен и кто сообщал бы о любых проблемах Джадсону»[308]. Джадсон нанял Дзирато еще в 1922 году, после смерти его бывшего работодателя Энрико Карузо; в то время главная обязанность Дзирато состояла в том, чтобы играть с великим тенором в карты в дни концертов, оберегая тем самым его голос от бесполезных разговоров. Бывший мелкий агент из Неаполя с подозрительными связями, Дзирато мало разбирался в музыке и еще меньше — в вокале. Эта невежественность выплыла наружу в написанной им маленькой книжке о методе Карузо. Однако он был симпатичным, высоким, словоохотливым человеком и пользовался успехом у женщин. С таким буфером, как Дзирато, Джадсону и Тосканини редко приходилось вспоминать о существовании друг друга. За «заботу» о Тосканини Джадсон вознаградил Дзирато ключевым постом в «Коламбии» — теперь он поддерживал ежедневные связи с дирижерами агентства. Дзирато контролировал их доступ к Джадсону. Получив власть, он использовал ее наилучшим для себя образом.
Тосканини поднял Филармонический оркестр до уровня, неслыханного со времен Малера. Его отставка в 1936 году, поданная как уход на пенсию, была воспринята с глубоким сожалением и поставила Джадсона перед необходимостью заполнить невосполнимую брешь. Попечительский совет хотел сделать главным дирижером берлинца Вильгельма Фуртвенглера, но это вызвало протесты со стороны евреев и антифашистов. Тосканини отдавал предпочтение Артуру Родзинскому — упрямому, взрывному поляку, который не нравился Джадсону. Сам Джадсон предложил не избалованного успехами и не очень опытного англичанина Джона Барбиролли. Выросший в рабочих кварталах Лондона внук скрипача из Ла Скала, игравшего на премьере вердиевского «Отелло», Барбиролли в равной степени мог считаться и романтиком, и традиционалистом. Ему было тридцать шесть лет, и он работал дирижером в Глазго, когда пришла телеграмма от Джадсона с указанием сдать все дела. Джадсон, с которым Барбиролли имел дело с 1928 года, представил рекомендации от Хейфеца и Горовица, восхвалявших его как концертного аккомпаниатора. Ему нужен был дирижер «без проблем», и хотя позже он и признавался в своих «сомнениях»[309] относительно неоперившегося кандидата, он не мог отрицать, что с самого начала испытывал энтузиазм и личную симпатию к Барбиролли. «Я восхищалась мужеством Джадсона, решившего взять Джона, — говорит леди Барбиролли. — Беда в том, что он никогда не помогал Джону. Наверное, он хотел кого-то неизвестного, кто делал бы то, что ему говорят. А у Джона была своя голова на плечах»[310]. Тосканини узнал о назначении, будучи на отдыхе в Италии, и поклялся, что страшно отомстит и Джадсону, и Барбиролли «за такое неуважение»[311]. Отказавшись от планов провести гастроли с Нью-Йоркским филармоническим оркестром и дать двадцать пять концертов, он согласился принять эмиссара из могущественного царства Дэвида Сарнова. Посланец по имени Сэмюел Хоцинов, поклонник таланта маэстро, прибыл с предложением создать на Нью-Йоркском радио новый оркестр под руководством Тосканини, который мог бы стать настоящим соперником джадсоновскому филармоническому. Тосканини не требовалось много времени на раздумья. «Очень удивлены [вашим] согласием на предложение радио, — телеграфировал Дзирато Тосканини, действуя, как всегда, по инструкциям Джадсона. — Хотим знать, осознает ли Маэстро нежелательные последствия этого контракта для нашего сезона».
«Удивляюсь вашему удивлению, — отвечал Тосканини. — Не буду ничего говорить о Сарнове, который поведет дела в собственных интересах, так же, как это делал и всегда будет делать Филармонический оркестр».
«Вам дали неверный совет и ложную информацию», — ответил Дзирато[312].
Ситуация уже грозила перерасти в настоящую вендетту, когда Джадсон, испытывавший отвращение к конфронтации, сумел навести порядок. При всем неудовольствии поведением Эн-би-си, он обладал всеми козырями, чтобы обеспечить мирное сосуществование. Родзинский, которого Тосканини хотел видеть своим «репетитором»[313], был одним из дирижеров Джадсона, работавшим в Филармоническом оркестре в качестве приглашенного. Если бы Эн-би-си нуждалась в дополнительных дирижерах, ей пришлось бы брать их из того же источника. Хоцинов, собиравший оркестр, был женат на сестре Яши Хейфеца, давшего рекомендацию Барбиролли. Собственный зять Тосканини, Владимир Горовиц, был обязан своей карьерой «Коламбии». Джадсон располагал достаточными средствами, чтобы серьезно помешать успеху предприятия Тосканини, и клика Тосканини знала об этом. Хоцинов, дублируя свои усилия уже как музыкальный критик, оказал косвенную поддержку перемирию, написав в одной из рецензий, что угроза резкого снижения финансовых поступлений Филармоническому оркестру после ухода Маэстро оказалась мнимой (на самом деле Барбиролли собирал более полные залы, чем Тосканини). Сарнов, испугавшись вмешательства со стороны федеральных властей, приказал журналистам Эн-би-си умерить враждебность и преподнести рождение оркестра радио как способ «поощрения поддержки симфонических оркестров, независимо от места их существования»[314]. Он охотно согласился не транслировать музыку воскресным вечером, когда по Си-би-эс передавались концерты Филармонического оркестра.
Джадсон «никогда не упоминал имени Тосканини в пристойном контексте», вспоминала леди Барбиролли. Тосканини, со своей стороны, в беседах с друзьями всячески поносил Барбиролли, но избегал публично критиковать Филармонический оркестр или его менеджера. Спустя годы он извинился перед английским дирижером за то, что «вел себя как свинья».
Пять сезонов Барбиролли с Филармоническим оркестром были омрачены ложью и инсинуациями Тосканини[315], а также письмами, которые ревнивый Томас Бичем рассылал по всем оркестрам и музыкальным обществам. («Если Бичем считал, что должен писать всем и каждому, — говорил Джадсон
Иоганн Батист Штраус (нем. Johann Baptist Strauss, более известен как Иоганн Штраус-отец, нем. Johann Strauss Vater, 14 марта 1804, Вена — 25 сентября 1849, там же) — австрийский композитор, скрипач и дирижёр. Родоначальник музыкальной династии Штраусов. Трое его сыновей — Иоганн, Йозеф и Эдуард — тоже стали известными композиторами. Наследие композитора насчитывает 251 творение (из них 152 вальса). Это наследие было бережно сохранено его сыном Иоганном Штраусом-младшим и издано в 1889 году в Лейпциге
скрытый текст
Жизнь и творчество Иоганн Батист Штраус родился 14 марта 1804 года, в городке Леопольдштадт — народном предместье Вены, в семье владельца гостиницы Франца Боргиаза Штрауса и Барбары Дольман. Его дед, Иоганн Михаэль Штраусс (1720—1800) из Офена, переселился в Вену не позднее 1762 года; матримониальная запись о его бракосочетании в соборе Святого Стефана была сфальсифицирована в период Третьего рейха, поскольку он был евреем по происхождению, крестившимся в католичество.[2]
У мальчика было трудное детство: когда ему исполнилось семь лет, от лихорадки угасла его мать, а ещё через пять лет разорившийся отец утонул в Дунае (по одной из версий это было самоубийство из-за долгов). Опекун отдал его учиться переплетному делу, хотя он просил отдать его учиться музыке. Он стал самостоятельно брать уроки игры на скрипке. При первой возможности бросил мастерскую и стал играть по трактирам.
По воспоминаниям друга семьи и его первого учителя, А. Полишанского, будучи ещё совсем маленьким, мальчик вылезал из-под стола гостиничного трактира и, взяв в руки скрипку, безошибочно повторял мелодию, только что сыгранную трактирными музыкантами. Иоганну Штраусу-отцу принадлежит рождение образа дирижирующего солиста-скрипача. Штраус играл виртуозно, в бешеном темпе и с огромным темпераментом. Современники отмечали, что во время дирижирования его движения были уж больно соблазнительны. Современники сравнивали его с Паганини.
В 23 года он набрал свой первый оркестр. С 1819 года молодой музыкант играет в Венском танцевальном квартете Мишеля Памера, а в 1824 году становится помощником дирижёра оркестра Йозефа Ланнера. Оркестр в ту пору играл в кабачке «У красного петуха» в венском пригороде Тури. У владельца заведения, Йозефа Штрайма, была дочь Анна — большая любительница музыки и танцев. Иоганн женится на ней, и 25 октября 1825 года на свет появляется первый продолжатель династии — Иоганн Штраус (младший). Всего Анна родила ему пятерых детей.
Четыре года Иоганн и Ланнер дружно работали вместе, но потом после публичного скандала расстались и Иоганн пошёл своим путём. Первый вальс, написанный Иоганном Штраусом-отцом, прозвучал как сочинение Йозефа Ланнера (что впоследствии, по легенде, послужило причиной разрыва их отношений). Успех вальса придал композитору веру в свои силы — он собирает свой оркестр, пишет вальсы, польки, галопы… И всё же Штрауса поначалу всё время сравнивали с Ланнером, который от этого только проигрывал. Поющая и танцующая Вена раскололась на два лагеря: штраусианцев и ланнерианцев.
Император Франц I все же предпочитал Ланнера и назначил его «управляющим придворными балами». Однако именно Иоганн Штраус получал больше всего приглашений на местные праздники и на выступления в других странах.
В 1832 году в Вену приехал молодой Рихард Вагнер. После того, как он услышал Штрауса, в его дневнике появилась запись: «Незабываемой останется для меня каждая пьеса, которой он дирижирует со скрипкой в руках. Она повергала удивительного Иоганна Штрауса в совершенно дикий, граничащий с бешенством восторг. Этот демон венского музыкального народного духа содрогался в начале любого вальса, словно Пифия на треножнике. Публика, которая на самом деле была более опьянена его музыкой, чем поглощёнными напитками, поднимала настоящий вой, который возносил воодушевление дирижёра со скрипкой на непостижимую для меня высоту».
К 28 годам Штраус стал настолько знаменит, что даже во время холеры в 1832 году в Вене, во время его выступлений зал был переполнен.
В 1833 году началось триумфальное шествие музыки Штрауса по Европе. Композитор был первым, кто представил миру танцевальную музыку — до Штрауса как искусство её не воспринимали. Лондонские музыкальные критики называли его «Моцартом вальсов», «Бетховеном котильонов», «Паганини галопов», «Россини попурри». В 1833—1838 он гастролировал в Будапеште, Берлине, Лейпциге и Дрездене, ездил в Голландию, Бельгию, Париж. В сезон, приуроченный к коронации королевы Виктории провел 72 концерта в Лондоне. Среди композиций Штрауса особенным успехом пользовались «Плач Лорелеи на Рейне» (Loreley-Rheinklagen), «Висячие мосты» (Kettenbrcken) и другие вальсы, вслед за которыми вскоре появилось самое знаменитое сочинение Штрауса — «Марш Радецкого» (Radezky-Marsch).
Он работал до изнеможения, много гастролировал по Европе. Поэтому практически не занимался и не уделял время детям. Единственное за чем он строго следил и этого же требовал от Анны — это чтобы его дети не сочиняли музыку и не играли на скрипке. На фортепьяно играть было можно.
Ланнер, главный соперник Штрауса, безвременно скончался в 1843 году в возрасте 42 лет, и император Фердинанд I назначил Штрауса на освободившуюся придворную должность.
Незадолго до этого у него появилась любовница Эмилия Трамбуш. Она была хозяйкой мельницы. Эмилия родила ему семерых детей.
Венцы за то, что Штраус не поддержал революцию, стали игнорировать его концерты. Он растерялся, сник. Однажды в порыве гнева он сломал смычок и на следующий день слёг в горячке. Эмилия, думая, что его болезнь заразная, бросила Штрауса и уехала с детьми из дома. Узнав, что Штраус при смерти, бывшая жена Анна с Иоганном-младшим поехали к нему, но в живых его уже не застали.
Композитор скончался от скарлатины в Вене 25 сентября 1849 года, сорока пяти лет от роду.
Похороны Штрауса-старшего были грандиозные, на них присутствовало около 30 тысяч человек. Сын Иоганн на могиле играл «Реквием» Моцарта.[источник не указан 613 дней]
Хотя отец и лишил Иоганна наследства, он вскоре после смерти отца издал полное собрание сочинений отца за свой счёт.
Каждый год в Европе проходит знаменитый «Штраус-фестивале» посвящённый творчеству Штраусов. Испания, Италия, Австрия, Португалия, Франция, Германия — наслаждаются великолепными вальсами, польками, маршами, галопами, увертюрами и ариями из оперетт известнейшей династии композиторов и дирижёров XIX века — Штраусов.
Родился в семье музыкантов. С 9 лет учился игре на скрипке. В 1898-99 посещал Венскую консерваторию (уроки гармонии). С 1899 занимался по композиции и дирижированию у М. Э. Босси в Музыкальном лицее Б. Марчелло в Венеции, затем в Музыкальном лицее в Болонье (окончил в 1904). Самостоятельно изучал творчество старинных итальянских мастеров. В 1908-09 слушал лекции М. Бруха в Берлине. В 1921-24 преподавал в Консерватории им. А. Бойто в Парме (теория музыки), в 1932-53 профессор (класс композиции; с 1940 также директор) Консерватории им. Б. Марчелло в Венеции. Среди его учеников - Л. Ноно, Б. Мадерна.
Малипьеро — один из крупнейших итальянских композиторов 20 в. Ему принадлежат произведения различных жанров. Испытал влияние французских импрессионистов, а также Н. А. Римского-Корсакова. Творчество Малипьеро отличают яркая национальная характерность (опора на народные и старинные итальянские традиции), широкое использование современных музыкальных средств. Малипьеро способствовал возрождению итальянской инструментальной музыки на принципиально новых основах.
скрытый текст
Он отказался от последовательного тематического развития, предпочитая ему мозаичное контрастирование отдельных эпизодов. Лишь в некоторых произведениях используются приёмы додекафонной техники; Малипьеро был противником авангардистских схем. Малипьеро придавал большое значение мелодической выразительности и импровизационному изложению материала, стремился к простоте и законченности формы.
Внёс большой вклад и в развитие итальянского музыкального театра. В его многочисленных операх (более 30), часто написанных на собственные либретто, преобладают пессимистические настроения.
В ряде произведений, созданных на классические сюжеты (Еврипид, У. Шекспир, К. Гольдони, П. Кальдерон и др.), композитор преодолевает характерный для него мистицизм. Малипьеро был также исследователем, знатоком и пропагандистом старинной итальянской музыки. Возглавлял Итальянский институт Антонио Вивальди (в Сиене). Под редакцией Малипьеро изданы собрания сочинений К. Монтеверди (т. 1-16, 1926-42), А. Вивальди, произведения Дж. Тартини, Дж. Габриели и др.
M. M. Яковлев
Сочинения: оперы — Каносса (1911, пост. 1914, театр Костанци, Рим), Сон осеннего заката (Songo d'un tramonto d'autunno, по Г. Д'Аннунцио, 1914), трилогия Орфеиды (Смерть масок - La morte delle maschere; Семь песен - Seite canzoni; Орфей, или Восьмая песня - Orfeo ovvero l'ottava canzone, 1919-22, пост. 1925, Дюссельдорф), Филомела и очарованный ею (Filomela e l'infatuato, 1925, пост. 1928, Немецкий театр, Прага), Три комедии Гольдони (Тrе commedie Goldoniane: Кофейня - La bottega da caffй, Синьор Тодеро-Брюзга - Sior Todaro brontolon, Кьоджинские перепалки - Le baruffe chiozzotte; 1926, Оперный театр Земли Гессен, Дармштадт), Ночной турнир (Torneo notturno, 7 сценич. ноктюрнов, 1929, пост. 1931, Нац. театр, Мюнхен), трилогия Венецианская мистерия (Il mistero di Venezia: Аквильонские орлы - Le aquile di Aquileia, Лжеарлекин - Il finto Arlecchino, Вороны святого Марка - I corvi di San Marco, балет, 1925-29, пост. 1932, Кобург), Легенда о сыне-подкидыше (La favola del figlio combiato, 1933, пост. 1934, Брауншвейг), Юлий Цезарь (по У. Шекспиру, 1935, пост. 1936, театр «Карло Феличе», Генуя), Антоний и Клеопатра (по Шекспиру, 1938, театр «Комунале», Флоренция), Гекуба (Ecuba, по Еврипиду, 1939, пост. 1941, театр «Опера», Рим), Весёлая компания (L'allegra brigata, 6 новелл, 1943, пост. 1950, театр «Ла Скала», Милан), Небесные и адские миры (Mondi celesti e infernali, 1949, исп. 1950, по радио, пост. 1961, театр «Фениче», Венеция), Донна Уррака (по П. Мериме, 1954, Т-р Доницетти, Бергамо), Капитан Сиавенто (1956, пост. 1963, театр «Сан-Карло», Неаполь), Пленённая Венера (Venere prigioniera, 1956, пост. 1957, Флоренция), Дон Жуан (4 сцены по «Каменному гостю» Пушкина, 1963, Неаполь), Ханжа Тартюф (1966), Метаморфозы Бонавентуры (1966), Герои Бонавентуры (1968, пост. 1969, театр «Пиккола Скала», Милан), Искариот (1971) и др.; балеты — Пантея (1919, пост. 1949, Вена), Маскарад пленённой принцессы (La mascherata delle principesse prigioniere, 1924, Брюссель), Новый мир (El mondo novo, 1951), Страдивари (1958, Дортмунд); кантаты, мистерии и другие вокально-инструментальные сочинения; для оркестра — 11 симфоний (1933, 1936, 1945, 1946, 1947, 1947, 1948, 1950, 1951, 1967, 1970), Впечатления с натуры (Impressionni dal vero, 3 цикла, 1910, 1915, 1922), Перерывы в молчании (Pause del silenzio, 2 цикла, 1917, 1926), Армения (1917), Пассакалья (1952), Фантазия каждого дня (Fantasie di ogni giorno, 1951); Диалоги (No 1, с Мануэлем де Фальей, 1956) и др.; концерты с оркестром — 5 для фп. (1934, 1937, 1948, 1950, 1958), для 2 фп. (1957), 2 для скр. (1932, 1963), для влч. (1937), для скр., влч. и фп. (1938), Вариации без темы для фп. (1923); камерно-инструментальные ансамбли — 7 струн. квартетов и др.; фортепианные пьесы; романсы; музыка для драматического театра и кино.
Литературные сочинения: L'orchestra, Bologna, 1920; Teatro, Bologna, 1920; Claudio Monteverdi, Mil., 1929; Stravinsky, Venezia, [1945]; Cossн va lo mondo [автобиография], Mil., 1946; L'armonioso labirinto, Mil., 1946; Antonio Vivaldi, [Mil., 1958].
Оперетта Имре Кальмана в трёх действиях, четырёх картинах. Либретто О. Браммера и А. Грюнвальда.
Первое представление состоялось 21 марта 1930 года в Вене.
Содержание излагается по русскому тексту С. Болотина, Т. Сикорской и И. Туманова.
Действующие лица: Рауль Делакруа, художник (баритон или тенор); Анри Мюрже, поэт (баритон); Марсель Эрве, композитор (тенор); Мадлен, подруга Рауля (сопрано); Виолетта, юная уличная певица (сопрано); генерал Фраскатти, министр изящных искусств; Леблан, его секретарь; мадам Арно, консьержка; дядюшка Франсуа; Париджи, шарманщик; квартирный хозяин; мидинетка; кавалер; пожарный; рабочий сцены; сценариус; художники, их подруги, щеголи, маски на празднике художников и др.
Действие происходит в Париже.
В одной из последних своих оперетт композитор обратился к «Богеме» Мюрже. В 1896 году на этот сюжет Пуччини написал оперу «Богема». Кальман решает тему тоже вполне серьезно, изображая драму неразделенной любви. Лишь в третьем акте вместо трагической (как у Мюрже и Пуччини) наступает традиционная для оперетты благополучная развязка.
скрытый текст
Музыка «Фиалки Монмартра» отличается свежестью, обаянием лирических мелодий, а подчас шиком («Карамболина»). Меньше, чем в предшествующих опереттах, сказывается здесь присущая Кальману сентиментальность, больше ощущается искренность, правда чувства. По музыкальному воплощению это оперетта с масштабными формами, временами тяготеющая к жанру лирической оперы.
Первое действие Мансарда, где живут Рауль, Марсель и Анри. Рауль пишет портрет Мадлен, Марсель сидит за роялем, Анри, развалясь на кушетке, лениво подбирает рифмы... Друзья голодны, однако их марш-терцет «Трудно обедать в неделю раз» полон бодрости.
Возникает спор: что важнее в песне, слова или музыка. Разрешить его зовут уличную певицу, которую видят в окне. Входит Виолетта. Ее ария «Лишь город стихнет в голубой тени» — изящный и нежный вальс.
Анри вдохновлен чудесным голосом. Он решает писать оперетту о простой девочке с улицы, которая станет знаменитой артисткой.
На лестнице слышатся шаги, и молодые люди разбегаются в страхе, — это хозяин идет за квартирной платой. В пустую комнату действительно входит квартирохозяин. С ним Фраскатти и Леблан. Фраскатти зашел сюда случайно: ему нужен вид на Монмартр; он замечает портрет Мадлен и требует познакомить его с моделью. Домохозяин зовет девушку. Она выходит из своей комнаты очень сердитая, так как голодна и устала от нищенской жизни, и прогоняет Фраскатти метлой, не слушая его объяснении. Возвращается Марсель. Его дуэт с Мадлен «Гризетки Монмартра» грациозен и шаловлив.
Рауль, узнававший, не продано ли что-нибудь из его работ, утешает Мадлен, уговаривает ее потерпеть еще немного. Входит мидинетка с огромной картонкой. Это роскошный туалет для Мадлен от Фраскатти. В дуэте «Вижу, Мадлен» Рауль прощается с возлюбленной.
Мадлен, не в силах устоять перед соблазнами богатства, покидает его.
Друзья утешают художника. В эту минуту в мансарде появляется дядюшка Франсуа с потрясающим известием: эскиз Рауля продан за три тысячи франков. Молодые люди ликуют. Они посылают Франсуа накупить угощенья и созвать всех друзей. Терцет Рауля, Анри и Марселя «Вот так случай» полон бурного веселья.
Финал акта: хор веселящейся богемы прерывает вбежавшая Виолетта. Она просит защитить ее от хозяина, шарманщика Париджи. Но тот, ворвавшись вслед за девушкой, требует либо отдать ее, либо заплатить три тысячи франков. И молодые люди отдают все свои деньги, чтобы выручить Виолетту. Она остается с ними. Нежна и ласкова заключительная колыбельная «Отныне всегда и всюду».
Второе действие Первая картина. Двор того же дома на Монмартре через месяц. Радостно звучит песня Виолетты «Луч солнца осветил небес края». Франсуа говорит ей, что в Лувре есть вакансия реставратора. Если бы кто-нибудь мог просить директора Лувра или министра изящных искусств... Но никто не будет хлопотать за бедного непризнанного художника.
Появляется Мадлен, роскошно одетая, в сопровождении свиты щеголей. Она хочет купить у Рауля свой портрет, но художник отказывает.
Виолетта ревнует: она любит Рауля, однако юноша не догадывается об этом. Для него Виолетта — маленькая девочка, к которой можно относиться лишь по-дружески. Об этом говорит его ария «Фиалочка Монмартра».
Из окна мансарды во двор вываливаются скудные пожитки трех друзей и Виолетты. Это мадам Арно выполняет поручение квартирохозяина выселить злостных должников. Молодые люди, юмористически воспринимая печальную ситуацию, поют квартет «О, солнечная юность легко все переносит». Затем Анри, Марсель и Рауль уходят одолжить костюмы для предстоящего карнавала, а Виолетта пытается навести порядок в вещах, выкинутых во двор: ведь им придется теперь жить прямо здесь! Входит Фраскатти. Он тоже ревнует и хочет выяснить, не была ли здесь Мадлен. Виолетта ловко наталкивает его на мысль назначить Рауля реставратором (тогда художник будет очень занят, и они с Мадлен не смогут встречаться!)
Вторая картина. Ежегодный праздник художников на Монмартре. Звучит веселый хор «Всех запевал на карнавал». Все в смешных масках, фантастических костюмах смеются и пляшут. Роскошно одетая Мадлен поет блестящую, виртуозную «Карамболину» («На Монмартре поздней ночью не смолкает гул»). Затем она приглашает Рауля на вальс. В стороне молча страдает забытая всеми Виолетта. Начальственно раздвигая толпу, к Раулю подходит Леблан. Он принес назначение на должность и предписание завтра же отправляться в Италию. На вопрос изумленного Рауля, каким образом ему досталось это назначение, Леблан отвечает таинственно: «Благодаря одной знакомой даме!» Виолетта в трепете ждет благодарностей, но Рауль обращает их к Мадлен. Ее он обнимает и целует... Гремит гром, начинается гроза. Все со смехом и пением убегают в кабачок, туда же Рауль увлекает Мадлен. А бедная одинокая Виолетта медленно идет под дождем. Лишь дядюшка Франсуа сочувствует ей и предлагает приют.
Третье действие За кулисами театра. Идет премьера оперетты Анри и Марселя. Авторы волнуются, но наперебой успокаивают Виолетту, которая дебютирует сегодня. Виолетта выходит на сцену, а друзья узнают, что приехал Рауль. Его хитростью не пускают в театр Франсуа и мадам Арно, оказавшиеся старыми знакомыми. Они боятся, что Рауль устроит Мадлен сцену и та не сможет играть свою роль. Но Рауль и не думает о Мадлен. Там, в Италии, вдали от Парижа, он многое передумал и понял. Он понял, что лишь восхищался красотой Мадлен как художник, а любит Виолетту. Спектакль заканчивается. Мадлен освистана, Виолетту публика бурно приветствует и осыпает цветами. А за кулисами ее ждет Рауль. Влюбленные наконец находят друг друга.
История создания Иоганн Себастьян Бах (Johann Sebastian Bach)
Музыкальный жанр Страстей (на немецком — Passion, в русской транскрипции пассионы) складывался на протяжении многих столетий. Содержанием пассионов являлись последние дни жизни, страдания и смерть Христа. Отсюда и название — страсти, то есть страдания, муки, телесная боль, душевная скорбь, тоска. Первоначально, в Средние века, соответствующие главы Евангелия в католической церкви читались на латыни в течение Страстной недели. С XIV века рассказ Евангелиста «распевался» тенором, басу поручались слова Иисуса, солистами выделялись реплики Иуды, Петра и Пилата. Поначалу для распевания текста использовались напевы григорианского хорала. Позднее музыку стали сочинять композиторы. Из католического богослужения традицию исполнения пассионов заимствовала немецкая протестантская церковь. Жанр развивался, кроме евангельского текста в пассионы подчас включались стихи современных поэтов, создавалось разработанное либретто. Наряду с хором и солистами значительное место занял оркестр. Пассионы все более приближались к оратории. Часто даже самое название изменялось: вместо Страстей такие сочинения именовались «Смерть Иисуса», «За грехи мира распятый Иисус» и т. п.
скрытый текст
Бах многое позаимствовал из этого жанра, однако отказался от свободного пересказа евангельского текста, от персонификации драмы. Его пассионы — это особый жанр неперсонифицированного музыкального повествования. Всего на протяжении творческого пути композитор создал пять пассионов, из которых до нашего времени полностью дошли партитуры лишь Страстей по Иоанну и Страстей по Матфею. Предположительно, Бах создал Страсти по Иоанну в 1722—1723 годах, то есть в то время, когда, еще работая в Кётене при дворе князя Леопольда, выступал одним из претендентов на должность кантора в лейпцигской церкви Святого Фомы.
В Страстях Бах придерживается канонического евангельского текста. Использованы главы 18 и 19 Евангелия от Иоанна. 18 глава повествует о предательстве Иуды, заступничестве Петра, отрубившего мечом ухо первосвященнического раба, приводе Иисуса к первосвященнику, отречении Петра и суде Пилата. В 19 главе рассказывается о бичевании Иисуса, издевательствах толпы, шествии на Голгофу, жребии солдат о Его одежде, Его смерти и погребении.
Действие начинается с пленения Иисуса. Для усиления драматизма Бах вводит два эпизода из Евангелия от Матфея, у Иоанна отсутствующие. Это пение петуха, услышав которое Петр вспоминает предсказание Учителя: «Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня», и рассказ о том, как в момент смерти Спасителя «завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы разверзлись...»
Первоначально текст Евангелия был обработан известным поэтом, гамбургским городским советником Бертольдом Генрихом Брокесом (1680—1747). Именно на его стихи были еще до Баха созданы Страсти по Иоанну Кайзера в 1712 году, Генделя и Телемана в 1716-м, Маттезона в 1718 году. Несмотря на то, что этот текст стал почти классическим, Баха стихи Брокеса не удовлетворили: наделенные драматизмом и представлявшие большие возможности для музыкальной изобразительности, они были безвкусны, а местами просто вульгарны. Бах решил использовать их лишь частично, в основном же опирался на само Евангелие. По мнению исследователя творчества Баха Альберта Швейцера, ему помогал «тот же неизвестный, тонко чувствующий поэт, который создал тексты кантат №65, 154 и 23».
Премьера Страстей состоялась в Страстную пятницу, 7 апреля 1724 года, в лейпцигской церкви Святого Николая. В следующем году они прозвучали вновь в несколько иной редакции. Швейцер считает, что первое исполнение относится к Страстной пятнице 1723 года.
Музыка Страсти по Иоанну — свободная фантазия на евангельскую тему, углубляющая и расширяющая общее представление об этом сюжете. Страсти отличаются возвышенным характером, концентрацией действия с обостренным противопоставлением добра и зла. Исполнители в Страстях персонифицированы лишь частично: так, «дочь Сиона» (аллегорический образ верующей души) поет то сопрано, то басом, то хором.
Страсти по Иоанну состоят из 68 номеров, разделенных на две части. Вступительный хор «Господь наш владыка» исполнен величия и драматизма. Полон достоинства речитатив Иисуса «Это Я» (№6), что подчеркивается строгим хоралом (№7) «Горячо любимый Иисус». Ария альта (№11) «Отпусти грехи мои» отличается глубочайшей выразительностью. №19, ария тенора «Ах, разум мой, чем укрепишь меня», полна страстной скорби. Во 2-й части дважды повторяется хорал с мелодией из №7, подчеркивающий значимость беседы Иисуса с Пилатом. Ариозо баса «Смотри, моя душа» (№31) и следующая за ним ария тенора «Помысли, помысли, как окрашенная кровью...» (№32) — лирическая вершина сочинения. В колеблющихся между мажором и минором гармониях, в мелодике, отличающейся инструментальным характером, «видится радуга, распространяющаяся над искупленным миром» (Швейцер). Драматическая кульминация наступает с хорами «Распни Его» (№36 и 44), яростными, издевательскими фугами «У нас закон» (№38) и «Освободишься Ты?» (№42), окружающими торжественный хорал «Твоя тюрьма, Господень Сын, несет свободу нам» (№40). В арии альта «Свершилось» (№58) в сопровождении виолы да гамба и органа глубочайшая скорбь медленной первой части сменяется бурным ликующим vivace, — вестью о грядущем Воскресении Христа. Завершают «Страсти» развернутый хор «Покойтесь с миром, святые останки» (№67) и №68, строгий хорал «Господь, оставь».
Первый профессиональный концертный оркестр в Австрии, один из старейших в Европе. Основан по инициативе композитора и дирижёра Отто Николаи, критика и издателя А. Шмидта, скрипача К. Хольца и поэта Н. Ленау. Первый концерт Венского филармонического оркестра состоялся 28 марта 1842 под управлением О. Николаи. В состав Венского филармонического оркестра вошли музыканты оркестра Венской оперы. Руководит деятельностью оркестра комитет в составе 10 человек. Вначале коллектив выступал под названием «Оркестровый персонал императорской придворной оперы». К 60-м гг. сложились организационные формы работы оркестра, сохранившиеся и в настоящее время: Венский филармонический оркестр ежегодно даёт цикл из восьми воскресных абонементных концертов, повторяющихся по понедельникам (им предшествуют традиционные открытые репетиции). Кроме обычных абонементных концертов, ежегодно проводятся: концерт памяти основателя коллектива О. Николаи, торжественный новогодний концерт из произведений венской лёгкой музыки и ряд внеабонементных концертов. Концерты Венского филармонического оркестра проходят в Большом зале венского «Музикферайна» в дневное время.
скрытый текст
Венский филармонический оркестр занял видное место в музыкальной жизни страны. С 1860 оркестр, как правило, выступал под управлением своих постоянных руководителей — О. Дессофа (1861-75), X. Рихтера (1875-98), Г. Малера (1898-1901). Рихтер и Малер значительно расширили репертуар, включив произведения композиторов разных стран (А. Дворжак, Б. Сметана, З. Фибих, П. Чайковский, К. Сен-Санс и др.). Во главе с Рихтером Венский филармонический оркестр впервые выехал на гастроли в Зальцбург (1877), а под руководством Малера совершил первую зарубежную поездку (Париж, 1900). В качестве дирижёров-гастролёров приглашались крупнейшие композиторы: с 1862 с Венским филармоническим оркестром неоднократно выступал И. Брамс, а также Р. Вагнер (1872, 1875), А. Брукнер (1873), Дж. Верди (1875).
Музикферайн (Musikverein) В 20 веке коллектив возглавляли известные дирижёры Ф. Вейнгартнер (1908-27), В. Фуртвенглер (1927-30, 1938-45), Г. Караян (1956-64). Постоянно сотрудничали с оркестром Ф. Шальк, Ф. Мотль, К. Мук, А. Никиш, Э. Шух, Б. Вальтер, А. Тосканини, К. Шурихт, Г. Кнаппертсбуш, В. Де Сабата, К. Краус, К. Бём; с 1906 (до конца жизни) с Венским филармоническим оркестром выступал Р. Штраус, написавший для оркестра Торжественные фанфары (1924). С 1965 оркестр работает с дирижёрами-гастролёрами. К числу высших достижений Венского филармонического оркестра относится исполнение им музыки Й. Гайдна, В. А. Моцарта, Л. Бетховена, Ф. Шуберта, Р. Шумана, И. Брамса, А. Брукнера, Г. Малера, а также Р. Вагнера, Р. Штрауса. С 1917 Венский филармонический оркестр — официальный оркестр Зальцбургских фестивалей.
Состав оркестра — около 120 человек. Участники Венского филармонического оркестра входят также в различные камерные ансамбли, в т. ч. в квартеты Барилли и Концертхауз, Венский октет, Духовой ансамбль Венской филармонии. Оркестр неоднократно гастролировал в странах Европы и Америки (в СССР — в 1962 и 1971).
M. M. Яковлев
Оркестр неизменно занимает первое место во всех международных рейтингах. С 1933 года коллектив работает без художественного руководителя, выбрав путь демократического самоуправления. Музыканты на общих собраниях решают все организационные и творческие вопросы, определяя, какого дирижера пригласить в следующий раз. И при этом работают в двух оркестрах одновременно, находясь на государственной службе в Венской опере. Те, кто хочет попасть в состав филармонического оркестра, должен пройти прослушивание в оперу и проработать там как минимум три года. Больше ста лет коллектив был исключительно мужским. Портреты первых принятых туда женщин в конце 1990-х появлялись на обложках газет и журналов.
Восьми концертным бетховенским произведениям противостоит свыше четырех десятков аналогичных сочинений Моцарта, среди которых — двадцать пять для одного фортепиано и по одному — для двух и трех фортепиано с оркестром. Приведенные количественные соотношения весьма примечательны, в них сказывается различие художественных устремлений.
По словам Моцарта (в письме к отцу 1782 г.), «концерты дают нечто среднее между слишком трудным и слишком легким; они блестящи, приятны для слуха, но, разумеется, не впадают в пустоту: то тут, то там знаток получит подлинное удовлетворение, но и незнатоки останутся довольны, сами не ведая почему...». Еще категоричнее сказал об этом авторитетный музыкальный критик того времени Фридрих Рохлиц: «Концерт — вершина музыки в выражении деликатного (im Zartern) в противоположность симфонии в выражении возвышенного».
Таковой была иерархия жанров, предустановленная классицистской эстетикой XVIII столетия. Моцарт идейно связан с веком Просвещения, его творчество замыкает данный этап музыкальной эволюции; творчество же Бетховена озарено революционно-освободительными идеями конца XVIII — начала XIX века, оно открывает новый период в истории музыки. Его новаторские искания преобразуют жанры музыкального искусства, сметают прежде установленные иерархические отношения. Он симфонизирует концерт и, не нарушая жанровую специфику, наделяет его значением особого вида симфонии с солирующим инструментом — фортепиано. Осуществил он эту реформу не сразу. В первых двух концертах еще явственно ощутима генетическая связь с моцартовским типом, как наиболее совершенным претворением художественной «модели» венского концерта XVIII века; решающий перелом ознаменован Третьим концертом; найденное в нем развито в следующих двух. Суть бетховенской реформы заключалась в том, что он возвысил концерт до уровня симфонии или, говоря словами Рохлица, сделал его равноправным с симфонией в выражении возвышенного. Это способствовало обновлению и содержания произведений, и выразительных средств, и структурных закономерностей. Тем не менее связь с традицией не порывалась.
скрытый текст
В основе жанра инструментального концерта лежит принцип соревнования, состязания между солистом и оркестровым коллективом (tutti): они словно оспаривают друг у друга первенство в непрестанном диалоге. Принципы такого диалога оформились в XVII веке в Италии. Развились разные виды сольных концертов — для смычковых или духовых инструментов. Позже к ним подключился клавир (чембало, клавесин) — родоначальник современного фортепиано. В эволюции фортепианного концерта существенна роль двух сыновей Иоганна Себастьяна Баха — Филиппа Эммануэля (прозванного по месту жительства «берлинским» или «гамбургским»), большое внимание уделившего разработке оркестрового начала и обострению драматизма, и Иоганна Христиана («миланского» или «лондонского»), который совершенствовал виртуозные, равно как и кантабильные, певучие черты концертной музыки.
Моцарт синтезировал искания своих непосредственных предшественников. Он перенес также в область фортепианного концерта некоторые достижения современной французской скрипичной школы: непрерывное «узорчатое» развертывание мелодичной партии солиста, интонационную доходчивость романса (в средней части), шутливую игривость финала (в форме трехчастного рондо). На долгие годы созданный им тип концерта служил художественным эталоном — идеальным образцом воплощения принципа концертирующего диалога между tutti и solo.
Этот принцип основан у Моцарта на детализированном взаимодействии партий оркестра и солиста, которое осуществляется путем перекличек — тембровых или регистровых, — нередко с использованием вопросо-ответной структуры (начальный тезис излагает оркестр, ему отвечает солист) и т. д. Существенны импровизационные моменты — в смене эпизодов, с частым отклонением от основной линии развития, в неожиданности модуляционных «поворотов», в изобилии тематически неподготовленных вступлений солиста (так называемые «Eingange»). Вообще, мелодическая щедрость Моцарта проявляется в богатстве тематических образований. Недаром старший его современник, композитор Диттерсдорф жаловался: «Он не дает вздохнуть слушателю; только хочешь прочувствовать красивую музыкальную мысль, как уже появляется новая, вытесняющая первую..». Это и есть проявление импровизационного начала в диалогическом соотношении tutti и solo. Полностью же это начало раскрывалось в виртуозных каденциях солиста, главной из которых отводилось место в конце репризы первой части, перед кодой, после бурного подъема tutti с остановкой на тоническом квартсекстаккорде (фермата): будто распахивался занавес перед выходом солиста, который в импровизации должен был дать своего рода «тематическое резюме» первой части. (В финалах каденция имела не столько тематическое, сколько чисто виртуозное назначение (Впервые в истории концертного жанра Бетховен вписал каденцию в фортепианную партию Пятого концерта, тем самым ограничив импровизационную свободу пианиста.))
Диалогический принцип, на котором зиждется концертная форма, Бетховен воплощает по-иному, наделяет другим смыслом. Противоположение объекта субъекту, тезиса его опровержению, мира внешнего миру внутреннему — причем выявление не только контраста, но и конфликта таких противопоставлений, — характерная, основополагающая особенность творческого метода Бетховена. Его музыке присуща внутренняя конфликтность при последовательно логичном проведении главной идеи — сам композитор называл ее поэтической, то есть содержательной (В противовес пустозвонной, бессодержательной музыке Бетховен выдвигал музыку, наделенную, согласно его терминологии, «поэтическим содержанием», «поэтической идеей».). Конфликтностью пронизываются все элементы музыкальной речи, что в первую очередь обусловлено сопоставлением формообразующих мотивов, которые взаимодействуют, взаимодополняют друг друга в процессе развития. Как нельзя более соответствует выражению подобной конфликтности концертная форма. Бетховен добивается дотоле небывалого драматизма в столкновении соперничающих партий — tutti и solo (см. вторую часть Четвертого концерта, прим. 34, или разработку первой части Пятого концерта, прим. 41). Но обостряя противопоставления, он одновременно объединяет партии оркестра и солиста в проведении главенствующей идеи: музыка развивается целеустремленно, сплошным симфонизированным потоком, который организуется не детализированным, а крупным штрихом. Тем самым преобразуются и структурные закономерности концерта, хотя традиционные формальные схемы, закрепленные Моцартом, сохраняются.
К таким схемам относятся следующие.
В первой части концерта используется форма сонатного аллегро с двойной экспозицией: в первой экспозиции оркестр излагает тематические образования (главную партию с примыкающей к ней связующей и побочную с заключительной), во второй экспозиции их совместно варьируют и развивают оркестр с солистом. В отличие от симфонии все тематические группы первой экспозиции Моцарт дает в одной, основной тональности.
В своих первых же концертах Бетховен отходит от этого обычая, вводя ладотональные контрасты, и таким путем сближает концерт с симфонией. В двух последних концертах он даже предваряет оркестровую экспозицию вступлением солиста, еще теснее смыкая его партию с партией оркестра.
Моцарт привносит во вторую экспозицию много выдумки и свободы: к темам, ранее изложенным оркестром, он добавляет новые, особенно в побочной партии (см. концерты №№ 20, 26); порой вводятся другие певучие темы вместо тех, что звучали у tutti (№№ 15, 22, 24, 26); иногда в партии солиста даже не используется главная тема (концерт № 24). Бетховен в этом отношении строже придерживается симфонического плана развития, ограничивая импровизационные отклонения: солист совместно с оркестром пространнее и динамичнее разрабатывает тематизм первой экспозиции.
Собственно разработка (т. е. второй раздел сонатной формы) в моцартовских концертах проводится сжато и изобилует неожиданными смещениями — тематическими и модуляционными, — блеском, виртуозностью. У Бетховена этот раздел тоже компактен, но более драматичен и выдерживается словно на одном дыхании. И еще одно отличие: Бетховен предпочитает разрабатывать интонационные и ритмические элементы главной партии, тогда как Моцарт (за исключением концертов №№ 20 и 24) этого избегает, чаще используя в разработке темы побочной партии из первой экспозиции, которые не вошли во вторую (концерт № 25), либо новые темы (№№ 12, 13, 17, 23).
Новые по сравнению со второй экспозицией темы Моцарт вводит и в репризу, что не свойственно Бетховену; зато последний в своих трех поздних концертах не только расширяет коду после каденции солиста, но и заставляет пианиста участвовать в ней.
Во вторых частях, следуя за Моцартом, Бетховен начальную фразу, если это песенная форма, поручает солисту; когда применяются вариационные принципы развития, тему первоначально излагает tutti (см. Второй и Пятый концерт, у Моцарта — концерты №№ 15, 22, 25). В оркестровке этих частей важная роль отводится струнным и деревянным духовым инструментам. Особый случай — вторая часть Четвертого концерта, своеобразие музыки которой обусловлено определенным программным замыслом, где противопоставление струнных сольной партии фортепиано дает наглядное представление о бетховенском толковании диалогического принципа.
Финал обычно открывается солистом. Характер музыки оживленный, игровой — шутливый у Моцарта, более резко очерченный, юмористический у Бетховена. Повторные проведения главной темы у фортепиано отграничивают разделы формы рондо; перед кодой обязательна каденция солиста. Однако в отличие от Моцарта, Бетховен в финалах всех своих концертов дает сочетание принципов рондо с сонатностью. Это — форма рондо-сонаты, где повторные проведения главной партии выполняют функцию рефрена; таких проведений обычно четыре: два в начале и в конце экспозиции и два в аналогичных разделах репризы.
Преобразование формальных схем классического венского концерта продиктовано содержанием бетховенских творений, новизной выразительных средств. Сказалось это и на трактовке фортепиано. По сравнению с кантабильной виртуозностью Моцарта у Бетховена сильно возрастает значение монолитности, мощности звучания. Расширяется регистровый объем, особенно за счет дискантового регистра, развивается октавная, аккордовая техника. Появляются неожиданные акценты на слабой доле, активизирующие движение, несравненно обогащается ритм. Вместе с тем звучание становится, если можно так выразиться, объемнее. Так, характерный для Бетховена динамический прием приближения или удаления звучности, смены волн нарастания или спада сродни перспективе в живописи. Типичен, в частности, эффект ложного динамического каданса — затухания движения — перед «категоричным» заключением на стремительном crescendo (см. коды финалов любого из концертов, первой части Третьего и т. д.). Ощущение объемности звучания создается также регистровым отдалением мелодии, помещенной в дискантовом верху, от сопровождения в глубоком басу (см. прим. 5, 24, 29, 33).
Естественно, нельзя бегло охарактеризовать самобытную специфику фактуры сольных партий бетховенских концертов. Но можно вкратце указать на два принципа, которые регулируют ее динамику, это взрывчатость и связность. Ровность звукового поля взрывают неожиданные акценты, sf, внезапные подъемы, спады, заостренность staccato и т. п., чему противостоит протяженная связность legato, которая, чтобы еще теснее связать звуки, нередко скрепляется посредством группетто или цепочкою трелей и т. д. Подобная контрастность фортепианной фактуры при разнообразии штрихов, артикуляции, декламационных цезур, приемов разделения и слитности музыкальной речи — существенная особенность стиля Бетховена.
Новизна содержания и формы бетховенских концертов не способствовала их популярности. Они в целом разделили участь других его фортепианных произведений, все более забывавшихся современниками по мере того, как Бетховен перестал сам их играть. Так, при жизни композитора была публично исполнена неким пианистом только одна его соната — Двадцать восьмая ор. 101 (в 1816 г.). Заметив, что его произведения уходят из концертного репертуара, Бетховен хотел, собрав воедино по определенному плану, переиздать их. В последние годы жизни он неоднократно возвращался к этой мысли.
В 1830—1840 годах бетховенское фортепианное творчество наконец зазвучало в концертных залах благодаря усилиям Мендельсона, Клары Вик, Листа. Но и тогда оно представало далеко не в полном объеме. Пианист Мортье де Фонтен, например, сделал себе имя, сыграв в 1847 году одно из самых значительных бетховенских творений — сонату für Hammerklavier (op. 106, B-dur), которая тогда считалась неисполнимой. Даже много лет спустя, в 1881 году, когда Ганс Бюлов в одном из своих клавирабендов в Вене исполнил подряд пять последних сонат Бетховена, известный критик — тогдашний непререкаемый авторитет — Эдуард Ганслик, пораженный исключительной выдержкой и смелостью концертанта, в следующих словах резюмировал впечатление от этого вечера: «Превосходно, но не для повторения. Или лучше сказать: более никогда (nie wieder), несмотря на то, что было очень хорошо». Вероятно, многие современники аналогично реагировали на премьеры бетховенских концертов.
Тем не менее они исполнялись и имели, хотя с оговорками, хорошую прессу. Более посчастливилось ранним концертам — и потому, что они были проще, доходчивее, еще не вступали в противоречие с венской традицией, и потому, что Бетховен тогда сам их пропагандировал, выступая на публичной эстраде. Благожелательный отклик нашел также Третий концерт; его включили в свой репертуар и некоторые другие пианисты — Ф. Рис, Ф. Штейн (1784—1809). О том, что Хоровой фантазии ор. 80 посчастливилось снискать популярность, было уже сказано выше. Зато Четвертый концерт исполнялся только один раз — причем самим Бетховеном; спустя четверть века его заново «открыл» Мендельсон (сыграв в 1832 г. в Париже). Хорошо был принят Пятый концерт — и на премьере в Лейпциге в 1811 году (солировал пианист Ф. Шнейдер, 1786—1853), и в Вене, где дважды его исполнил Черни (в 1812 г. и в 1818 г.). Названные пианисты принадлежали к окружению Бетховена: Рис и Черни — его ближайшие ученики, Штейн и Шнейдер делали переложения для фортепиано его симфоний — следовательно, могут быть причислены к поклонникам бетховенского гения.
Прижизненные исполнения концертных произведений Бетховена, однако, не привели к утверждению в творческой практике того времени нового, разработанного им художественного типа симфонизированного концерта. Моцартовский тип по-прежнему главенствовал, его далее развивали Гуммель, Калькбреннер, Мошелес, Вебер, Фильд, Шопен. Лишь позже, в 40-годах, бетховенскую традицию продолжали — каждый по-своему — Шуман и Лист, а вслед за ними Брамс.
В 1865 году венский придворный капельмейстер Иоганн Хербек, составляя программу концерта старой венской музыки, начал рыться в кипах забытых рукописей. В неразобранном архиве председателя Штирийского любительского музыкального общества А. Хюттенбреннера он обнаружил неизвестную ранее партитуру Шуберта. Это была си-минорная симфония. Под управлением Хербека она и прозвучала впервые 17 декабря 1865 года в концерте венского Общества любителей музыки.
Шуберт — лучшее в интернет-магазине OZON.ru → Композитор создавал ее на протяжении последних месяцев 1822 года. Он был в эти годы уже широко известен в Вене как автор многих прекрасных песен и популярных фортепианных пьес, однако ни одна из его предшествовавших симфоний не была публично исполнена, и как симфониста его никто, кроме самых близких друзей, не знал. Новая симфония создавалась сначала в виде переложения для двух фортепиано, а затем уже — в партитуре. В фортепианной редакции сохранились наброски трех частей симфонии, однако в партитуре композитор записал лишь две. Больше он к этой симфонии не возвращался. Потому она и получила в последствии название Неоконченной.
скрытый текст
До сих пор продолжаются споры о том, является ли эта симфония действительно незавершенной, или Шуберт полностью воплотил свой замысел в двух частях вместо общепринятых четырех. Две ее части оставляют впечатление удивительной цельности, исчерпанности. Это позволило некоторым исследователям утверждать, что композитор и не предполагал продолжения, так как воплотил свой замысел в двух частях. Однако сохранились наброски партитуры третьей части, по каким-то причинам оставленные в эскизе. Более того, среди музыки к пьесе «Розамунда», написанной в тот же период, существует антракт, написанный также в си миноре — тональности крайне редко употреблявшейся, — и по характеру имеющий сходство с традиционным симфоническим финалом. Некоторые исследователи творчества Шуберта склонны считать, что этот антракт вкупе с набросками скерцо и составляет обычный четырехчастный цикл.
Тематических связей с Неоконченной в этом антракте нет, поэтому нельзя утверждать с уверенностью, что он должен был стать финалом симфонии. В то же время в эскизах третьей части такие связи просматриваются. Пожалуй, наиболее вероятным кажется мнение, также высказанное на страницах посвященных Шуберту книг: он собирался писать обычную четырехчастную симфонию, но, в отличие от песни, в которой был полновластным, уверенным в себе мастером, в симфоническом жанре уверенным себя не чувствовал. Ведь ему до сих пор не удалось услышать ни одной из своих симфоний в профессиональном оркестровом звучании. И быть новатором он вовсе не стремился: его идеалом, к которому он мечтал приблизиться, был Бетховен, что и доказала следующая, Большая симфония до мажор. А написав эти две части, он мог просто испугаться — настолько они не были похожи на все, написанное в этом жанре до него.
Кстати, это была не первая его симфония, оказавшаяся недописанной: до того, в августе 1821 года, он писал симфонию ми мажор (условно считающуюся Седьмой), партитура которой была написана эскизно. В ней уже видны подступы к двум следующим симфоническим циклам — в составе оркестра, масштабах, отчетливом романтическом колорите. Возможно, композитор не стал ее дописывать, так как не нашел еще нового пути, по которому думал двигаться. Также — об этом можно лишь гадать — не казался ему плодотворным и путь Неоконченной: не поняв, что созданное им — шедевр, открывающий совершенно новые пути в симфонии, Шуберт счел ее неудачей и оставил работу. Считать ее законченным двухчастным циклом тем более нет оснований, что не только у Шуберта, но и у более поздних композиторов, вплоть до XX века, обычно выдерживаются тональные соотношения частей: заключать симфонию должна та же (или одноименная) тональность, в которой она начиналась. Единственным смелым новаторством было создание Малером финала Девятой, ре-мажорной симфонии, в ре-бемоль мажоре, впрочем, совершенно оправданное самим замыслом. Во времена же Шуберта создать произведение, которое начиналось бы в си миноре, а заканчивалось в ми мажоре, было совершенно немыслимо, зато тональность субдоминанты вполне могла появиться в одной из средних частей цикла.
Неоконченная — одна из поэтичнейших страниц в сокровищнице мирового симфонизма, новое смелое слово в этом сложнейшем из музыкальных жанров, открывшее дорогу романтизму. С ней в симфоническую музыку входит новая тема — внутренний мир человека, остро чувствующего свой разлад с окружающей действительностью. Это — первая лирико-психологическая драма в симфоническом жанре. К сожалению, ее появление на эстраде задержалось почти на полвека, и симфония, ставшая потрясением для открывших ее музыкантов, не оказала на развитие музыки своевременно того влияния, которое могла бы оказать. Она прозвучала тогда, когда уже были написаны романтические симфонии Мендельсона, Берлиоза, Листа.
Музыка Первая часть. Откуда-то из глубины в унисоне виолончелей и контрабасов возникает настороженная вступительная тема, играющая роль своеобразного лейтмотива симфонии. Она застывает, словно неразрешенный вопрос. А дальше — трепетный шелест у скрипок и на его фоне — распев главной темы. Мелодия простая и выразительная, словно молящая о чем-то, интонируется гобоем и кларнетом. Взволнованный, трепетный фон и внешне спокойная, но наполненная внутренней напряженностью кантилена создают ярчайший по выразительности, типично романтический образ. Постепенно разворачивается лента мелодии. Музыка приобретает все более напряженный характер, доходит до фортиссимо. Без связующей, обязательной у венских классиков, отделенная только лаконичным переходом (тянущийся звук валторн) от главной, начинается побочная партия. Мягкую вальсовую мелодию непринужденно запевают виолончели. Возникает островок безмятежного покоя, светлая идиллия. Мерно покачивается, словно убаюкивает, аккомпанемент. Еще более светлый характер приобретает эта тема, когда ее подхватывают и переводят в более высокий регистр скрипки. Внезапно обрывается свободный, непринужденный напев-танец. После полной тишины (генеральная пауза) — взрыв оркестрового tutti. Снова пауза — и снова взрыв громового тремоло. Идиллия прервана, драма вступает в свои права. Бурно вздымаются сокрушительные аккорды, жалобными стонами отвечают обрывки аккомпанемента побочной темы. Она словно пытается пробиться на поверхность, но когда, наконец, возвращается, облик ее изменен: она надломлена, окрашена скорбью. В конце экспозиции все застывает. Возвращается, подобно неотвратимому року, таинственный и зловещий мотив вступления. Разработка построена на вступительном мотиве и интонациях аккомпанемента побочной партии. Драматизм усиливается, перерастая в трагический пафос. Музыкальное развитие достигает колоссальной кульминации. Внезапно наступает полная прострация. Обессиленные обрывки мотивов рассеиваются, остается звучать лишь одинокая тоскливая нота. И снова из глубины вползает вступительная тема. Начинается реприза. Кода, в традициях Бетховена, создана как вторая разработка. В ней — то же мучительное напряжение, пафос отчаяния. Но борьба окончена, сил больше нет. Последние такты звучат как трагический эпилог.
Вторая часть симфонии — мир иных образов. Здесь — примиренность, поиски иных, светлых сторон жизни, созерцательность. Как будто герой, переживший душевную трагедию, ищет забвения. Мерно звучат шаги басов (контрабасы пиццикато), на них накладывается простой, но удивительно красивый напев скрипок, мечтательный и задушевный. Неоднократно повторяясь, он варьируется, обрастает выразительными попевками. Кратковременный динамический взлет tutti — и вновь спокойное движение. После небольшой связки появляется новый образ: мелодия наивная и, вместе с тем, глубокая, более индивидуальная, чем первая тема, печальная, в теплых, напоминающий человеческий голос тембрах кларнета и сменяющего его гобоя, наполненная живой трепетностью. Это побочная партия лаконичной сонатной формы. Она тоже варьируется, приобретая временами взволнованный характер. Внезапно в ее плавном течении наступает перелом — она звучит драматично в мощном изложении всего оркестра. Но недолгий всплеск сменяется экспрессивным, насыщенным имитациями развитием: это краткая разработка, заканчивающаяся долгими аккордами струнных, таинственными зовами валторн и отдельных деревянных. Тонкая оркестровая звукопись подводит к репризе. В коде происходит постепенное затухание, растворение начальной темы. Возвращается тишина...
Заслуженный коллектив РСФСР, академический симфонический оркестр Ленинградской филармонии им. Д.Д.Шостаковича, дирижёр - Мравинский Евгений Александрович, народный артист СССР, Герой социалистического труда СССР
История создания Людвиг ван Бетховен / Ludwig van Beethoven
Героическая симфония, открывающая центральный период творчества Бетховена и одновременно — эпоху в развитии европейского симфонизма, рождалась в самое тяжелое время в жизни композитора. В октябре 1802 года 32-летний, полный сил и творческих замыслов любимец аристократических салонов, первый виртуоз Вены, автор двух симфоний, трех фортепианных концертов, балета, оратории, множества фортепианных и скрипичных сонат, трио, квартетов и других камерных ансамблей, одно имя которого на афише гарантировало полный зал при любой цене на билеты, узнает ужасный приговор: тревожащее его несколько лет ослабление слуха неизлечимо. Его ждет неизбежная глухота. Спасаясь от столичного шума, Бетховен уединяется в тихом селении Гейлигенштадт. 6—10 октября он пишет прощальное письмо, которое так никогда и не было отправлено: «Еще немного, и я покончил бы с собою. Меня удержало только одно — мое искусство. Ах, мне казалось немыслимым покинуть свет раньше, чем я исполню все, к чему я чувствовал себя призванным... Даже высокое мужество, вдохновлявшее меня в прекрасные летние дни, исчезло. О, Провидение! Дай мне хотя бы один день чистой радости...»
скрытый текст
Он нашел радость в своем искусстве, воплотив величественный замысел Третьей симфонии — не похожей ни на одну из существовавших до тех пор. «Она является каким-то чудом даже среди произведений Бетховена, — пишет Р. Роллан. — Если в своем последующем творчестве он и двинулся дальше, то сразу он никогда не делал столь большого шага. Эта симфония являет собою один из великих дней музыки. Она открывает собою эру».
Великий замысел созревал исподволь, в течение многих лет. По свидетельству друзей, первую мысль о ней заронил французский генерал, герой многих битв Ж. Б. Бернадотт, прибывший в Вену в феврале 1798 года послом революционной Франции. Под впечатлением смерти английского генерала Ральфа Аберкомби, скончавшегося от ран, полученных в битве с французами при Александрии (21 марта 1801 года), Бетховен набросал первый фрагмент траурного марша. А тема финала, возникшая, возможно, до 1795 года, в седьмом из 12 контрдансов для оркестра, была затем использована еще дважды — в балете «Творения Прометея» и в фортепианных вариациях ор. 35.
Как и все симфонии Бетховена, за исключением Восьмой, Третья имела посвящение, впрочем, тотчас уничтоженное. Вот как вспоминал об этом его ученик: «Как я, так и другие его ближайшие друзья часто видели эту симфонию переписанной в партитуре у него на столе; наверху, на заглавном листе, стояло слово «Буонапарте», а внизу «Луиджи ван Бетховен» и ни слова больше... Я был первым, принесшим ему известие, что Бонапарт объявил себя императором. Бетховен пришел в ярость и воскликнул: «Этот тоже обыкновенный человек! Теперь он будет топтать ногами все человеческие права, следовать только своему честолюбию, он будет ставить себя выше всех других и сделается тираном!» Бетховен подошел к столу, схватил заглавный лист, разорвал его сверху донизу и швырнул на пол». А в первом издании оркестровых голосов симфонии (Вена, октябрь 1806) посвящение на итальянском языке гласило: «Героическая симфония, сочиненная, чтобы почтить память одного великого человека, и посвященная его светлейшему высочеству князю Лобковицу Луиджи ван Бетховеном, ор. 55, No III».
Предположительно впервые симфония прозвучала в имении князя Ф. И. Лобковица, известного венского мецената, летом 1804 года, тогда как первое публичное исполнение состоялось 7 апреля следующего года в столичном театре «Ан дер Вин». Симфония успеха не имела. Как писала одна из венских газет, «публика и господин ван Бетховен, который выступал в качестве дирижера, остались в этот вечер недовольны друг другом. Для публики симфония слишком длинна и трудна, а Бетховен слишком невежлив, потому что не удостоил аплодирующую часть публики даже поклоном, — напротив, он счел успех недостаточным». Один из слушателей крикнул с галерки: «Дам крейцер, чтобы все это кончилось!» Правда, как иронически объяснял тот же рецензент, близкие друзья композитора утверждали, что «симфония не понравилась лишь потому, что публика недостаточно образована в художественном отношении, чтобы понять столь высокую красоту, и что через тысячу лет она (симфония), однако, окажет свое действие». Чуть ли не все современники жаловались на неимоверную длину Третьей симфонии, выдвигая в качестве критерия для подражания Первую и Вторую, на что композитор мрачно посулил: «Когда я напишу симфонию, длящуюся целый час, то Героическая покажется короткой» (она идет 52 минуты). Ибо он любил ее больше всех своих симфоний.
Музыка По словам Роллана, первая часть, возможно, «была задумана Бетховеном как своего рода портрет Наполеона, разумеется, совсем непохожего на оригинал, но такого, каким его рисовало воображение и каким он хотел бы видеть Наполеона в действительности, то есть как гения революции». Это колоссальное сонатное аллегро открывают два мощных аккорда всего оркестра, в котором Бетховен использовал три, а не две, как обычно, валторны. Главная тема, порученная виолончелям, очерчивает мажорное трезвучие — и внезапно останавливается на чужеродном, диссонирующем звуке, но, преодолев препятствие, продолжает свое героическое развитие. Экспозиция многотемна, наряду с героическими возникают светлые лирические образы: в ласковых репликах связующей партии; в сопоставлении мажора — минора, деревянных — струнных побочной; в начинающемся здесь же, в экспозиции, мотивном развитии. Но особенно ярко развитие, столкновения, борьба воплощены в разработке, впервые разрастающейся до грандиозных размеров: если в двух первых симфониях Бетховена, подобно моцартовским, разработка не превышает двух третей экспозиции, то здесь пропорции прямо противо положные. Как образно пишет Роллан, «речь идет о музыкальном Аустерлице, о завоевании империи. Империя Бетховена длилась дольше, чем империя Наполеона. Потому и достижение ее потребовало больше времени, ибо он в себе сочетал и императора и армию... Со времен Героической эта часть служит местопребыванием гения». В центре разработки — новая тема, непохожая ни на одну из тем экспозиции: в строгом хоральном звучании, в предельно отдаленной, к тому же минорной тональности. Поразительно начало репризы: резко диссонирующее, с наложением функций доминанты и тоники, оно воспринималось современниками как фальшь, ошибка не вовремя вступившего валторниста (именно он на фоне затаенного тремоло скрипок интонирует мотив главной партии). Подобно разработке разрастается кода, игравшая прежде незначительную роль: теперь она становится второй разработкой.
Резчайший контраст образует вторая часть. Впервые место певучего, обычно мажорного анданте занимает похоронный марш. Утвердившийся во время Французской революции для массовых действ на площадях Парижа, этот жанр превращается у Бетховена в грандиозную эпопею, вечный памятник героической эпохе борьбы за свободу. Величие этой эпопеи особенно поражает, если представить достаточно скромный по составу бетховенский оркестр: к инструментам позднего Гайдна добавлена всего лишь одна валторна да выделены в самостоятельную партию контрабасы. Трехчастная форма также предельно ясна. Минорная тема у скрипок в сопровождении аккордов струнных и трагических раскатов контрабасов, завершаемая мажорным припевом струнных, варьируется несколько раз. Контрастное трио — светлая память — с темой духовых по тонам мажорного трезвучия также варьируется и приводит к героическому апофеозу. Реприза траурного марша значительно более развернута, с новыми вариантами, вплоть до фугато.
Скерцо третьей части появилось не сразу: первоначально композитор задумал менуэт и довел его до трио. Но, как образно пишет Роллан, изучавший тетрадь бетховенских эскизов, «здесь перо его отскакивает... Под стол менуэт и его размеренную грацию! Гениальное кипение скерцо найдено!» Каких только ассоциаций не рождала эта музыка! Одни исследователи видели в ней воскрешение античной традиции — игры на могиле героя. Другие, наоборот, предвестие романтизма — воздушный хоровод эльфов, наподобие созданного сорок лет спустя скерцо из музыки Мендельсона к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Контрастная в образном плане, тематически третья часть тесно связана с предшествующими — слышны те же мажорные трезвучные зовы, что и в главной партии первой части, и в светлом эпизоде траурного марша. Трио скерцо открывается зовами трех солирующих валторн, рождающих ощущение романтики леса.
Финал симфонии, который русский критик А. Н. Серов сравнивал с «праздником мира», полон победного ликования. Открывают его размашистые пассажи и мощные аккорды всего оркестра, словно призывающие к вниманию. Оно сосредоточено на загадочной теме, звучащей в унисон у струнных пиццикато. Струнная группа начинает неторопливое варьирование, полифоническое и ритмическое, как вдруг тема уходит в басы, и выясняется, что основная тема финала — совсем иная: певучий контрданс, исполняемый деревянными духовыми. Именно эта мелодия была написана Бетховеном почти десять лет назад с чисто прикладной целью — для бала художников. Тот же контрданс танцевали и только что одушевленные титаном Прометеем люди в финале балета «Творения Прометея». В симфонии тема изобретательно варьируется, изменяя тональность, темп, ритм, оркестровые краски и даже направление движения (тема в обращении), сопоставляется то с полифонически развиваемой начальной темой, то с новой — в венгерском стиле, героической, минорной, с использованием полифонического приема двойного контрапункта. Как писал с некоторым недоумением один из первых немецких рецензентов, «финал длинен, слишком длинен; искусен, очень искусен. Многие его достоинства несколько скрыты; кое-что странно и остро...» В головокружительно быстрой коде вновь звучат раскатистые пассажи, открывавшие финал. Мощные аккорды tutti завершают праздник победным ликованием.
Состав исполнителей: сопрано, альт, тенор, бас, хор, оркестр.
История создания Георг Фридрих Гендель (George Frideric Handel)
«В жизни великих людей часто наблюдается, что в тот миг, когда все кажется потерянным, когда все рушится, они близки к победе. Гендель, казалось, был побежден. И как раз в этот час он создал творение, которому было суждено упрочить за ним мировую славу», — писал исследователь его творчества Ромен Роллан. Автор почти сорока опер, множества инструментальных сочинений, обратившийся с середины 1730-х годов к жанру оратории (уже созданы «Праздник Александра», «Саул», «Израиль в Египте»), Гендель утратил любовь публики. Его враги — английские аристократы, предпочитавшие Генделю итальянских композиторов, нанимали людей срывать афишы, и его концерты перестали посещаться. Гендель, решивший покинуть Англию, где жил уже четверть века, объявил 8 апреля 1741 года свой последний концерт. Однако силы композитора не иссякли: за 24 дня, с 22 августа по 14 сентября, композитор создал одну из лучших своих ораторий — «Мессию». Он работал вдохновенно и, когда закончил «Аллилуйю», воскликнул, заливаясь слезами: «Я думал, что открылось небо, и я вижу Творца всех вещей». Это было одно из самых счастливых мгновений в жизни композитора.
Гендель — лучшее в интернет-магазине OZON.ru → Некоторые исследователи приписывали Генделю не только музыку, но и текст оратории. Однако текст принадлежал другу Генделя — литератору Чарлзу Дженненсу (1700—1773), который, как гласит легенда, заявил, что музыка «Мессии» едва ли достойна его поэмы. Дженненс, использовав евангельские мотивы о рождении, подвиге и триумфе Иисуса, не персонифицирует действующих лиц. Он включает в ораторию несколько текстов из Нового Завета: Апокалипсис, первое послание апостола Павла к Коринфянам и псалом №2, за столетие до того, в эпоху Английской революции, переведенный великим английским поэтом Джоном Мильтоном, по трагедии которого Гендель вскоре напишет свою следующую ораторию — «Самсон».
скрытый текст
Получив приглашение лорда-наместника Ирландии руководить концертами, Гендель в конце 1741 года приехал в Дублин, где в программе Филармонического общества уже звучали его сочинения. Здесь, в отличие от Лондона, он был встречен с энтузиазмом, о чем писал в ликующем письме к Дженненсу за несколько дней до нового года. Его концерты прошли с большим успехом — до начала апреля их состоялось 12. И, наконец, 13 апреля 1742 года под управлением автора в Great Music Hall впервые прозвучал «Мессия». Это был единственный благотворительный концерт, данный Генделем в Дублине. С тех пор установилась традиция исполнения «Мессии» в пользу нуждающихся (в последние годы жизни композитор регулярно давал эту ораторию в пользу Лондонского приюта для найденышей и закрепил за ним монополию на доходы с концертов, запретив, пока он жив, публикацию партитуры и отрывков из нее).
В Лондоне «Мессия» встретил сопротивление церковников и до конца 40-х годов прозвучал всего 5 раз; название было запрещено, на афишах значилось просто «Духовная оратория». Впрочем, при жизни Генделя она, несмотря на библейский сюжет, редко звучала в английских церквях — концерты проходили обычно в театре или других светских публичных залах. Последнее исполнение состоялось за 8 дней до смерти композитора, который сам играл на органе. Существует множество авторских вариантов «Мессии» — Гендель постоянно изменял арии, сообразуясь с возможностями певцов.
На родине Генделя, в Германии, «Мессия» впервые прозвучал в 1772 году в переводе на немецкий язык знаменитого поэта Клопштока; следующий перевод принадлежал не менее известному поэту Гердеру. На континенте оратория обычно исполнялась в редакции Моцарта, сделанной для Вены в 1789 году, — именно в таком виде «Мессия» был известен на протяжении всего XIX века и завоевал широчайшую популярность.
Музыка Несмотря на отсутствие конкретных героев, оратория содержит множество сольных и дуэтных номеров: речитативы в сопровождении клавесина, подобные речитативам secca в итальянской опере того времени; арии лирические, пасторальные и особенно типичные для Генделя героические, а также ариозо и дуэты. Более четверти произведения составляют хоры; есть несколько оркестровых номеров. Несмотря на установившуюся впоследствии традицию привлекать большое число исполнителей, при жизни Генделя «Мессию» исполняли 33 оркестранта и 23 певца.
Оратория состоит из трех частей. В 1-й части (рождение Мессии) преобладают светлые пасторальные краски, 2-й (страсти Христовы) свойственны резкие контрастные сопоставления, краткая финальная часть (триумф христианства) пронизана единым ликующим настроением. №2—3, речитатив и ария тенора «Все долины», полны величия, озарены светом и радостью. Хор «Днесь рожден для нас Младенец» (№11) пленяет простой темой в народном духе, украшенной ликующими юбиляциями голосов и пассажами скрипок. Оркестровая пастораль №12 построена на подлинной итальянской мелодии. В звучании струнных, сопровождающих речитативы сопрано (№13—14), слышен шелест крыльев ангелов, слетающихся к новорожденному Спасителю. Благородным, сдержанным, возвышенным складом отмечена ария альта «Он был презрен» (№20). Острый пунктирный «ритм бичевания» в оркестре объединяет ее со следующим хором «Истинно, истинно нашу скорбь Он взял». Краткое ариозо тенора «Взгляни, взгляни и мне скажи, кто знал страданье горше» (№27) отличается проникновенной скорбной декламацией. Торжественный хор «Выше голову, зрите врата» (№30) построен на антифонном сопоставлении партий трех женских и двух мужских голосов. Написанные на текст 2-го псалма хор (№37) «Расторгнем узы их и свергнем с себя оковы их» и ария тенора (№38) «Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника» пронизаны суровым героическим духом. Вершина оратории и одно из самых знаменитых творений Генделя — хор (№39) «Аллилуйя», завершающий 2-ю часть. В Англии его слушают стоя, как чтение Евангелия в церкви. В этом всенародном гимне победы композитор мастерски сочетает краткую незамысловатую мелодию в танцевальном ритме и унисонный напев старинного немецкого протестантского хорала — воинственного гимна Крестьянской войны начала XVI века. Не менее популярна в Англии ария сопрано (№40) «Я знаю, жив Спаситель мой». В блестящей героической арии баса (№43) «Вот трубы звучат» (на текст Апокалипсиса) солирует труба, напоминая о пробуждении мертвых при звуках трубы Предвечного. Завершает ораторию грандиозный хор с трубами и литаврами (№47), типичный генделевский победный финал, состоящий из нескольких эпизодов, венчаемых фугой.
А. Кенигсберг
Знаменитый «Мессия» («Мессия» означает «Спаситель») создавался в самый разгар жестокого столкновения композитора с лондонскими «верхами». Потому это произведение впервые исполнено было под управлением автора в приютившем Генделя Дублине (Ирландия) в 1742 году. «Мессию» можно было бы назвать огромным героическим дифирамбом. Эта «Жизнь героя» XVIII столетия композиционно воплощена в виде музыкального триптиха, наподобие тех, какие писали на религиозные мотивы мастера эпохи Возрождения: I. Рождение, детство (первые девятнадцать номеров); II. Подвиг (двадцать три номера); III. Триумф (девять номеров). Оратория написана для хора, оркестра и четырех солистов (певческие голоса).
Сюжет «Мессии» (либретто Чарльза Дженненса и самого Генделя по библейским текстам), — в сущности, тот же, что и в «Страстях Христовых» («Пассионах»), однако трактовка его совсем не та. И здесь события не показаны и почти не рассказаны, а образы оратории находятся по отношению к ним лишь на некоей касательной линии: это скорее цикл лирико-эпических песен-гимнов, рожденных подвигом героя, отражение легенды в народном сознании. Мессия Генделя мало похож на скромного и смиренного страстотерпца из немецких «Пассионов». Наоборот, это фигура мощная, даже воинственная, скорее напоминающая гиперболические образы Рубенса или Микеланджело. К тому же он настолько слит с народною массой, растворен в ней, что на деле (то есть в музыке) уже не столько он, сколько сам народ становится собственным мессией! Недаром сольная партия Иисуса в оратории отсутствует. Глубоко народные хоры (двадцать один из пятидесяти двух номеров всей композиции) составляют ее главное музыкальное содержание и, как массивная колоннада, поддерживают огромное здание.
Оркестр «Мессии» не отличается тем тембровым разнообразием и игрою красок, какие характерны для генделевской палитры в чисто инструментальных и некоторых синтетических жанрах (Concerti grossi, «Юлий Цезарь», оратории «L'Allegro» и другие). В наше время «Мессия» обычно издается и исполняется в обработке Моцарта. Сама по себе высокохудожественная, она в некоторых отношениях отходит от оригинала. Моцарт сохранил без изменений все партии певческих голосов и струнных инструментов, если не считать добавочных скрипок и альтов. Что касается «облигатных» духовых и так называемых аккомпанирующих (орган, клавир, лютни, арфы), то здесь изменения и дополнения, сделанные Моцартом, велики. Местами он сопровождающие голоса развил в облигатные партии, а облигатные переинструментовал, вводя, например, вместо гобоев флейты и кларнеты. Местами отдельные короткие мелодические фразки развернуты в протяженные построения, и к ним присочинены восхитительные контрапункты чисто моцартовского стиля. Обработки генделевских ораторий — «Ациса и Галатеи», «Мессии», «Празднества Александра», «Оды Цецилии» — сделаны были Моцартом в 1788—1790 годах.
Ми-минорная увертюра к «Мессии» в стиле оперной «симфонии» того времени (массивное Grave и фугированное Allegro) сумрачна, однако же чрезвычайно энергична и вызывает в воображении скорее образ какого-то величавого танца, нежели преддверия к религиозным созерцаниям «страстей господних». Первые девять вокальных номеров — трижды чередующиеся и тематически связанные между собою аккомпанированные речитативы, арии и хоры — написаны как своего рода циклическое вступление повествовательного склада. Интонации здесь и в самом деле преобладают эпически-раздумчивые, ритмический рисунок повсюду почти ровен и покоен, движение мелодии чаще всего неторопливо, степенно. Лишь временами эта эпическая ширь взрывается бурей звуков, предвещающих будущую трагедию. Словно из глубины веков, доносятся архаические голоса — речения о неких важных событиях, а первый ми-мажорный речитатив (утешение «страждующим и обремененным») совсем предбетховенского типа многозначительно пророчит скорый конец неправедной власти. Потом, в самой середине части, ясная мажорная сфера заволакивается си минором (речитатив и ария, №№10—11), и, как отзвуки седой старины, всплывают величавые образы древней легенды: народ, блуждающий во мраке, видит яркий свет впереди, и свет рождает большую надежду в его душе.
«Золотое детство» героя является в виде целого пасторального цикла в духе идеалов «Аркадской академии» (Гендель в бытность в Италии участвовал в «Аркадии» вместе с Корелли, Марчелло и Ал. Скарлатти. Сходство приводимой здесь «Пасторальной симфонии» из «Мессии» с финалом «Рождественского концерта» Корелли (Angelus) и в самом деле разительно.):
Гендель следует наивно-поэтической традиции Возрождения и совсем как в «Святой ночи» у Корреджо, ангелы небесные слетаются к яслям, осеняя крылами мирную пастушескую идиллию:
Они поют традиционно-рождественское «Gloria in excelsis» («Слава в вышних»).
Если эта первая часть оратории еще сюжетно близка к библейскому источнику, впрочем, уже переосмысленному в плане народного действа, то во второй — религиозная легенда постепенно заслоняется мотивами совсем иного, гражданского характера. Здесь заключено трагедийное зерно всего произведения и его драматическая кульминация — пытки, страдания и мученическая смерть героя. Музыкальные образы погружаются в темный «рембрандтовский» колорит (массив минорных хоров: g-moll, f-moll, f-moll — и сольных номеров: b-moll, c-moll, h-moll, e-moll, d-moll, g-moll, e-moll, a-moll). Временами их патетическую мелодику сковывают заостренные ритмические остинато. Перед нами возникают фигуры врагов истины — тиранов, неправедных судей, палачей, хулителей с насмешками и софизмами на устах (вспоминается «Динарий кесаря» Тициана!), эпизоды их козней, пыток, дикого беснования. Вряд ли можно сомневаться в том, что не в глубь тысячелетий направлял здесь Гендель свой «железный стих, облитый горечью и злостью». Но едва ли не самое примечательное, что именно в этом кульминационном фазисе трагедии нет развернутых образов ни крестных мук, ни погребального обряда, ни материнского плача у подножия креста, ни «слез и вздохов» Магдалины. Лишь маленькое пятнадцатитактное ариозо в e-moll «Взгляни, взгляни и мне скажи: кто знал страданье горше?» — несколько приближается к образу «Pieta» («Сострадание» — так назывались художественные изображения материнской скорби.). Однако и этому ариозо свойственна благородная мера экспрессии и сдержанность интонации:
Музыка не открывает трагической панорамы «страстей». Лишь отголоски событий как бы доносятся к нам, лирически преломленные в чувствах масс. Видимо, композитор сознательно избегал здесь длительного пребывания в сгущенно-страдательной сфере.
Характерно, что Гёте, бывший большим почитателем «Мессии», решительно осуждал чрезмерную нежность и сентиментальность в исполнении этого произведения. «Слабость — характерная черта нашего века!» — сокрушался он по этому поводу в Веймаре в 1829 году. К тому же, как часто ни твердили бы имя Мессии архаические библейские тексты,— музыка Генделя, могучая и властная, покрывает их своей эмоционально-правдивой красотой. Огромные народные хоры высятся над трагедией личности и снимают ее в своем широком и неодолимо устремленном движении. Даже самые сумрачно-скорбные среди них, как, например, g-moll'ный хор «Моления о чаше», дышат какой-то неизбывной фанатической силой (см. также хор-фугу f-moll, № 23):
Композиция «Мессии» основана на развертывании сменяющихся контрастных образов в крупном плане. Идиллическому эпосу первой части противостоит высокая трагедия второй, ее драматические антитезы в свою очередь разрешаются лучезарным апофеозом финала. Соответственно, начало оратории более картинно, лирика скорбного пафоса и конфликты страстей сосредоточены в центре большого цикла, а завершают ее песни-пляски и шествия триумфального празднества. Такова же драматургия отдельных частей. Рождественская пастораль возникает из греховного мрака и блужданий рода человеческого. Посреди хоров-гигантов, гремящих суровым пафосом и негодованием, вестники мира являются народу в короткой соль-минорной сицилиане. Но и символы мира взывают к борьбе и победе.
Чем ближе к концу оратории, тем более теряет новозаветный текст в своем выразительно-смысловом значении. Воинственный, фигуративного склада хор в до мажоре задуман по либретто как дикий клич бунтующих против Христа язычников:
Рвите цепи, рвите, братья! Час пробил давно! И далёко прочь бросайте Рабское ярмо!
Дальше говорится о том, как посмеялся небожитель над этими «князьями мира» и «поразил их и рассеял скипетром своим». Но библейские вещания тонут в могучих потоках музыки, буквально кипящей пафосом возмущения и протеста. «Рвите цепи, рвите, братья!» — это звучит боевым кличем поднявшихся масс. Тогда борьбу венчает победа. Завершающая вторую часть «Мессии» генеральная кульминация всей оратории — грандиозная песнь славы «Аллилуйя» (D-dur) — прямая предшественница D-dur'ного финала Девятой симфонии Бетховена. Она возвещает развязку трагедии и триумф народа-победителя. Характерно, что перед величием и ослепительным светом этой музыки на родине ее, в Англии, и по сей день аудитории поднимаются с мест, чтобы выслушать ее стоя, — не только тысячи простых людей, но и государственные деятели, прелаты церкви, даже монархи. Гендель органично слил здесь традиции и приемы, идущие от пёрселловских «Антемов» и от немецкой демократической песенности на революционную тему. В мощных унисонах «Аллилуйя» многозначительно проходит старинный напев народного протестантского хорала: «Wachet aut, ruft uns die Stimme!» («Проснитесь, голос нас сзывает!»).
Двадцать лет спустя Глюк определил задачу музыки — дорисовывать поэтические образы словесного текста. Для того времени это было «великим словом великого художника» (А. Н. Серов). Но Гендель жил в совсем других исторических условиях, и они часто побуждали его к тому, чтобы, наоборот, мощью своей музыки подавлять смысл словесного текста.
Религиозные фрагменты, из которых составлено либретто третьей части «Мессии», — это набожная хвала провидению, благодарение небесам. Но в генделевском истолковании финал оратории — скорее народный праздник свободы и победы над врагом, «какое-то колоссальное, беспредельное торжество целого народа» (В. В. Стасов). Жизнеутверждающие гимны громогласно бросают вызов тьме, горю и самой смерти, а знаменитая ми-мажорная ария Larghetto — «Я знаю, жив спаситель мой!» — никак не молитва. В ней слишком много ораторского пафоса, интеллектуализма, а может быть, и строгой красоты бетховенских менуэтов.
Евангельский Мессия, как ни импозантно написан его образ, рождается, страдает и умирает. Но народ был до него и остается после него. В этой эмансипации образа народа от религиозной легенды — глубокий философский смысл произведения, красота которого пережила века и навсегда сохранится в художественной сокровищнице человечества.
4 января в Католическом Кафедральном Соборе Преображения Господня состоялся концерт оратория "Мессия" Георга Фридриха Генделя в исполнении хорового и инструментального ансамбля солистов Новосибирска и Москвы под руководством Маэстро Гюнтера Роста. Солисты: Яна Мамонова (сопрано), Олеся Журавкина (меццо-сопрано), Иван Горин (тенор), Иван Ткаченко (бас).
Это сообщение отредактировал Agleam - 14-04-2019 - 00:42
Барбиролли, — значит, он ценил вас весьма высоко»[316].) Оркестранты — сторонники Тосканини отказывались подчиняться новому руководителю, а трудное финансовое положение оркестра заставляло англичанина давать в два раза больше концертов, тем самым в два раза чаще отдавая себя на растерзание нью-йоркским критикам. Джадсон, оплачивавший Лоуренсу Джилману из «Геральд трибюн» и Олину Даунсу из «Таймс» заказные рецензии на концерты и трансляции Филармонического оркестра, в середине сезона уволил Даунса. Тогда ведущий критик «Таймс» довел до общего сведения некоторые грязные сплетни и заявил, что «никогда не примет Барбиролли»[317]. Джадсон на вопрос, зачем он зря оскорбил влиятельного журналиста, ответил: «О, я думал, что найду себе кого-то получше». Гилман умер в 1939 году, и на смену ему в «Трибюн» пришел Вёрджил Томсон, преданный сторонник Бичема, славившийся острым языком. Видя, что газетные рецензии становятся все более ядовитыми, Джадсон успокаивал Барбиролли и проливал слезы умиления по поводу редких успехов. «Думаю, ему были свойственны и хорошие черты, — говорит леди Барбиролли. — Джон ему действительно нравился, но до конца он бы с ним не пошел». Конец наступил в 1941 году, когда чета Барбиролли вернулась в Лондон под бомбы, а Филармонический оркестр открыл свой сотый сезон без главного дирижера. Художественного руководителя не могли найти еще два года. Обратились было к Кусевицкому, но тот отошел от дел после смерти любимой жены. Наконец в 1943 году, за неимением лучшего решения, Джадсон назначил художественным руководителем оркестра экспансивного Родзинского.
скрытый текст
Предыдущие двадцать лет оказались самыми бурными в истории Нью-Йоркского филармонического. Но независимо от того, находился оркестр на спаде или на подъеме, богател или беднел, один человек оставался недосягаемым для критики. Члены попечительского совета оркестра считали Джадсона непотопляемым, а когда он заблуждался на чей-либо счет, то всегда умел остаться неназванным. В самый разгар Великой депрессии он схлестнулся с профсоюзами, предложив слияние Филармонического оркестра с оркестром театра Метрополитен. Музыканты выпустили специальное обращение, умоляя концертных боссов «помешать любому концертному бюро или артистическому агенту (представляющему интересы многих клиентов), желающему получить почти полный контроль над этими важными институтами американской музыкальной жизни». Джадсон в этом обращении не упоминался ни разу. При всей жгучей ненависти к нему, профсоюзные лидеры прекрасно знали, что Джадсон не любит, когда его имя появляется в газетах, и не осмеливались нарушить его табу. Он был слишком опасен, чтобы перебегать ему дорогу.
В официальной истории Филармонического оркестра, увидевшей свет в 1975 году, приводится мнение попечительского совета о Джадсоне — безупречном администраторе с прекрасным деловым складом ума. «Поскольку стремление Джадсона делать деньги из музыки постоянно толкало его на поиск новой публики, — писал глава музыкального факультета Колумбийского университета профессор Говард Шенет, — он мог открыто сочетать прибыльную деятельность с демократическими идеалами служения обществу, а свои частные деловые интересы — с руководством Нью-Йоркским филармоническим оркестром»[318].
Честность и демократия — девиз Джорджа Вашингтона — были, таким образом, официально провозглашены качествами Артура Джадсона. Если бы министр обороны США руководил частной фирмой по продаже оружия из своего кабинета в Пентагоне, это взбудоражило бы общественное мнение. Если бы он, кроме того, владел авиационным заводом и фабрикой по производству формы для военно-морского флота, его беспристрастность при обсуждении вопросов войны и мира на заседаниях кабинета министров, естественно, подвергалась бы сомнению. Однако в интеллигентном музыкальном мире никто даже не осмеливался предположить, что Джадсон может склоняться в ту или иную сторону под влиянием частных интересов. Музыкальная пресса испуганно молчала. «Мьюзикл Америка», библия ремесла, на которой Джадсон оттачивал свои профессиональные зубы, теперь находилась с ним в тайных партнерских отношениях. «Журнал был тесно связан с корпорацией "Коламбия", — рассказывал один из редакторов. — Нам просто не разрешали публиковать рецензии на некоторых артистов, принадлежавших другим агентствам, — помню, одним из них был Миша Эльман. А в те дни, если "Мьюзикл Америка" не рецензировала музыканта, он не мог рассчитывать на ангажемент в среднем американском городе»[319].
Ходило множество слухов о коррумпированности Джадсона, но ни один из них никогда не был ни предан гласности, ни доказан, а сплетни лишь усиливали впечатление о его всевластии. «Я не знаю артистов, которые давали бы взятки Эй-Джею, — рассказывал менеджер одного оркестра, — но я знаю случаи, когда он говорил молодым артистам, что "нам придется вложить большие деньги, чтобы продвинуть вас. Заплатите десять тысяч"»[320]. «Со своей собственной точки зрения, он был непоколебимо честен, — комментировал музыкальный журналист Сесил Смит. — Он всегда был лоялен к кому-то или к каким-то интересам, независимо от того, насколько убедительными казались доказательства противного. Он мог быть лоялен к какому-то оркестру и к его публике, или просто к музыкальному искусству, когда отказывался давать одному из своих назойливых дирижеров место, для которого, как он считал, этот дирижер не подходил. Он мог проявлять лояльность к какому-то пианисту более высокого класса, когда отказывался дать ангажемент одному из своих пианистов, который безумно хотел получить его. Если рассуждать с точки зрения чувств, то Джадсон не всегда был другом своим клиентам. Он не шел в огонь и воду, чтобы дать им все, чего они хотели. Он пробовал дать им то, что, как ему казалось, они могли получить, не нарушая при этом других своих обязательств»[321]. Созерцая мир музыки и его скучные условности с высот своего положения, Джадсон начинал ощущать себя божеством.
Кульминационным моментом могущества Джадсона стало празднование шестидесятилетия со дня его рождения в феврале 1941 года. За служение музыке (указ не уточнял, за что именно, но не исключено, что каким-то образом это было связано с благодарностью пианиста Робера Казадезюса) французское правительство наградило его орденом Академии изящных искусств. В Америке он старался избежать публичности. Его музыкальная империя дала ему то, о чем мечтали, но чего при всем своем богатстве не могли обеспечить себе Уильям Рэндольф Херст и Говард Хьюз: силы оставаться невидимым.
Любой посетитель концертов, если бы его попросили назвать самого могущественного магната в мире музыки, вспомнил бы Сола Юрока, чье имя на афишах печаталось крупнее, чем имена его звезд. Юрок представил Америке Анну Павлову и Леонида Мясина; он возил по маленьким городкам Федора Шаляпина и Артура Рубинштейна; он открыл Жана Пирса, Андреса Сеговию и Исаака Стерна. Он дал возможность Мариан Андерсон спеть перед семидесятипятитысячной аудиторией в Мемориале Линкольна после того, как «Дочери Американской революции» не пустили темнокожее контральто в «Зал конституции» в Вашингтоне. Мало кто знал, что Андерсон некоторое время была певицей Джадсона, а потом, устав от отсутствия ангажементов и расистских выпадов, переехала в Европу. Юрок возродил ее карьеру, сделав ее «голосом расы». Он культивировал легенду о созвездии величайших артистов, которые ничего так не хотели в своей жизни, как удостоиться чести увидеть свое имя под словами: «С. Юрок представляет».
В толчее светских раутов Джадсон возвышался над собравшимися, словно башня, не произнося почти ни слова. «То, что он молчал, придавало ему еще больший вес», — считает леди Барбиролли. Его величественный вид и молчаливость магнетизировали женщин, «Это был красавец и немыслимый бабник», — рассказывала жена одного из агентов. «Говорили, что у него много романов», — сказал один помощник. «За ним закрепилась репутация этакого жеребца», — такие слухи дошли до четы Барбиролли. Незадолго до войны он женился вторично, его супруга Дафна была «кроткой маленькой женщиной, типичной средней американкой», — вспоминал Фречча. «Я думаю, дома ему нужен был кто-то, кто говорил бы ему, какой он чудный», — считает леди Барбиролли[322].
Как утешительно представлять себе, что Джадсон, постоянно стремившийся оставаться в тени, нуждался в похвалах своих домашних для поддержания уверенности в себе: этакая маленькая человеческая слабость музыкальной машины. На работе единственным проявлением чувств с его стороны могла быть лишь резкая реакция на что-то невообразимое или непредсказуемое. Джадсон настолько эффективно регламентировал американскую музыкальную жизнь, что все доходившие до него идеи не возвышались над уровнем доморощенных представлений среднестатистического читателя «Тайма», и борьба с устоявшимися мнениями, не без изящества начатая композитором и критиком Вёрджилом Томсоном, застала его врасплох. Томсон, только что вернувшийся домой из буйного Парижа, изучал музыкальную жизнь Нью-Йорка через космополитический монокль и критиковал почти все, что видел и слышал. Он возмущался восторгами по поводу музыки Сибелиуса, льва поверженной Финляндии, описывал концерт Хейфеца как «музыку шелкового белья», принижал Барбиролли, нападал на Тосканини и цитировал своего дружка-художника, заявившего, что Нью-Йоркский филармонический оркестр «нельзя считать частью интеллектуальной жизни Нью-Йорка». Мотивы критики Томсона не исключали тщеславия или погони за собственной выгодой. «Общий стандарт музыкального рецензирования в Нью-Йорке упал настолько низко, что практически любое изменение принесет пользу. Кроме того, я полагаю, что мое присутствие на столь важном посту сможет стимулировать исполнение моих произведений»[323], — говорил Томсон. Дирижерам вроде Бичема и Орманди, включавшим в программы его сюиты из музыки к фильмам о бесконечных просторах срединной Америки и симфонии во французском стиле, гарантировались благоприятные рецензии. Другим доставалось резкое осуждение. Статья, от которой Джадсон взорвался, появилась к концу второй недели пребывания Томсона на посту главного критика «Трибюн» — в ней он охарактеризовал темнокожую певицу сопрано Дороти Мейнор как «вокально и эмоционально незрелую». «Коламбия», не привыкшая к такому бесцеремонному обращению, созвала совет директоров и, как передали Томсону, пригрозила воздержаться от рекламы концертов в «Трибюн», пока не будет уволен пристрастный главный критик. Ультиматум из офиса Джадсона указывал на то, что газета может остаться и без рекламы Филармонического оркестра.
Известия о происходящем дошли до Айры Хиршмана, мужа пианистки, ведшего воскресные концерты камерной музыки, а в остальные дни работавшего менеджером по рекламе в универмаге «Блумингдейл». Он заявил «Трибюн»: «Г-н Томсон еще ни разу не опубликовал неблагоприятную рецензию на мои концерты, хотя вполне мог это сделать. И что бы ни случилось, я возмещу построчно всю рекламу, которую вы потеряете из-за него»[324]. Джадсон был нейтрализован, но Томсон про него не забыл. В книге «Государство музыки», опубликованной за год до описываемых событий, композитор поклялся «разоблачить манипуляторов, ведающих распространением нашей музыки, этих культурно отсталых искателей выгоды». Под этими словами Томсон подразумевал Джадсона, но, будучи гедонистом и дилетантом («Я просто хотел повеселиться», — признавался он[325]), решил дождаться подходящего времени.
И такое время настало в феврале 1947 года, когда поведение Родзинского в Филармоническом оркестре, никогда не отличавшееся спокойствием, вылилось в бурный скандал. Родзинский ни с какой точки зрения не был легким человеком. Его фотография отлично подошла бы для рекламы аспирина: резкая головная боль на нервной почве. Он унаследовал диктаторские привычки Тосканини, и кроме того, он был горячим сторонником и пропагандистом «Морального перевооружения»[326]*. Это движение евангелистов, приписывавшее себе большое значение, имело ярко выраженную авторитарную подоплеку. Родзинский разводил коз на ферме в Массачусетсе и был убежден, что козье молоко и сыр помогут всем американцам излечиться от хронической диспепсии, как помогли ему самому.
Администрациям оркестров в Лос-Анджелесе и Кливленде приходилось с ним несладко, а Джадсона, своего агента с 1926 года, он упрекал в том, что тот не сделал его наследником Тосканини в Нью-Йоркском филармоническом оркестре. Эхо этой несправедливости звучит и в мемуарах его супруги:
«На протяжении одиннадцати лет господства Тосканини властолюбивому менеджеру оставалось только кусать губы да жевать сигару. После ухода маэстро Джадсон решил, что наконец-то ему представляется возможность взять дело в свои руки. Барбиролли соглашался составлять программы в соответствии с его вкусами, приглашать нужных солистов и дирижеров (обязательно из обоймы «Коламбия артистс») и вообще слушаться. Джадсон понимал, что в лице Родзинского столкнется еще с одним волевым, независимым музыкантом и артистом порядка Тосканини и Стоковского, с человеком, который не станет выполнять приказы… По сути дела, Джадсон не помог Артуру занять ни один пост, и все гостевые ангажементы он тоже получал благодаря собственным усилиям. Артур никогда не простил Джадсону, что тот настраивал против него попечительский совет Кливлендского оркестра. Тем не менее он был связан контрактом с этим человеком и регулярно выплачивал Джадсону его комиссионные, хотя ему все больше и больше казалось, что он платит откупные вымогателю… "Я этого так не оставлю", — говорил он[327]».
Если бы они так относились друг к другу в декабре 1942 года, Джадсон ни за что не отдал бы Родзинскому пост главного дирижера. Оркестру срочно требовался художественный руководитель, но ведь имелись Райнер, Джордж Сэлл и Пьер Монтё, не говоря уж о Стоковском. Очевидно, Джадсон и Родзинский изначально пришли к какому-то взаимопониманию.
Идиллия длилась ровно шесть недель. В феврале 1943 года Родзинский потребовал уволить четырнадцать оркестрантов — одну седьмую часть коллектива, — в том числе концертмейстера Мишеля Пиастро. Вначале Родзинский посоветовался с Тосканини, который сказал, что он должен делать то, что считает нужным. Потом он отправился к Джадсону, и тот рекомендовал ему обратиться мыслями к Богу, прежде чем принимать какие-то важные решения. Наутро Родзинский сообщил, что помолился Господу и получил от него ответ: «Гони этих ублюдков!»[328]. Джадсон избавил его от печальной обязанности разговаривать с жертвами, но кто-то передал список уволенных Олину Даунсу, и тот разгромил
руководство оркестра в «Тайс». Элеонора Рузвельт призвала к милосердию. Профсоюзный босс Джимми Петрилло приказал оставшимся оркестрантам не подписывать новые контракты. Родзинскому угрожало отстранение от должности. Джадсон решил принять огонь на себя и тайно встретился с Петрилло. Затем он восстановил пятерых уволенных и поднял минимальную зарплату в оркестре с девяноста до ста долларов в неделю[329] (спустя четыре года он даже объединился с Петрилло, поддерживай билль Тафта — Хартли — законопроект об обложении штрафом профсоюзных фондов, разработанный сенатором из Цинциннати Робертом Тафтом). Буря улеглась, и Родзинский, как ни странно, завоевал расположение оркестра человечным обращением. В хорошую погоду он сокращал репетиции, потому что сам хотел пойти погулять с сынишкой, при нем жены оркестрантов начали заниматься общественной работой. Его программы отличались умеренным модернизмом, залы обычно хорошо заполнялись. Тем не менее его непостоянный характер грозил в любую минуту проявиться самым неожиданным образом.
скрытый текст
Он мог прервать репетицию красноречивой проповедью в духе «Морального перевооружения». Говорили, что он носит в заднем кармане заряженный револьвер. Уличив Леонарда Бернстайна в прогуле, он схватил его за горло и чуть не задушил. Джадсон спас перепуганного второго дирижера и отправил его в турне. Родзинский повсюду поносил Бернстайна, рассказывая, что взял его на работу лишь потому, что все остальные молодые американские дирижеры были призваны в армию. По мере того как концерты и сочинения Бернстайна завоевывали национальное признание и все чаще освещались на первых страницах газет, раздражение Родзинского возрастало.
Томсон, зная об антипатии, испытываемой Родзинским к Джадсону, возносил первого до небес. Он называл его «исцелителем неврозов» в оркестрах, вносящим «нежные краски» в звучание струнных, разнообразящим репертуар. «Сегодня, — писал Томсон 9 февраля 1947 года, — Филармонический оркестр, впервые на памяти автора этих строк, сравнялся с Бостонским и Филадельфийским оркестрами, а может быть, и превзошел их… В этом отношении Артур Родзинский сделал для оркестра больше, чем любой другой дирижер нашего столетия. Малер и Тосканини были великими интерпретаторами, но не были такими великими созидателями».
За шесть дней до этого Родзинский пришел на заседание попечительского совета оркестра, чтобы обсудить новый контракт. Обычно вопросы такого рода он решал с Джадсоном или со своим адвокатом Алленом Даллесом и Ралфом Колином (последний, будучи юристом Си-би-эс и «Коламбии», входил также в совет директоров Филармонического оркестра). Но Родзинский чувствовал себя неудовлетворенным и попросил разрешения выступить перед советом. Вначале он раскритиковал контракт, потом — Джадсона, назвав его «диктатором, сделавшим невозможным прогресс в музыке». Когда Джадсон побледнел, а Колин пробормотал: «Это немыслимо», он добавил: «В качестве менеджера многих солистов и дирижеров Джадсон раздает своим клиентам ангажементы в почти неприличных количествах. Он использует Филармонический оркестр как испытательный полигон для не зарекомендовавших еще себя исполнителей и делает это для рекламы этих исполнителей. Разумеется, он не бежит при этом от выгоды, которую может получить»[330].
На следующий день Родзинский подал заявление об отставке, обнародовав державшуюся до того в секрете договоренность о переходе в Чикагский симфонический оркестр. Кроме того, он позволил себе слишком откровенные высказывания. «Известно, что управление оркестром держится на трех столпах, — заявил он, — и этими столпами являются совет директоров, менеджер и художественный руководитель. В администрации Нью-Йоркского филармонического оркестра эти столпы не имеют равного веса, как следовало бы. Совет и художественный руководитель вращаются вокруг менеджера, словно его спутники». Невидимый Джадсон наконец-то был представлен публике, и прессе было чем поживиться. Портрет Родзинского появился на обложке «Тайма», в «Ньюсуик» был напечатан обширный материал о нем.
Никто так не обрадовался затруднительному положению, в котором оказался менеджер, как Вёрджил Томсон. «Артур Джадсон, — написал он, впервые называя дьявола его собственным именем, — по самой своей природе и по размаху своих деловых интересов не подходит для того, чтобы с должной скромностью руководить важнейшим интеллектуальным (sic!) учреждением, имеющим деловые связи с другими его предприятиями». «Геральд трибюн» посвятила проблеме редакционную статью. После этого все затаились и стали ждать увольнения Джадсона.
Этого не случилось. Не моргнув глазом менеджер пригласил всеми уважаемого Бруно Вальтера взять на себя обязанности музыкального советника, пока сам он будет искать преемника, который пользовался бы полной поддержкой совета. Родзинский, напротив, через девять месяцев рассорился с советом директоров Чикагского оркестра и окончательно сорвался. «Этот человек всюду сеет смуту, — объяснял Джадсон другим оркестрам. — Вы пожалеете, если свяжетесь с ним»[331]. Родзинский перенес нервный срыв, его преданная жена умоляла Джадсона простить его, чтобы спасти его рассудок. Будучи настоящим джентльменом, Джадсон ласково принял ее в своем кабинете. «Я всегда симпатизировал вам, моя дорогая, но я никогда не мог поладить с вашим мужем, а теперь не стану и пытаться. Я больше не хочу его видеть»[332], — твердо сказал он. Родзинский умер в 1958 году, его репутация так и не была восстановлена. Джадсон не был мстительным человеком, но вся его империя строилась на посулах и угрозах, и время от времени, как показал пример с Гуссенсом, ему приходилось демонстрировать силу. Когда Юджин Орманди попытался уладить проблему Томсона, попросив Джадсона подыскать критику место дирижера в каком-нибудь оркестре, тот был непоколебим. В самой недвусмысленной форме он сообщил Томсону, «что разозлен его разоблачениями и считает Томсона своим непримиримым врагом»[333]. Томсону так и не удалось испытать себя на дирижерском поприще в приличном оркестре. Как и никому другому, дерзнувшему посягнуть на высочайший авторитет. Родзинский ушел в мир иной убежденным в глубочайшей коррумпированности Джадсона, в том, что он получал взятки от оркестрантов, которых отказался уволить, и в том, что он запускал лапу в кассу Филармонического оркестра. Тот факт, что Джадсон итак был очень богат, ничего не менял; богатые люди всегда хотят стать еще богаче, говорил дирижер[334]. Сотрудники Джадсона отзывались о нем как о щепетильном администраторе, понимавшем, что любой фальшивый отчет или попытка жульничества неизбежно будут выявлены бизнесменами, входившими в состав попечительских советов и платившими ему зарплату. Он заботился о том, чтобы не перегружать Филармонический оркестр своими солистами. К числу клиентов Джадсона принадлежала едва ли четверть артистов, приезжавших в Нью-Йорк; еще одной четвертью занимались его партнеры по «Коламбии». Апологеты Джадсона утверждают, что ключевое разногласие между ним и Родзинским состояло не в том, что менеджер хотел навязать дирижеру побольше своих солистов, а в том, что дирижер хотел больше звезд, чем мог выдержать бюджет оркестра. Те же апологеты добавляют, правда, довольно бездоказательно, что комиссионные, взимавшиеся Джадсоном с гонораров солистов в любой сезон, были ниже, чем суммы его личных расходов на покупку билетов на концерты его собственного Филармонического оркестра[335].
При всей правдивости обвинений Родзинского и при всей грязи, вылитой Томсоном, позиция Джадсона в Филармоническом оркестре оставалась непоколебимой. Он сделал еще одного своего клиента, Митропулоса, художественным руководителем и позволил ему исполнять больше современных произведений, чем когда бы то ни было. Публика вздрагивала от неожиданных созвучий, пожилым музыкантам было неприятно исполнять изобилующие диссонансами произведения, а дирижеры потихоньку ругали семидесятилетнего Джадсона, говоря, что он утратил былую хватку. Но бюджет оркестра — изобретение Джадсона и многолетнее подспорье в его работе — оставался неизменно сбалансированным, хотя в 1947 году он впервые достиг миллиона долларов, а через пять лет — полутора миллионов.
Оркестр по-прежнему каждое воскресенье выступал на Си-би-эс (совладелец — А. Джадсон), а его европейские гастроли в 1951 и 1955 годах рассматривались как важные победы на культурном фронте «холодной войны». Английский администратор, одержавший верх над Джадсоном в небольшом конфликте по поводу платы за трансляцию концертов Эдинбургского фестиваля, был удивлен, когда тот благосклонно принял свое поражение. «Он пришел ко мне со словами: "Хорошая работа!" Не могу сказать о нем ничего дурного»[336].
«Джадсон, — писал симпатизирующий ему критик, — все меньше и меньше представляется царем, которым люди привыкли его считать, и все больше кажется благородным и необходимым связующим звеном с ушедшей и — как нам хочется думать — менее порочной эпохой концертного бизнеса… Сохранившееся у Джадсона уважение к ценностям прошлого поколения в сочетании с его сомнениями (хотелось бы сказать — с его полным неприятием) относительно погони за быстрыми, но не очень «чистыми» деньгами делало его несколько старомодным… Некоторые музыканты уже готовы забыть свою былую горячность и рассматривать Джадсона как уважаемого гражданина, заботившегося о сохранении ценностей, которым грозило исчезновение»[337]. Он находил время для неспешных бесед, особенно с дирижерами, входившими в его кабинет и пытавшимися отвести глаза отстоящего в углу великолепного стола с многочисленными ящиками — знаменитого «контрактного стола». Как вспоминал один из посетителей, «будучи молодым дирижером, вы могли только мечтать о том моменте, когда Эй-Джей возьмет вас за руку и подведет к контрактному столу, откуда начнется ваша карьера»[338]. Почувствовав, что Джадсон расслабился, партнеры по «Коламбии», терпевшие его власть в течение двадцати лет, спланировали путч и восстали против избрания его президентом компании в 1950 году. Они отклонили его предложение о создании лекционного отдела и избрали президентом Уорда Френча, ведущего коммерсанта «Концертного сообщества». Джадсон принял перемены внешне спокойно, поскольку имел для этого все основания. Он по-прежнему оставался самым крупным акционером агентства, ведавшего делами ста пятидесяти дирижеров и солистов и тридцати пяти коллективов и контролировавшего более половины американских ангажементов талантливых исполнителей классической музыки на сумму в двадцать пять миллионов долларов в год. Джадсон лично занимался списком ведущих дирижеров. Его «Сообщество» оставалось высокоприбыльным предприятием. Его сеть Си-би-эс открывала серебряную шкатулку телевидения. Его Нью-Йоркский оркестр пользовался международным признанием. А его, собственная роль вновь становилась почти невидимой. В возрасте семидесяти пяти лет Артур Джадсон мог с нескрываемым удовлетворением обозревать свою империю, потому что он и «Коламбия» достигли того статуса сверхдержавы, о котором прозорливо сказал поэт:
О Колумбия, жемчужина океана, Дом смелых и свободных, Алтарь преданности каждого патриота, Мир преклоняется перед тобой.
VI Тру-ля-ля, веселая улыбка, «серебряный лис» и великая скрипка Президент Соединенных Штатов играл на рояле. Его дочь Маргарет пела оперные арии. Пока Гарри С. Трумэн замышлял ядерное уничтожение Хиросимы и развязывал холодную войну, его единственное дитя мечтало о карьере сопрано. Успех давался нелегко, и она уже «начинала чувствовать разочарование», когда услужливый дирижер из Детройта Карл Крюгер предложил ей дебют, транслировавшийся по радио на всю страну. «В 8.28 по восточному поясному времени 16 марта 1947 года администрация Трумэна в полном составе прильнула к радиоприемникам», — радостно вспоминала Маргарет. За первым выступлением последовали концерты в сопровождении оркестра в Питтсбурге, Кливленде, «Голливудской чаше»[339]* и, конечно же, в столице — Вашингтоне.
Музыкальные критики, получившие шанс нанести удар по Белому дому, окунули перья в кислоту. Президент ответил запиской Полу Хьюму, критику «Вашингтон пост». «Г-н Хьюм, — писал глава самой могущественной державы в мире, — я только что прочел вашу рецензию на концерт Маргарет… Надеюсь как-нибудь познакомиться с Вами лично. Когда это произойдет, Вам потребуется новый нос, много сырого мяса, чтобы прикладывать к синякам, и, может быть, бандаж для низа живота. Гарри С. Трумэн».
«Я никогда не утверждала, что была одной из величайших певиц всех времен, — сказала Маргарет Трумэн, — но я чувствовала, что достигла профессионального уровня». Это чувство разделяли не все остальные профессионалы, и ее карьера рухнула еще до того, как в 1952 году ее отец покинул свой пост. Впрочем, она оставила по себе один долго звучавший отголосок.
В 1948 году Маргарет Трумэн обзавелась агентом. Джеймс А. Дэвидсон, считавшийся «профессионалом высокого полета, который занимался лишь немногими первоклассными певцами»[340], пытался также наладить пошатнувшиеся дела неустроенного Фрица Райнера. Когда Маргарет стала жаловаться на то, что ей предлагают мало ангажементов, Дэвидсон посвятил ее в горькую правду жизни, которая состояла в том, что концертную сеть контролируют «Коламбия» и НККА, не оставляющие другим агентам возможности устраивать концерты их артистам в городах, входивших в систему. «Лучше расскажите это папе», — сказала Маргарет. Очень скоро Дэвидсон и его партнер Кеннет Аллен сидели в Овальном кабинете и раскрывали перед президентом Соединенных Штатов тайны музыкального бизнеса. Его реакция была короткой: «Вызовите сюда Эдгара Гувера!»
ФБР, занятое изгнанием из Голливуда подозреваемых в сочувствии коммунистам, тянуло с музыкальным расследованием семь лет. Наконец в октябре 1955 года оно предоставило Министерству юстиции достаточно доказательств для возбуждения в суде Южного округа штата Нью-Йорк дела против четырех ответчиков: «Коламбия артистс менеджмент» (КАМИ), ее дочерней компании «Концертное сообщество», НККА и ее отпрыска, «Гражданских концертов».
Компании обвинялись в том, что «начиная примерно с 1933 года и до сего времени» они «совместно договаривались о неоправданном ограничении торговли и обменов между штатами в области менеджмента и найма артистов, а также в формировании и поддержании организованных ассоциаций слушателей и… монополизировали вышеуказанные обмены и торговлю в нарушение разделов 1 и 2 Акта Шермана».
Среди немногих работ Чайковского для драматического театра особое место занимает музыка к «Снегурочке» Островского, поставленной в Большом театре весной 1873 года. «Весенняя сказочка» любимого им драматурга пленила композитора поэтичностью образов, глубоким и тонким проникновением в дух народных русских обычаев и поверий, и он с увлечением взялся за предложенную ему работу. Известную роль в этом могла сыграть сюжетная близость пьесы к написанной Чайковским незадолго до этого опере «Ундина», неудачная судьба которой доставила ему большое огорчение. Некоторые фрагменты музыки «Снегурочки» были взяты из этой несостоявшейся оперы.
Задумывавшаяся с самого начала как смешанный музыкально-драматический спектакль, пьеса Островского предполагает широкое участие оркестра, хора и певцов-солистов (В исполнении «Снегурочки», наряду с драматическими актерами, участвовали оперные певцы (Лель — Е. П. Кадмина, Мороз — А. М. Додонов).). Многие ее эпизоды выдержаны в народно-песенном складе, а иногда содержат и прямые фольклорные заимствования.
скрытый текст
Для Чайковского конец 60-х и начало 70-х годов были периодом наиболее интенсивного интереса к народному творчеству. На этот период приходится создание им сборника «50 русских народных песен для фортепиано в 4 руки» (1868 — 1869), а также редактирование сборника народных песен, составленного В. П. Прокуниным (два выпуска 1872 — 1873). В 1871 году предполагалось его участие в экспедиции по собиранию народных песен и, как утверждает Кашкин, его очень заинтересовала «перспектива ознакомиться на месте с народной музыкой». Сочинение музыки к «Снегурочке» давало ему благодарный повод для применения своего опыта в творческом использовании народно-песенного материала. Ни одно другое произведение Чайковского не насыщено в такой мере подлинной народной мелодикой. Помимо двух популярных песен «Ай, во поле липенька» и «А мы просо сеяли», введенных самим Островским в текст пьесы, в различных ее эпизодах использовано полностью или частично еще десять народных напевов. Большинство их взято из упомянутого сборника Прокунина, в двух случаях Чайковский обратился к сборнику К. П. Вильбоа «Русские народные песни», в составлении которого принимал ближайшее участие Островский.
Такая компактная группа песенных обработок позволяет составить общее суждение о восприятии и характере творческого освоения народной песни композитором. Не стремясь к обнаружению древних пластов народной жизни, нашедших отражение в песне, Чайковский воспринимал ее просто и непосредственно, как живой элемент окружающей действительности. Этим определялось его свободное отношение к подлиннику, допускавшиеся часто изменения мелодико-ритмического рисунка напева, произвольные сокращения или дополнения, нарушения ладового строя, подчиняемого большей частью принципам мажоро-минорного гармонического мышления. Асафьев определяет стиль песенных обработок Чайковского как «отражение народной песни в лирике городского демократического романса», подчеркивая вместе с тем, что в «Снегурочке» «это у него получилось так свежо, непосредственно, что сказка вошла в жизнь, а за нею, за музыкой сказки и людьми, ее сказывающими, почувствовалась живая природа».
Можно назвать ряд случаев, когда композитор очень чутко улавливал ладовое своеобразие народного напева и находил удачные гармонические средства для того, чтобы его оттенить и обрисовать более выпукло. Одним из таких примеров является хор слепых гусляров «Вещие звонкие струны рокочут». Строго выдержанный натуральный минор с преобладанием плагальных оборотов хорошо соответствует торжественно-архаическому складу поэтического текста (Посылая слова песни композитору, Островский писал, что он старался в ней следовать поэтическому ритму «Слова о полку Игореве». Можно полагать, что образ вещего Бояна представлялся и мысленному взору Чайковского при сочинении музыки, в основу которой положена мелодия народной песни «Не хмель мою головушку клонит» из сборника Вильбоа, вошедшая также и в его цикл «50 русских народных песен для фортепиано в 4 руки». Последние пять тактов строфы («Долу опустим померкшие очи») присочинены композитором.). Особую таинственную окраску придает гармонизации мажорный тонический аккорд деревянных духовых в окончаниях строф.
О тонком слышании Чайковским народной песни свидетельствуют и некоторые небольшие штрихи, вносимые им в известные и общепринятые записи. Так, в исполняемой хором песне «Ай, во поле липенька» неожиданно свежо звучит второе мелодическое построение благодаря возникающим в гармонии элементам ладовой переменности.
Образ оживающей после зимней спячки природы возникает при слушании оркестрового вступления, которое хорошо подошло к общему настроению «весенней сказочки» Островского, несмотря на то, что оно было целиком перенесено из оперы «Ундина». Две темы — одна холодновато окрашенная в звучании деревянных духовых, другая стремительно взлетающая по ступеням мажорного тречвучия у струнных — вызывают представление о победоносном шествии весны, тепла и света. Среди оркестровых антрактов, предшествующих отдельным действиям пьесы, особенно поэтичен и оригинален по колориту первый с дуэтом двух кларнетов, имитирующих пастушеские наигрыши. Остальные два антракта представляют собой тонкие лирические миниатюры, музыка которых служит также для сопровождения жалобы Купавы во втором и монолога Весны, открывающей Снегурочке тайну цветов, в четвертом действиях. Пляска скоморохов, в среднем разделе которой использована песня «Ой, утушка луговая», включается в сцену веселых проводов масленицы, сопровождаемых песнями, играми и хороводами.
Несмотря на участие лучших артистов Большого и Малого театров и роскошно обставленный спектакль, «Снегурочка» большого успеха не имела. Причиной явилась, быть может, двойственная, «гибридная» природа «полудрамы-полуоперы», не позволявшая достигнуть органического синтеза слова и музыки: переход от словесной речи к музыкальному звучанию представлялся иногда недостаточно оправданным и нарушающим цельность художественного впечатления. Тем не менее пьеса неоднократно возобновлялась на сцене Малого и некоторых других театров с музыкой Чайковского вплоть до начала 20-х годов 20 столетия", а у композитора навсегда сохранилось теплое чувство к этой своей работе.
Зара Долуханова (меццо-сопрано) Александр Орфенов (тенор) Хор Всесоюзного радио Симфонический оркестр Всесоюзного Радио СССР Дирижер - Александр Гаук Запись 1951г 01 - 0:00 02 - 12:12 03 - 16:10 04 - 24:35 05 - 30:24 06 - 34:40 07 - 39:43 08 - 46:21 09 - 50:32 10 - 54:49 11 - 01:01:18 12 - 01:04:06 13 - 01:12:47 14 - 01:18:55
Гаук Александр Васильевич (1893–1963) — советский дирижёр и композитор. В 1930–1934 годах возглавлял симфонический оркестр Ленинградской филармонии, в 1936–1941 годах главный дирижёр Государственного симфонического оркестра СССР. В 1953–1963 годах руководил Симфоническим оркестром Всесоюзного радио СССР. Автор симфонии, концертов для фортепиано и для арфы с оркестром, фортепианных и камерных произведений.
Agleam
Женат
20-05-2019 - 14:49
Cityman 1883 - впервые звучит кантата П.И.Чайковского "Москва"
История создания Пётр Чайковский (Pyotr Tchaikovsky)
8 (20) марта 1883 года 43-летний Чайковский, уже всемирно признанный композитор, автор многих сочинений разных жанров, высоко ценимый при дворе, получил заказ на кантату от Коронационной комиссии, подготавливавшей торжественную коронацию императора Александра III. Текст был написан маститым Аполлоном Николаевичем Майковым (1821—1897), широко известным своими стихами, как лирическими и пейзажными, так и историческими. И теперь Майков обратился к истории Москвы, связав ее с судьбами России:
С мала ключика студена потекла река; С невелика зачиналась каменна Москва. Наезжали тут князья тешиться, По темным лесам кабана травить, В тихих заводях лебедей стрелять. Гой, не туча в синем небе расстилалася, Злы татары вал за валом по Руси валят... —
так былинным зачином открывалось повествование о татарском иге, о борьбе за освобождение от него, о собирании земли русской. Заканчивалось оно прямым обращением к помазаннику объединить под своей рукой все православные страны и торжественным величанием государя, государыни, наследника и всех их верных слуг.
скрытый текст
На следующий же день композитор принялся за работу и, согласно надписи на рукописи, закончил ее 24 марта (5 апреля). В письме от 26 марта к Н. Ф. фон Мекк, многие годы поддерживавшей его материально, Чайковский сообщал: «Работы мои, вызванные предстоящими торжествами коронации, идут столь успешно, что скоро я от них буду совсем свободен. Мне очень помогло то обстоятельство, что слова кантаты, написанные Майковым, очень красивы и поэтичны... вся пьеса глубоко прочувствована и написана оригинально. В ней есть свежесть и искренность тона, давшая и мне возможность не только отделаться от трудной задачи кое-как, лишь бы было соблюдено приличие, но и вложить в мою музыку долю чувства, согретого чудесными стихами Майкова».
А еще через несколько дней композитор писал своему ученику, профессору консерватории Танееву: «Четыре недели тому назад я получил от Юргенсона предложение московских властей написать марш для коронационного праздника, который город дает государю. С величайшим отвращением принялся я за этот марш, решивши, что по многим причинам нельзя и неполитично отказать. Как вдруг новая обуза! Получаю от Коронационной комиссии текст кантаты Майкова, долженствующей быть спетой в Грановитой палате в день коронации во время обеда государя. Я пришел в совершенное отчаяние: требовалось сделать эту работу как можно скорее, и последним сроком присылки партитуры было назначено 17 апреля. Мне казалось, что невозможно условие это исполнить, но и на этот раз отказать очень не хотелось, и вот я принялся одновременно и марш и длинную кантату писать. К счастью, текст Майкова, очень поэтично написанный, облегчил задачу, и вот теперь уже кантата моя находится в Петербурге, а марш в Москве. Никогда еще ничего я так скоро не сделал, как эти две вещи. Кажется, могу беспристрастно оценить эти два произведения, сказав, что марш шумен, но плох (не говорите этого Юргенсону и вообще никому), а кантата далеко не так плоха, как можно думать, судя по быстроте, с коей она написана».
Особенно вдохновил композитора эпизод, в котором молодой ратник обращается к Господу:
Мне ли, Господи, мне ль по силам Ты Тяжкий крест даешь? Не достоин я Твоей любви! Разве Ты мне дашь силу крепкую, Умудришь меня Ты своей мудростью. Я ж как верный раб предаюсь Тебе И готов в огонь и во всяку скорбь Ибо дорог мне не земной почет, А Христов венец.
15 мая кантата была исполнена в Грановитой палате московского Кремля под управлением Э. Ф. Направника. 21 июня Коронационная комиссия известила Чайковского, что за кантату и марш ему, по распоряжению царя, подносится подарок в 1500 рублей. К большому разочарованию композитора, это был не гонорар, а именно подарок — перстень с бриллиантами. Нуждаясь в деньгах, Чайковский заложил его в Кредитном обществе, получил ссуду в 375 рублей и тут же потерял и деньги и квитанцию, оставшись, как писал к фон Мекк, «ни с чем». Уже в декабре Юргенсон издал клавир кантаты, а летом следующего года была выпущена и партитура.
Музыка Кантата «Москва», написанная с присущим Чайковскому мастерством, состоит из шести взаимосвязанных эпизодов: трех сольных и трех хоровых. Заслуженно наиболее популярен №5, ариозо «Мне ли, Господи, мне ль по силам ли» для меццо-сопрано с оркестром. Глубоко выразительное, с распевной мелодией удивительно широкого диапазона, предвосхищающей романс Полины из «Пиковой дамы», оно сопровождается мерными аккордами оркестра. После небольшого более взволнованного среднего эпизода, возвращается начальная мелодия. Номер этот написан в es-moll — тональности сосредоточенности и светлой печали, в которой создана одна из самых выразительных прелюдий и фуг Баха. №6, торжественный славильный хор, заключающийся словами «Слава Богу на небе, слава, государю, государевой супруге...», завершает кантату.
Опера в четырех действиях с прологом Николая Андреевича Римского-Корсакова на либретто композитора, основанное на одноименной пьесе А. Н. Островского.
Действующие лица: В ПРОЛОГЕ
ВЕСНА-КРАСНА (меццо-сопрано) ДЕД-МОРОЗ (бас) ДЕВУШКА-СНЕГУРОЧКА (сопрано) ЛЕШИЙ (тенор) МАСЛЕНИЦА (соломенное чучело) (бас) БОБЫЛЬ БАКУЛА (тенор) БОБЫЛИХА, его жена (меццо-сопрано) СВИТА ВЕСНЫ, птицы: ЖУРАВЛИ, ГУСИ, УТКИ, ГРАЧИ, СОРОКИ, СКВОРЦЫ, ЖАВОРОНКИ и ДРУГИЕ, БЕРЕНДЕИ ОБОЕГО ПОЛА И ВСЯКОГО ВОЗРАСТА.
В ОПЕРЕ
ЦАРЬ БЕРЕНДЕЙ (тенор) БЕРМЯТА, ближний боярин (бас) ВЕСНА-КРАСНА (меццо-сопрано) ДЕВУШКА-СНЕГУРОЧКА (сопрано) БОБЫЛЬ БАКУЛА (тенор) БОБЫЛИХА (меццо-сопрано) ЛЕЛЬ, пастух (альт) КУПАВА, молодая девушка, дочь богатого слобожанина (сопрано) МИЗГИРЬ, торговый гость из посада Берендеева (баритон) ПЕРВЫЙ БИРЮЧ (бас) ВТОРОЙ БИРЮЧ (тенор) ЦАРСКИЙ ОТРОК (меццо-сопрано) ЛЕШИЙ (тенор) БОЯРЕ, БОЯРЫНИ И СВИТА ЦАРЯ, ГУСЛЯРЫ СЛЕПЫЕ, СКОМОРОХИ, ГУДОЧНИКИ, ВОЛЫНЩИКИ, ПАСТУХИ, ПАРНИ И ДЕВКИ, БЕРЕНДЕИ ВСЯКОГО ЗВАНИЯ, ОБОЕГО ПОЛА, ЛЕШИЕ, ЦВЕТЫ — СВИТА ВЕСНЫ.
Время действия: доисторические времена. Место действия: страна берендеев. Первое исполнение: Санкт-Петербург, 29 января (10 февраля) 1882 года.
Обстоятельства создания «Снегурочки» хорошо известны. Н.А.Римский-Корсаков сам рассказал о них в «Летописи моей музыкальной жизни».
скрытый текст
Сказка А.Н.Островского «Снегурочка» была первый раз прочитана Римским-Корсаковым около 1874 года, когда она только что появилась в печати. Композитор вспоминал впоследствии, что тогда она ему мало понравилась, а царство берендеев показалось странным. Зимой 1879/80 годов он снова ее прочитал и, на сей раз «точно прозрел на ее удивительную красоту». У композитора была толстая книга из нотной бумаги, и он стал записывать в нее в виде набросков приходившиев голову музыкальные мысли.
Воодушевленный новым сюжетом, Римский-Корсаков отправился в Москву, чтобы встретиться с Островским и испросить у него разрешения воспользоваться его произведением как либретто с правом внести в драму необходимые при работе над оперой изменения. Драматург принял композитора очень любезно, предоставил право должным образом распоряжаться текстом и даже подарил экземпляр своей сказки.
Лето 1880 года Римский-Корсаков провел в деревне Стелево. Это было его первое лето в настоящей русской деревне. И все — пейзаж, пение птиц, обстановка — необычайно вдохновляли его на эту работу. Он работал целыми днями, «музыкальные мысли и их обработка преследовали меня неотступно, - писал впоследствии композитор. Он зафиксировал ход работы буквально по дням: начало 1 июня (написано вступление к прологу), окончание - 12 августа (заключительный хор). Ни одно произведение не давалось ему с такой легкостью и скоростью, как Снегурочка. О сочинении Снегурочки никто не знал, - писал композитор, - ибо дело это я держал в тайне, и, объявив по приезде в Петербург своим близким. Об окончании эскиза, я тем самым немало их удивил. Еще полгода композитор затратил на инструментовку оперы, и наконец 10 февраля опера была дана на сцене Мариинского театра в Петербурге. С тех пор она остается одним из самых любимых публикой творений композитора.
ПРОЛОГ
Михаил Врубель. Эскиз костюма Снегурочки
Начало весны. Оркестровое вступление рисует картину последней зимней ночи. Красная Горка (сказочное место, где происходит действие) покрыта снегом. Место вокруг дремучее: направо кусты и редкий безлистый березняк, налево сплошой частый лес из больших сосен и елей, ветви пригнулись под тяжестью лежащего на них снега. В глубине, под горой, течет река. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея: дворцы, дома, избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой; в окнах - огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали кричат петухи. Леший сидит на сухом пне. В окружении свиты птиц на землю опускается Весна-Красна. Лес еще спит под снегом и всюду царствует Мороз. Пятнадцать лет назад у Весны и Мороза родилась дочка Снегурочка, и с тех пор разгневанный Ярило-Солнце дает земле мало света и тепла. Леший говорит, что «конец зиме пропели петухи, Весна-Красна спускается на землю, сторожку леший отсторожил, ныряй в дупло и спи!» С этими словами он проваливается в дупло. В оркестре слышны крик петуха, чириканье, щебет птиц, кукование кукушки. Весна-Красна поет свои речитатив и арию «В урочный час обычной чередою являюсь я на землю берендеев». В следующем затем втором речитативе Весна рассказывает птичкам — сорокам-белобокам, угрюмым грачам и жаворонкам, журавлю и его подруге цапле, красавицам лебедушкам и гусям и мелким пичужкам (так она к ним обращается), — что шестнадцать лет назад стала она заигрывать с Морозом, старым дедом, проказником седым. И вот появилась у них дочка — Снегурочка. «Любя Снегурку, жалеючи ее в несчастной доле, со старым я поссориться боюсь». Потому-то Весна медлит вступать в свои права. Птицам холодно, и Весна советует им поплясать, чтобы согреться, как это делают люди. Звучит песня и пляска птиц «Собирались птицы, собирались певчи стадами, стадами».
Из лесу на пляшущих птиц начинает сыпаться иней, потом хлопья снега, подымается ветер, набегают тучи, закрывают луну, мгла совершенно застилает даль. Птицы с криком жмутся к Весне. Из лесу выходит Дед-Мороз — разузнав о прилете Весны, он сам пожаловал ей навстречу. В оркестре звучит его суровая угрюмая мелодия. Дед-Мороз заводит свою разудалую песню («По богатым посадским домам колотить по углам»), в которой похваляется своими зимними подвигами.
«Недурно ты попировал, пора бы и в путь тебе на север», — обращается Весна с первыми словами к Деду-Морозу. Он обещает Весне покинуть страну берендеев. Но на кого же Снегурочка останется, беспокоится Весна. Они обсуждают, как поступить. Деду-Морозу известно, что Солнце собирается сгубить Снегурочку и только и ждет того, чтобы заронить ей в сердце своим лучом огонь любви. Скрепя сердце родители решают отдать Снегурочку в поселок берендеев.
Дед-Мороз кличет Снегурочку. Она появляется из леса. Весна ласково встречает ее и спрашивает, не хочет ли она на волю? Конечно, Снегурочка хочет. Ее манят людские песни, отвечает Снегурочка. О своем стремлении пожить с людьми она поет в трогательной арии «С подружками по ягоду ходить, на оклик их веселый отзываться: «Ау, ау!»». Она упоминает Леля. Это настораживает Деда-Мороза. Он расспрашивает ее о нем, и Снегурочка в изумительной ариетте «Слыхала я, слыхала» признается, что «и дни и ночи слушать я готова его пастушьи песни; и слушаешь, и таешь». Дед-Мороз встревожен этими ее словами. «Беги от Леля! Бойся речей его и песен!» — наставляет Дед-Мороз Снегурочку. Мороз и Весна прощаются со Снегурочкой и поручают Лешему следить за Снегурочкой и особенно беречь ее от Леля.
Приближается толпа веселых берендеев. Они провожают Масленицу; их хор начинает звучать еще за сценой. В это время на сцене происходит трогательный эпизод прощания Деда-Мороза и Весны со Снегурочкой. Метель унимается, тучи убегают. Становится ясно, как в начале действия. Сцену заполняют толпы берендеев. Одни везут сани с чучелом Масленицы, другие наблюдают за этим. Снегурочка стоит за кустами, около дупла Лешего. Хор берендеев поет прощание с Масленицей («Раным-рано куры запели, про весну обвестили. Прощай, прощай, прощай, Масленица»). Появившуюся из леса Снегурочку замечает Бобыль и Бобылиха. На их вопросы, кто она, Снегурочка называет свое имя и просит их взять ее с собой. Бобыль и Бобылиха очень рады и уводят Снегурочку. Уходя к людям, она прощается с родителями и с лесом. Ей отвечают голоса из леса, а деревья и кусты кланяются ей. Это приводит берендеев в ужас, и с воплями «Ай, ай» они разбегаются.
ДЕЙСТВИЕ I
Берендеевка. Эскиз декорации к опере, художник В.М. Васнецов
Заречная слобода Берендеевка; с правой стороны бедная изба Бобыля с покривившимся крыльцом, перед избой скамья; с левой стороны большая раскрашенная изба Купавы. В глубине улица, через улицу хмельник и пчельник; между ними тропинка к реке. Вечер. Слышатся рожки пастухов (в оркестре соло деревянных духовых). Сходятся слобожане. Среди них Бобыль. Появляется Лель, играя на рожке. Бобыль Бакула знаком приглашает его к себе на ночлег. За теплый прием Лель готов петь свои песни. Бобыль не слишком падок до них и предлагает Лелю петь для Снегурочки. Лель согласен петь Снегурочке за поцелуй. Снегурочке эта плата кажется незначительной, ведь, как она говорит, «при встрече, при прощанье целуюсь с каждым я». Тогда Лель просит за песню цветок, и Снегурочка дает ему его.
Лель поет свою первую — протяжную — песню («Земляничка-ягодка под кусточком выросла»). Снегурочка, почти плача, кладет свою руку на плечо Леля. Тогда Лель заводит свою вторую — плясовую — песню («Как по лесу лес шумит»). Он кончает петь и видит, как в глубине сцены показываются несколько девушек и манят его к себе (звучит их короткий хор «Лель, Лель!»). Лель босает цветок и устремляется к своим подружкам. Снегурочка обижена и недоумевает. Лель уходит, наигрывая на рожке. Снегурочка грустит. Она поет свою ариетту «Как больно здесь!»
Появляется Купава, она сочувствует Снегурочке, но ей некогда долго предаваться этому чувству — сегодня в слободку приезжает ее жених Мизгирь. И действительно, вдали показывается Мизгирь и двое его слуг. Вот они входят с мешками, в которых, как впоследствии оказывается, деньги и гостинцы. Возвращаются девушки и Лель. Купава бежит и прячется между девушек. Мизгирь расспрашивает девушек, не прячется ли среди них Купава. Начинается обряд выкупа невесты. Девушки запевают свадебную песню «То не пава». Мизгирь всех одаряет подарками. Купава выходит к Мизгирю, она зовет Снегурочку присоединиться к их веселью. Вдруг Мизгирь бросает взгляд на Снегурочку. Не в силах отвести взгляд от юной красавицы, Мизгирь тут же решает остаться со Снегурочкой. Тут же кончилось недолгое счастье Купавы. Она в отчаянии и требует, чтобы Снегурочка «отдала дружка назад». Та рада бы это сдедать и просит Мизгиря уйти, но тот непреклонен. Купаве же он заявляет: как для заходящего солнца нет возврата, так и для любви погасшей возврата нет. Он молит Снегурочку любить его. Мизгирь задабривает Бобыля и Бобылиху, чтобы они прогнали Леля, в котором он видит своего соперника.
Купава же созывает народ (вся сцена заполняется девушками и парнями). Все осуждают Мизгиря за измену. Мизгирь признается, что любит теперь Снегурочку, а Купаве бросает обидные слова, упрекая ее в том, что такими же ласками, какими она одаряла его, она могла одарять другого. Оскорбленная девушка бежит к реке, чтобы утопиться. Ее, почти бесчувственную, едва удерживает Лель. Все убеждают Купаву идти искать помощи у мудрого царя Берендея.
ДЕЙСТВИЕ II
Открытые сени во дворце Берендея, в глубине, за точеными балясами переходов, видны вершины деревьев сада, деревянные резные башенки и вышки. Царь Берендей сидит на золотом стуле и расписывает красками один из столбов; несколько поодаль слепые гусляры с гуслями. На переходах у дверей стоят царские отроки.
Действие начинается с песни слепцов-гусляров («Вещие звонкие струны рокочут громкую славу царю Берендею»). Пение гусляров напоминает старинные эпические напевы.
Входит Бермята, ближайший приближенный царя Берендея. Его хвалебные царю речи тут же пресекаются — вот уже пятнадцать лет он, царь Берендей, не видит благополучия в своем царстве: «...наше лето короткое, год от году короче становится, а вёсны холодней. Сердит на нас Ярило!» С грустью и тревогой говорит царь:
В сердцах людей заметил я остуду; Не вижу в них горячности любовной, Исчезло в них служенье красоте, А видятся совсем иные страсти.
Тогда Бермята рассказывает царю о появлении у них какой-то Снегурочки, из-за которой «передрались все парни». И вот одна девица просится «внесть челобитную». Царь допускает к себе Купаву. Ее вводит отрок, и она падает на колени перед царем. Она плачет и слезно жалуется на своего жениха Мизгиря и на Снегурочку, разлучившую ее с женихом. Берендей сокрушается судьбой Купавы. Он приказывает созвать народ и поставить Мизгиря на суд царев.
Звучит клич двух бирючей с вышки. Под торжественный и в то же время сказочно-игрушечный марш собирается народ: из внутренних покоев выходят придворные, боярыни, отроки; из наружных дверей и с лестницы - народ; здесь же Лель. Приспешники приводят Мизгиря. Бермята размещает придворных. Народ поет (a capella) гимн берендеев. Под конец шествия показывается сам Берендей. Начинается суд над Мизгирем. Тот не пытается оправдываться и на требо¬вание Берендея взять в жены Купаву упрямо отвечает, что у него одна невеста — Снегурочка. Берендей осуждает Мизгиря на вечное изгнание — в пустыню, в лес. Мизгирь просит лишь об одном — взглянуть еще раз на Снегурочку. Входит Снегурочка, а с ней Бобыль и Бобылиха. Наивно и простодушно приветствует Снегурочка Берендея — она никогда раньше не видела царя. И тот, пораженный ее красотой, поет свою знаменитую каватину «Полна, полна чудес, могучая природа» — философское размышление о непредсказуемости явлений чудесных даров могучей природы. И вот царь Берендей понимает причину гнева Ярилы-Солнца: Снегурочка не ведает любви. И Берендей объявляет: тот юноша, который до рассвета заставит Снегурочку полюбить себя, получит ее в жены. Юноши молчат — все знают холодность Снегурочки. Тогда царь обращается к берендейкам, и те отвечают, что только Лель способен «внушить любовь девице». В свою очередь Мизгирь просит царя отсрочить его изгнание: он клянется, что зажжет любовью «Снегурочки нетронутое сердце». Берендей успокаивается и призывает своих подданных собраться в последний день весны в заповедном лесу для игр и песен. А на заре приветствовать Ярилин день, начинающий лето.
ДЕЙСТВИЕ III
Николай Рерих. Снегурочка и Лель, 1921
Просторная поляна в лесу; со всех сторон от нее сплошной лес. Перед лесом по обе стороны невысокие кусты. Вдали, между кустами, видны богатые шатры. Догорает вечерняя заря. Молодые берендеи водят хороводы, один круг ближе к зрителям, другой поодаль. Девушки и парни в венках. Старики и старухи кучками сидят под кустами и угощаются брагой и пряниками. В первом кругу ходит Купава. В середине первого круга Лель и Снегурочка. Мизгирь, не принимая никакого участия в играх, то показывается среди народа, то уходит в лес. Бобыль пляшет под волынку. Бобылиха и несколько соседей сидят кругом и пьют пиво. Царь со свитой издали смотрит на играющих.
Оркестровое вступление к третьему действию — это мелодия старинной «Липеньки» («Ай во поле, ай во поле, ай во поле липенька, ай во поле липенька») — песни, которую поют и под которую водят хоровод девушки, когда поднимается занавес. Ее сменяет разудалая плясовая песня «Про бобра», которую поет и отплясывает Бобыль. Парни и девушки перестают водить хоровод, и все толпятся вокруг пляшущего Бобыля.
В лес приходит и царь Берендей со своей свитой. Ему хочется посмотреть на молодежь, на ее игры. Он поет свою вторую каватину («Проходит день веселый»), по окончании которой всех приглашает к еще одной забаве: «Скоморохи, кувыркайтесь, ломайтесь, дураки!»
Выбегают скоморохи. «Пляска скоморохов» — виртуозный симфонический эпизод, изобилующий яркими оркестровыми красками, увлекательными ритмами. Он часто включается в программы концертов популярной симфонической музыки. В театральной постановке этот эпизод — повод для хореографа продемонстрировать свою фантазию. (Правда, всегда существовала опасность злоупотреблений танцами в «Снегурочке». Н.Черепнин, приглашенный в 1908 году в Париж для наблюдения и консультации при постановке там «Снегурочки», писал Н.А.Римскому-Корсакову оттуда: «...на первых сценических репетициях танцевали всюду. Я даже начал сомневаться — не балет ли «Снегурочка» (...) После долгих обсуждений удалось отменить всю эту кошмарную ерунду».)
Приглашая скоморохов, царь Берендей сказал также: «А там уж, на прощанье, Лель пригожий, чтоб день закончить, песню нам пропой». И вот, после пляски скоморохов Лель, аккомпанируя себе на рожке (в оркестре эта мелодия звучит у кларнета), поет свою третью песню («Туча со громом сговаривалась»). Песня пришлась по душе Берендею, и в награду за нее царь предлагает Лелю выбрать себе подружку. Лель направляется к девушкам, на мгновение он как бы в нерешительности задерживается возле Снегурочки, но потом идет к Купаве, выбирает ее и ведет через всю сцену к царю; подойдя близко, целует ее. Снегурочка в слезах убегает в кусты. Царь желает всем веселиться и удаляется со всей своей свитой. Постепенно расходятся и все остальные. Снегурочка остается одна. Она печально бродит по лесу, охваченная ревностью. В своем ариозо («Пригожий Лель, ужель тебе не жалко Снегурочку») она обращается к пастуху с наивными упреками. Но Леля нет, а вместо него перед ней предстает Мизгирь. Он берет ее за руку, но она противится. Плененный красотой Снегурочки, он упорно преследует ее, добиваясь взаимности. В конце концов он становится перед ней на колени. Но слова и слезы Мизгиря страшат Снегурочку, она старается вырвать руку. Обуреваемый любовной страстью, Мизгирь вдохновенно поет Снегурочке свое ариозо «На теплом, синем море», в котором за любовь Снегурочки предлагает бесценный жемчуг. Но и этот дар Снегурочка отказывается принять. Неистовый Мизгирь бросается на Снегурочку. Снегурочка старается вырваться. Появляется Леший, которому Дед-Мороз наказал беречь Снегурочку. Он останавливает Мизгиря. Снегурочка убегает в лес, Мизгирь устремляется за нею, но Леший превращается в сухой пень, и куда бы ни ринулся Мизгирь, всюду перед ним вырастает из земли лес (в оркестре это мастерски передано появлением все новых и новых мотивов во все убыстряющемся темпе). Вновь появляется Леший, он дразнит Мизгиря призраком Снегурочки. Кусты и деревья принимают меняющиеся, фантастические образы. В конце концов призрак исчезает. Мизгирь убегает за ним. Поляна принимает прежний вид.
Входит Лель. Затем появляется Купава и, видя Леля, бросается к нему. Лель спас ее. Она благодарна ему за то, что он поцелуем сравнял ее, забытую, со всеми. Звучит их любовный дуэт.
Между кустов бродит Снегурочка. Она становится невольной свидетельницей любовной сцены Купавы и Леля. В сильном волнении она выбегает из кустов и бросает Купаве ее же упрек: «Разлучница! Твое же это слово! Сама меня разлучницей звала, сама же ты и разлучила с Лелем!» И тут Лель говорит Снегурочке самые горькие слова: «Снегурочка! Подслушивай почаще горячие Купавы речи; время узнать тебе, как сердце говорит, когда оно любовью загорится. Учись у ней любить и знай, что Лелю не детская любовь нужна. Прощай!»
Сраженная этими словами, Снегурочка вспоминает о последней надежде своей — матери Весне. К ней она отправится с последней мольбой: «Отдай девичье сердце, мама... Отдай любовь — иль жизнь мою возьми!»
ДЕЙСТВИЕ IV
Четвертое действие начинается оркестровым вступлением. Когда занавес поднимается, взору зрителя открывается озеро в Ярилиной долине. Раннее утро. Озеро поросло осокой и водными растениями с роскошными цветами. По берегам кусты тоже с цветами, повисшими над водой. С правой стороны озера — голая Ярилина гора с острою вершиной. Из озера поднимается Весна, вся окруженная цветами. К ней со страстной мольбой обращается Снегурочка: «О мама, дай любви, любви прошу, любви девичьей!» И Весна соглашается на прощанье утешить Снегурочку этим великим, но столь для нее роковым, даром.
Теперь Снегурочка знает чувство любви, и новая встреча с Мизгирем зажигает ее ответной страстью. Но она страшится лучей Ярилы и молит Мизгиря спасти ее, укрыть от солнца. Мизгирь не понимает причин ее страха; он хочет представить Снегурочку царю Берендею как свою супругу.
Уже пылает заря. В священную Ярилину долину направляются берендеи: старый царь, за ним женихи с невестами. Снегурочка и Мизгирь становятся под тень куста. Гусляры играют на гуслях и пастухи на рожках. Сойдя в долину, народ разделяется на две стороны. Все с ожиданием смотрят на восток и при первых лучах солнца поют хор — русскую народную песню «А мы просо сеяли»: девушки по одну сторону, юноши по другую. Женихи берут невест и представляют их с поклоном царю. Царь Берендей благословляет их. Мизгирь также подводит Снегурочку к царю. Снегурочка подтверждает — и говорит, что может это сделать сто раз, — что любит Мизгиря. В этот момент яркий луч солнца прорезывает утренний туман и падает на Снегурочку (в оркестре мощно звучит лейтмотив Ярила-Солнца). Снегурочка испугана: «Что со мной? Блаженство или смерть?» Снегурочка понимает, что гибнет. Весь свой гениальный талант вложил Н.А.Римский-Корсаков в предсмертную арию Снегурочки. В ней все — экстаз любви, томление, восторг и безнадежность. С ужасом видит Мизгирь и берендеи, что «как вешний снег, она пред Солнцем тает, и девушки Снегурочки уж нет». Мизгирь в отчаянии: «Это шутка жестокая судьбы». И, верный своему слову — погибнуть вместе со Снегурочкой, — он бросается в озеро.
И вновь царь Берендей, он же — верховный жрец, объясняет великое значение происшедшего: «Пятнадцать лет на нас сердилось Солнце; теперь с ее чудесною кончиной вмешательство Мороза прекратилось». И царь приказывает Лелю петь Яриле-Солнцу хвалебную песнь. Звучит заключительный хор (в уникальном музыкальном размере — 11/4) — песнь Яриле-Солнцу. Взгляды всех устремлены на восток. На вершине горы, на некоторое время («на восемь тактов» — ремарка Н.А.Римского-Корсакова) рассеивается туман и показывается Ярило в виде молодого парня в белой одежде; в правой руке у него — светящаяся человечья голова, в левой — ржаной сноп. Апофеоз: «Свет и сила, бог Ярило, красное Солнце наше, нет тебя в мире краше!» По знаку царя прислужники несут цельных быков и баранов с вызолоченными рогами, бочонки с медом, разную посуду и все принадлежности пира. Так кончается эта опера-сказка.
Н. Римский-Корсаков. СНЕГУРОЧКА. 1 акт Белорусский Государственный академический Большой театр оперы и балета. 28.01.2011г. Премьерный спектакль. Режиссёр-постановщик Сусанна Цирюк
Н. Римский-Корсаков. СНЕГУРОЧКА. 2 акт Белорусский Государственный академический Большой театр оперы и балета. 28.01.2011г. Премьерный спектакль. Режиссёр-постановщик Сусанна Цирюк
Agleam
Женат
05-06-2019 - 00:23
Cityman 1903 - Евгений Мравинский (1903 - 19.01.1988), советский дирижёр, возглавлял симфонический оркестр Ленинградской филармонии
Народный артист СССР (1954). Лауреат Ленинской премии (1961). Герой Социалистического Труда (1973).
Жизнь и творчество одного из крупнейших дирижеров XX века неразрывно связаны с Ленинградом. Он вырос в музыкальной семье, однако по окончании трудовой школы (1920) поступил на естественный факультет Ленинградского университета. К тому времени, впрочем, юноша уже был связан с музыкальным театром. Необходимость в заработке привела его на сцену бывшего Мариинского театра, где он работал мимистом. Это весьма скучное занятие позволило между тем Мравинскому расширить свой художественный кругозор, приобрести яркие впечатления от непосредственного общения с такими мастерами, как певцы Ф. Шаляпин, И. Ершов, И. Тартаков, дирижеры А. Коутс, Э. Купер и другие. В дальнейшей творческой практике хорошую службу сослужил ему опыт, приобретенный во время работы пианистом в Ленинградском хореографическом училище, куда Мравинский поступил в 1921 году. К этому времени он уже расстался с университетом, решив посвятить себя профессиональной музыкальной деятельности.
скрытый текст
Первая попытка поступить в консерваторию оказалась неудачной. Чтобы не терять времени, Мравинский записался в учебные классы Ленинградской академической капеллы. Студенческие годы начались для него в следующем, 1924 году. Курсы гармонии и инструментовки проходит он у М. Чернова, полифонии у X. Кушнарева, формы и практического сочинения у В. Щербачева. Несколько произведений начинающего композитора прозвучало тогда в Малом зале консерватории. Тем не менее самокритичный Мравинский уже ищет себя в иной области — с 1927 года он начинает занятия дирижированием под руководством Н. Малько, а через два года его педагогом стал А. Гаук.
Стремясь к практическому освоению дирижерских навыков, Мравинский некоторое время посвятил работе с самодеятельным симфоническим оркестром Союза совторгслужащих. Первые публичные выступления с этим коллективом включали произведения русских композиторов и заслужили одобрительные отзывы прессы. Одновременно Мравинский заведовал музыкальной частью хореографического училища и дирижировал здесь балетом Глазунова «Времена года». Кроме того, он проходил производственную практику в Оперной студии консерватории. Следующий этап творческого развития Мравинского связан с его работой в Театре оперы и балета имени С.М. Кирова (1931—1938). Сначала он был здесь дирижером-ассистентом, а через год получил самостоятельный дебют. Это было 20 сентября 1932 года. Под управлением Мравинского шел балет «Спящая красавица» с участием Г. Улановой. К дирижеру пришел первый большой успех, который был закреплен его следующими работами — балетами Чайковского «Лебединое озеро» и «Щелкунчик», Адана «Корсар» и «Жизель», Б. Асафьева «Бахчисарайский фонтан» и «Утраченные иллюзии». Наконец, здесь слушатели познакомились и с единственным оперным спектаклем Мравинского — «Мазепой» Чайковского. Итак, казалось, талантливый музыкант окончательно выбрал путь театрального дирижирования.
Всесоюзный конкурс дирижеров 1938 года открыл новую великолепную страницу в творческой биографии артиста. К этому времени Мравинский уже накопил порядочный опыт в симфонических концертах Ленинградской филармонии. Особенно важной была его встреча с творчеством Д. Шостаковича во время декады советской музыки 1937 года. Тогда впервые прозвучала Пятая симфония выдающегося композитора. Позднее Шостакович писал: «Наиболее близко я узнал Мравинского во время нашей совместной работы над моей Пятой симфонией. Должен сознаться, что сначала меня несколько испугал метод Мравинского. Мне показалось, что он слишком много копается в мелочах, слишком много внимания уделяет частностям, и мне показалось, что это повредит общему плану, общему замыслу. О каждом такте, о каждой мысли Мравинский учинял мне подлинный допрос, требуя от меня ответа на все возникавшие у него сомнения. Но уже на пятый день совместной работы я понял, что такой метод является безусловно правильным. Я стал серьезнее относиться к своей работе, наблюдая, как серьезно работает Мравинский. Я понял, что дирижер не должен петь подобно соловью. Талант должен прежде всего сочетаться с долгой и кропотливой работой».
Исполнение Пятой симфонии Мравинским стало одной из кульминаций конкурса. Дирижеру из Ленинграда была присуждена первая премия. Это событие во многом определило судьбу Мравинского — он стал главным дирижером симфонического оркестра Ленинградской филармонии — ныне заслуженного коллектива республики. С тех пор в жизни Мравинского не происходит сколько-нибудь заметных внешних событий. Год за годом пестует он руководимый оркестр, расширяет его репертуар. Оттачивая свое мастерство, Мравинский дает великолепные интерпретации симфоний Чайковского, произведений Бетховена, Берлиоза, Вагнера, Брамса, Брукнера, Малера и других композиторов.
Мирная жизнь оркестра была прервана в 1941 году, когда по постановлению правительства Ленинградская филармония эвакуировалась на восток и свой очередной сезон открыла в Новосибирске. В те годы особенно значительное место в программах дирижера заняла русская музыка. Наряду с Чайковским он исполнял сочинения Глинки, Бородина, Глазунова, Лядова... В Новосибирске филармония дала 538 симфонических концертов, на которых присутствовало 400 тысяч человек...
Высшего расцвета достигает творческая деятельность Мравинского после возвращения оркестра в Ленинград. По-прежнему дирижер выступает в филармонии с богатыми и разнообразными программами. Отличного интерпретатора находят в его лице лучшие произведения советских композиторов. По замечанию музыковеда В. Богданова-Березовского, «свой индивидуальный стиль исполнения, для которого характерны тесное слияние эмоционального и интеллектуального начал, темпераментность повествования и уравновешенная логика общего исполнительского плана, выработался у Мравинского прежде всего в исполнении советских произведений, пропаганде которых он отдавал и отдает много внимания».
В трактовке Мравинского впервые прозвучали многие творения советских авторов, в том числе вошедшие в золотой фонд нашей музыкальной классики Шестая симфония С. Прокофьева, Симфония-поэма А. Хачатуряна и прежде всего выдающиеся создания Д. Шостаковича. Шостакович доверил Мравинскому первое исполнение своих Пятой, Шестой, Восьмой (посвященной дирижеру), Девятой и Десятой симфоний, оратории «Песнь о лесах». Характерно, что, говоря о Седьмой симфонии, автор подчеркивал в 1942 году: «В нашей стране симфония исполнялась во многих городах. Москвичи слушали ее несколько раз под управлением С. Самосуда. Во Фрунзе и Алма-Ате симфонию исполнял Государственный симфонический оркестр, руководимый Н. Рахлиным. Я глубоко благодарен советским и иностранным дирижерам за ту любовь и внимание, какое они проявили к моей симфонии. Но наиболее близко мне как автору прозвучала она в исполнении оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского».
Безусловно, что именно под руководством Мравинского ленинградский оркестр вырос в симфонический коллектив мирового класса. Это результат неустанной работы дирижера, его неуемного стремления к поискам новых, наиболее глубоких и точных прочтений музыкальных произведений. Г. Рождественский пишет: «Мравинский одинаково требователен к себе и к оркестру. Во время совместных гастролей, когда мне на протяжении сравнительно короткого отрезка времени приходилось много раз слышать одни и те же произведения, я всегда удивлялся способности Евгения Александровича не терять ощущения их свежести при многократном повторении. Каждый концерт — премьера, перед каждым концертом все должно быть заново отрепетировано. А как это порой бывает трудно!»
В послевоенные годы к Мравинскому пришло международное признание. Как правило, дирижер выезжает в зарубежные гастроли вместе с руководимым коллективом. Лишь в 1946 и 1947 годах он был гостем «Пражской весны», где выступал с чехословацкими оркестрами. С триумфальным успехом проходили выступления Ленинградской филармонии в Финляндии (1946), Чехословакии (1955), странах Западной Европы (1956, 1960, 1966), Соединенных Штатах Америки (1962). Переполненные залы, овации публики, восторженные рецензии — во всем этом признание первоклассного мастерства симфонического оркестра Ленинградской филармонии и его главного дирижера Евгения Александровича Мравинского. Заслуженное признание получила также и педагогическая деятельность Мравинского — профессора Ленинградской консерватории.
пера в трех действиях Рихарда Вагнера на либретто (по-немецки) композитора.
Действующие лица: ВАЛЬТЕР ФОН ШТОЛЬЦИНГ, молодой франкский рыцарь (тенор) ЕВА, дочь Погнера (сопрано) МАГДАЛЕНА, кормилица Евы (меццо-сопрано) ДАВИД, ученик Ганса Закса (тенор) мейстерзингеры: ГАНС ЗАКС, башмачник (бас или баритон) ФЕЙТ ПОГНЕР, золотых дел мастер (бас) КУНЦ ФОГЕЛЬГЕЗАНГ, скорняк (тенор) КОНРАД НАХТИГАЛЬ, жестяных дел мастер (бас) СИКСТУС БЕКМЕССЕР, городской писарь (бас) ФРИЦ КОТНЕР, пекарь (бас) ВАЛЬТАСАР ЦОРН, оловянных дел мастер (тенор) УЛЬРИХ ЭЙСЛИНГЕР, торговец пряностями (тенор) АВГУСТИН МОЗЕР, портной (тенор) ГЕРМАН ОРТЕЛЬ, мыловар (бас) ГАНС ШВАРЦ, чулочник (бас) ГАНС ФОЛЬЦ, медник (бас) НОЧНОЙ СТОРОЖ (бас)
Время действия: середина XVI века. Место действия: Нюрнберг. Первое исполнение: Мюнхен, Придворный театр, 21 июня, 1868 года.
Полное исполнение «Мейстерзингеров» (без учета времени антрактов) длится четыре с половиной часа. Однако, когда Вагнер, вдохновленный чтением произведений старой немецкой литературы, впервые задумался над сюжетом о нюрнбергских мейстерзингерах, он замыслил одноактную комедию — получасовой дивертисмент, который должен был служить своего рода интермедией в «Тангейзере».
скрытый текст
Но тогда работа была отложена. Только через шестнадцать лет он опять обратился к этому сюжету. Прошло, однако, еще шесть лет, прежде чем он закончил оперу. К этому времени первоначальный план не устоял перед вагнеровской гигантоманией. Так возникла одна из наиболее любимых всеми его опер. Падеревский называл ее «величайшим творением из созданных гениями всех времен и народов». Не многие музыканты поставили бы эту оперу так высоко, и даже наиболее преданные вагнерианцы предпочитают отдать пальму первенства «Кольцу нибелунга» или «Тристану». В конце концов, это второстепенный вопрос, каков ранг этой оперы в ряду таких, как «Фальстаф» Верди и «Кавалер розы» Рихарда Штрауса — лучших оперных комедий, написанных со времен Моцарта. Безусловно, однако, что по своей популярности «Мейстерзингеры» превосходят две последние.
УВЕРТЮРА
Вагнер, по-видимому, поскромничал, назвав свои музыкальные мысли, изложенные во вступлении, просто Vorspiel, или прелюдией, заставив, таким образом, слушателя сопоставить ее, скажем, с одностраничными поэмами Шопена. Самая первая тема — это тема мейстерзингеров, гильдии певцов XVI века, ее нюрнбергского отделения. За нею следуют друг за другом главные темы оперы: тема страстного томления, песнь награждения, любовного признания, искусства братства, ироничной насмешки и другие, получившие такие характеристики в результате исследования лейтмотивного строения оперы. По ходу разработки музыкального материала Вагнер с необычайным мастерством соединяет две, три и один раз даже четыре темы. С возвращением вступительной темы наступает грандиозная кульминация, и увертюра непосредственно перерастает в первое действие. (Иначе Вагнер поступил, когда делал собственную аранжировку ее для концертного исполнения — на сей раз увертюра превратилась в законченное замкнутое произведение.)
ДЙСТВИЕ I
В Нюрнберге, в церкви Св.Екатерины, идет богослужение, звучит хорал Св. Иоанну. Красивый молодой франкский рыцарь, Вальтер фон Штольцинг, стоя за колонной в притворе собора, не сводит глаз с Евы, дочери Погнера, богатого золотых дел мастера; и между строгих и величественных мелодических фраз хорала, исполняемых хором, она и оркестр выражают счастливое любовное волнение. Когда богослужение заканчивается, Вальтеру, который никогда до этого не встречал эту девушку, удается узнать у ее кормилицы, Магдалены, что Ева еще ни с кем не обручена. Она, однако, будет выдана замуж за того, кто победит на состязании певцов, которое назначено на завтра. Не тратя времени на размышления о странности этого обстоятельства, он решает сам принять участие в турнире.
По окончании службы, когда церковь опустела, в нее стали собираться ученики-мейстерзингеры, чтобы приготовить притвор для заседания совета мейстерзингеров с целью прослушивания претендентов на вступление в гильдию. Во главе этой группы Давид, жених Магдалены. По ходу приготовлений он обстоятельно объясняет Вальтеру технические правила — все необходимое относительно ладов и табулатур — правила, которые ни Вальтер, ни современные слушатели не в состоянии понять, но которые, тем не менее имеют некоторое родство с действительно существовавшими правилами того времени, о чем Вагнер узнал из одной старинной книги. Участники певческого турнира иронизируют над притязаниями Вальтера, но все ученики в испуге убегают, как только начинают собираться сами мейстерзингеры. Бекмессер, городской писарь, уверен, что выиграет турнир, но имеется одно обстоятельство, которое тревожит его. Погнер заявил, что он отдаст свою дочь победителю только в том случае, если она одобрит этот выбор. Этот убогий маленький клерк вполне сознает, что это может быть препятствием к обладанию девушкой его мечты. Погнер, однако, отказывается изменить условия, и в длинном обращении он пускается в рассуждения на тему меркантилизма, в котором упрекают бюргеров Нюрнберга. Дабы продемонстрировать свою преданность искусству, он обещает отдать победителю не только Еву, но и все свое богатство. Но и это не все: если Ева отвергнет выбор мастеров, она не сможет выйти замуж ни за кого другого.
Теперь слово берет Ганс Закс, главный герой оперы. Он местный башмачник и пользуется всеобщей любовью горожан. Пусть, говорит он, сама Ева и народ вынесут решение. Возможно, он не совсем безучастен к этим планам, так как он также влюблен в Еву, и, как отмечает Бекмессер, он сочинил несколько песен, которые стали исключительно популярны. Но его предложение отвергается членами гильдии.
Начинается экзаменовка Вальтера в качестве кандидата в члены гильдии. Он обучался своему искусству, говорит он, у Вальтера фон дер Фогельвельде. (Это было реальное историческое лицо; он умер за триста лет до описываемых событий и никак не мог быть членом гильдии.) Наиболее ограниченные члены возражают против испытания, поскольку считают его заведомо обреченным. На сей раз, однако, побеждает либерализм Закса. Котнер, пекарь, принимается зачитывать формальные правила, которым надлежит следовать претенденту; Бекмессер в качестве «маркера» вооружается грифельной дощечкой и мелком, занимает свое место за занавесом — он должен быть беспристрастным фиксатором ошибок испытуемого. Вальтер начинает свою конкурсную песню — красивую мелодию о любви и весне, начинающуюся словами «Am stillen Herd» («Когда дремал под снегом лес»). Бекмессер, едва Вальтер запел, начал отмечать на доске ошибки, и, когда Вальтер закончил, он злорадно демонстрирует доску, на которой не осталось свободного места. Раздраженные мастера единодушно решили, что не может быть и речи о вступлении Вальтера в их цех. То есть так решили все, за исключением Закса. Он отдал должное таланту юноши. Вальтер и другие покидают церковь в разной степени раздражения, и занавес опускается, когда Закс остается один. Все случившееся он воспринимает с юмором.
ДЕЙСТВИЕ II
На город спускается вечер. Авансцену образует продольный разрез улицы, посередине ее пересекает кривой переулок, круто заворачивающий в глубине. Таким образом, на переднем плане два угловых дома: направо от зрителей более богатый дом Погнера, налево — более скромный дом Закса. Перед домом Погнера растет липа, перед домом Закса — сирень. Постепенно наступает ночь. Давид в переулке запирает оконные ставни в доме Закса. Прочие ученики заняты тем же у других домов. Завтра праздник Св. Иоанна, и все готовятся принять участие в веселье. Ученики подтрунивают над Давидом, которого Магдалена, рассерженная на то, что Вальтер потерпел неудачу из-за его наставлений, встретила с кислой миной. Закс, однако, всех отправляет домой, сам в одиночестве садится на лавку у своего дома и погружается в долгое раздумье — звучит его широкий монолог «Was duftet doch der Flieder» («Сирень моя в истоме»). Летний ветерок доносит песню Вальтера, которая все еще волнует его. Даже если она и нарушает многие правила, она тем не менее полна волшебства и красоты. (Закс, как вы видите, был, по замыслу Вагнера, одним из редких феноменов — широко мыслящим музыкальным критиком.)
Улицу опасливо и осторожно переходит Ева, она направляется к Заксу; и из последующего диалога выясняется, что она любит рыцаря. Она пытается выведать у маститого мастера подробности соревнования. Но Закс, хотя он любит девушку, достаточно разумен, чтобы не пытаться извлечь преимущества для себя в этой ситуации, и он спокойно продолжает свою работу дома, когда она уходит. В следующий момент он видит Еву и Вальтера. Они замышляют бежать, но их планы нарушает сначала свет в окне Закса, а затем появление Бекмессера с лютней. Городскои писарь уверяет, что пришел узнать, не починены ли его туфли, но на самом деле он хочет спеть серенаду Еве. Закс соглашается выполнить роль «маркера», то есть отмечать его ошибки. И Бекмессер начинает. Тем временем, однако, в окне Евы появляется Магдалена, в результате комплименты, адресованные хозяйке, получает ее кормилица. Они, правда, не отличаются большим лиризмом, и Закс ударами молотка по башмаку, надетому на колодку, отмечает каждую антимузыкальную интонацию Бекмессера. Шум, произведенный ими, будит многих соседей; они выглядывают из своих окон. Давид, видя писаря, поющего серенаду, как он думает, его возлюбленной, то есть Магдалене, выбегает из своего дома и с кулаками набрасыватся на непрошеного певца, считая его своим соперником. Шум драки вызывает всеобщую неразбериху — на улицу выбегают по-ночному одетые горожане, затевается всеобщая потасовка. Вальтер и Ева намереваются воспользоваться общей сумятицей и пытаются бежать вместе. Но Закс преграждает им путь и заталкивает девушку обратно в дом ее отца, а Вальтера забирает к себе домой. Тем временем женщины пытаются усмирить дерущихся, выливая на их головы воду из окон (эта деталь, однако, опускается во многих постановках оперы). Тишина вновь воцаряется на улице. Появляется ночной страж, он поет причудливый старинный мотив, не в лад трубя в свой рог. С его уходом занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ III
Сцена 1. Действие начинается изумительным по красоте вступлением, состоящим частично из музыки длинного монолога, который Закс поет в первой сцене, и великолепного хорала, звучащего во второй сцене.
События происходят на следующий день — в день Св. Иоанна — 24 июня, день певческого турнира. Закс сидит Дома, читает огромный фолиант. Он почти не замечает вошедшего Давида, своего подмастерья. Давид стесняется, он смущен своей выходкой с дракой накануне ночью. Но добродушный Закс словно забыл о ночном происшествии, он просит Давида спеть гимн Св. Иоанну в честь его дня. Вдруг Давид осознает, что распространенное имя «Иоганн» (или Иоганнес) в Германии — это «Ганс», и ему приходит на ум, что если этот день отмечает Св. Иоанна, почему не воздать должное также своему мастеру, имя которого Ганс и который сегодня именинник. И, как мы увидим во второй сцене, Ганс Закс действительно оказывается именно той фигурой, которую будут чествовать в этот день.
Давид уходит. Закс, оставшись один, поет свой второй монолог («Wahn! Wahn!» — «Жизнь — сон») о царящем в мире безумии, о тщете надежд; он размышляет (хотя и не упоминает об этом), что, возможно, причиной его собственной печали является безнадежная любовь к Еве. Неожиданно входит Вальтер, его ночной гость. Он только что пробудился ото сна и рассказывает Заксу о том чудесном сне, который он увидел. Это знаменитая «Песня» (третья) Вальтера, и Закс, восхищенный ее красотой, записывает ее слова, пока Вальтер поет.
Когда Закс с Вальтером уходят, чтобы переодеться к празднику, в комнату прокрадывается Бекмессер, на котором еще заметны следы побоев, полученных им в предыдущую ночь. Он обнаруживает песню Вальтера и воровски хватает лежащие на столе записанные Заксом стихи, полагая, что это его песня и что тот сам намерен участвовать в состязании. Затем, когда Закс вновь появляется, Бекмессер бранит его за намерение выступать на турнире. Закс тут же видит, что Бекмессер взял песню, сочтя, что ее написал он, Закс, и, не говоря ему, кто ее истинный автор, дарит ее ему. Закс знает, что Бекмессер музыкант никчемный и никогда не сможет написать хорошую мелодию на эти стихи. Бекмессер в радости, что заполучил хорошие стихи, убегает.
В мастерскую Закса входит Ева. Она облачена в красивое платье и готова к соревнованию певцов. Она говорит, однако, что у нее не в порядке башмак. Закс начинает хлопотать с ее башмаком. В этот момент входит Вальтер, также уже одетый как рыцарь для участия в турнире. Пораженный красотой Евы, он повторяет последний куплет своей песни. Ева, теперь совершенно влюбленная в Вальтера, старается скрыть свои чувства. Даже Закс слегка смущен, и, чтобы скрыть это, он поет куплет из своей цеховой песни сапожника.
Приходят Давид и Магдалена. Подмастерью сообщается, что время его учения у мастера закончилось: он овладел своей профессией и теперь может жениться на Магдалене. Сцена завершается большим квинтетом, в котором каждый выражает свои чувства. Это, как мне кажется, одни из самых чудесных страниц, написанных Вагнером.
Сцена 2. Сцена представляет собой широкий луг на берегу реки Пегниц. Близко, у авансцены, — узкое русло реки, приспособленное для движения лодок. В перспективе виден Нюрнберг. Лодки, украшенные яркими флагами, беспрерывно подвозят к берегу праздничного луга разодетых горожан с их женами и детьми, входящих в разные цеха. Справа на авансцене выстроены высокие подмостки со скамьями и сиденьями, уже украшенные знаменами прибывших цехов; знаменщики вновь прибывающих цехов один за другим тоже водружают свои знамена по краям сцены для певцов, так что она в конце концов оказывается с трех сторон заставленной знаменами. Кроме подмостков, передний план сцены окаймляют палатки со всякого рода напитками. Перед палатками веселое оживление; горожане с женами, детьми и подмастерьями сидят и лежат группами. Ученики мастеров пения в праздничных одеждах, богато и красиво украшенных цветами и лентами, весело исполняют обязанности герольдов и маршалов, держа в руках длинные и тонкие жезлы, тоже украшенные цветами и лентами. Они встречают причаливающих к берегу, устанавливают порядок шествия цехов и сопровождают их к эстраде для певцов. Представители каждого цеха, водрузив свое знамя, расходятся в разные стороны и располагаются у палаток. В момент поднятия занавеса только что прибыл башмачный цех, который и направляется указанным порядком на авансцену. Звучит мелодия, с которой начинается увертюра к опере. Во главе процессии Ганс Закс, которого с уважением и любовью приветствует народ мелодией, которая уже звучала во вступлении к третьему действию.
Первым в соревнование вступает комичный Бекмессер. Сам аккомпанируя себе, он пытается спеть песню на стихи, которые фактически украл. Но его голос столь плох, а его мелодия столь корява, что над ним все смеются. Разгневанный, он обвиняет Закса в том, что тот написал такие стихи. Но Закс говорит, что стихи на самом деле очень хорошие, если их хорошо петь, и что теперь их разрешается спеть Вальтеру. Народ так очарован этой песней рыцаря, что все покорены и тут же подхватывают ее. Конечно, приз выигрывает Вальтер. К нему подходит Ева. Рыцарь со склоненной головой принимает из ее рук сплетенный из лавра и мирта венок. Он, однако, рассержен на мейстерзингеров за то, что они не позволили ему принять участие в турнире уже в первом действии. Поначалу он отказывается от приза, и потребовались очень красноречивые доводы со стороны Закса, чтобы он изменил свое решение. Опера завершается ликующим хором народа, воспевающим любовь к искусству музыки и... к Гансу Заксу.
Между возникновением идеи оперы и её окончательным воплощением прошло двадцать два года. Работа состояла из нескольких этапов, между которыми Вагнер создал несколько других сочинений. Первый набросок с подробным описанием сюжета был сделан 16 июля 1845 года в Мариенбаде. По сравнению с окончательной редакцией этот вариант содержал небольшие сюжетные отличия, в нём была меньше развита историческая основа. Некоторые образные характеристики персонажей также претерпели изменения, например, Ганс Сакс в наброске предстаёт не столь однозначно положительным персонажем, как в последующих редакциях[2].
По замыслу автора, новое произведение должно было стать комедийной параллелью к другой, только что законченной опере «Тангейзер», где центральной сценой является певческий турнир[3]. Своё намерение написать комическую оперу Вагнер подробно изложил в «Обращении к друзьям» в 1851 году: « Тотчас после окончания «Тангейзера» мне посчастливилось отправиться для отдыха в один из богемских курортов. Здесь я скоро почувствовал себя легко и весело настроенным..., присущая моему характеру весёлость впервые сказалась в художественной области. За последнее время я почти сознательно настроился написать комическую оперу; я припоминаю, что к этому решению меня привели откровенные советы добрых друзей, желавших, чтобы я написал оперу «более лёгкого жанра»; по их мнению, такая опера открыла бы мне доступ на немецкие сцены и имела бы существенный для моих жизненных обстоятельств успех. Как у афинян весёлое зрелище следовало за трагедией, так и передо мной во время того путешествия внезапно возник план комедии, которая своим содержанием могла бы примкнуть к «Состязанию певцов в Вартбурге»[4]. » Однако всерьёз к работе над «Нюрнбергскими мейстерзингерами» композитор приступил только в декабре 1861 года, закончив её в октябре 1867 года. Премьера оперы состоялась в Мюнхене 21 июня 1868 года. Опера отличается системой разнообразных лейтмотивов, богатой и выразительной мелодикой, лиричностью и юмором, а также огромным размером — продолжительность чистой музыки составляет 4 часа 5 минут. https://www.youtube.com/watch?v=8VNV9kExRwg
1910 - в парижской Гранд-Опера проходит премьера балета Игоря Стравинского «Жар-птица», после успеха которой он войдет в ряд самых одаренных композиторов XX века, что подтвердит всем дальнейшим своим творчеством.
Балет на музыку Игоря Стравинского в одном акте. Сценарист и балетмейстер М. Фокин, художники А. Головин, Л. Бакст, дирижер Г. Пьерне.
Премьера состоялась 25 июня 1910 года в рамках «Русского сезона», Париж.
Действующие лица: Иван-царевич Кащей бессмертный Черный всадник, Ночь Белый всадник, День Царевич Витязи, рожи-оборотни, колдуны, понятые, слуги Кащея Действие происходит в сказочном царстве Кащея в сказочные времена.
Сюита из балета «Жар-птица» → История создания В конце лета 1909 года Стравинский после летнего отдыха в имении жены Устилуг приехал в Петербург, где предполагал продолжить сочинение оперы «Соловей». Там он неожиданно получил телеграмму от Дягилева. Знаменитый антрепренер Русских балетов в Париже предлагал молодому и еще малоизвестному композитору написать музыку балета «Жар-птица» для постановки весной 1910 года. «Несмотря на то, что меня пугал самый факт заказа к определенному сроку — я еще не знал своих сил и боялся запоздать, — я все же дал согласие, — пишет Стравинский в мемуарной книге «Хроника моей жизни». — Предложение это было для меня лестным. Среди музыкантов моего поколения выбор пал именно на меня, и меня приглашали сотрудничать в крупном художественном предприятии бок о бок с людьми, которых мы привыкли считать мастерами своего дела».
скрытый текст
Стравинскому было представлено готовое либретто, созданное выдающимся хореографом начала XX века, работавшим тогда в труппе Дягилева, М. Фокиным (1880—1942). Балетмейстер вспоминал: «Не хватало балета из русской жизни или на тему русской сказки. Мы (Дягилев, группа художников и я) стали искать сюжеты. Лучшие литературные обработки русской сказки были уже использованы для сцены (главным образом Римским-Корсаковым в его операх). Все образы народной фантазии уже пошли на сцену. Только образ Жар-птицы остался еще неиспользованным, а между тем Жар-птица — самое фантастическое создание народной сказки и вместе с тем наиболее подходящее для танцевального воплощения. Но нет такой сказки о Жар-птице, которая бы целиком подошла к балету. Я взялся соединять различные народные сказки и сочинил по ним балетное либретто».
К работе были привлечены художники А. Бенуа, Я. Головин и Н. Стеллецкий, литератор П. Потемкин и писатель, знаток древнерусской словесности А. Ремизов. Были использованы сказки об Иване-царевиче, Жар-птице и сером волке, о Кащее Бессмертном и Царевне Ненаглядной Красе. Кроме того, Фокин ввел в либретто ночные игры и хороводы зачарованных царевен из сказки «Ночные пляски» Ф. Сологуба, поставленной в петербургском «Театре на Литейном» весной 1909 года с его танцами. Все сюжетные ходы были лишь предлогом для создания волшебных картин зачарованного царства и образа ослепительно прекрасной птицы; в либретто с самого начала были заложены картинность, живописная созерцательность, которые и определяли характер музыкальной драматургии. В основе эстетики «мирискусников» лежало желание «остановить прекрасное мгновение», любоваться им. Жанр балета как нельзя более подходил к этому стремлению, а образ сказочной Жар-птицы как символ абсолютной, недостижимой красоты, давал возможность подобного любования.
Мысль заказать «Жар-птицу» Стравинскому пришла Дягилеву на концерте, где исполнялся «Фейерверк» — одно из первых сочинений молодого композитора. «У публики «Фейерверк» <...> не имел успеха. Но и Дягилева и меня захватила эта музыка, — пишет Фокин. — Там было как раз то, чего я ждал для «Жар-птицы». Музыка эта горит, пылает, бросает искрами. Это то, что мне надо было для огневого образа в балете». Стравинский увлеченно принялся за работу в тесном контакте с Фокиным. Дягилев с труппой находился в это время в Петербурге, и композитор частями сдавал ему музыку, на которую Фокин тут же ставил танцы. В хореографии «были применены три различных ряда выразительных средств, — пишет критик Добровольская. — Жар-птица танцевала на пуантах, в ее танце изобиловали прыжки, создававшие впечатление полетности. В основе партии Жар-птицы лежал классический танец, но он был использован ограниченно, в соответствии с задачами образа. Царевны танцевали босыми. Тем самым пластика фантастической Жар-птицы противопоставлялась пластике царевен: они рисовались обыкновенными, хотя и опоэтизированными девушками, земными, но возвышенными. Персонажи Поганого царства были решены средствами гротеска... Пластика персонажей Поганого царства противопоставлялась и поэтичности царевен, и искрящейся в танце Жар-птице».
Балет был закончен к сроку, и труппа отправилась в Париж, куда после краткого отдыха от напряженной работы приехал и Стравинский. Премьера «Жар-птицы» состоялась 25 июня 1910 года на сцене Grand Opera в Париже. На ней присутствовал весь художественный бомонд: Марсель Пруст, Жан Жироду, Пьер Клодель, Морис Равель, Клод Дебюсси, Флоран Шмитт, Мануэль де Фалья. Успех был колоссальным. В один день ранее никому не известный русский композитор стал знаменитым.
Музыка Музыка балета — ярко красочная, наполненная оркестровыми эффектами, хотя и написана еще в традициях Римского-Корсакова, уже несет на себе отпечаток неповторимой индивидуальности автора. Сумрачные «ползущие» звучания Вступления рисуют зачарованный сад Кащея, его зловещее царство. «Пляс Жар-птицы» фантастичен, причудлив, с изобретательно варьируемой красочной оркестровкой. В медленном, женственном «Хороводе царевен» Стравинский использует русскую народную песню «По садику». Музыкальный колорит напоминает здесь «Волшебное озеро» Лядова с его тончайшей звукописью. «Поганый пляс Кащеева царства» — зловещий, словно неживой танец, красочен, насыщен острыми ритмическими перебивками, исполненными дикой стихийной силы и пульсирующими на протяжении почти всего номера.
Музыка Игоря Стравинского Музыкальный руководитель: Валерий Гергиев Либретто: Михаил Фокин Хореография: Михаил Фокин (1910) Реконструкция: Изабель Фокина, Андрис Лиепа Декорации и костюмы: Анна Нежная, Анатолий Нежный на основе оригинальных эскизов Александра Головина и Михаила Фокина Жар-птица: Ирма Ниорадзе Иван-Царевич: Илья Кузнецов Царевна-Ненаглядная краса: Анна Сысоева Кащей Бессмертный: Роман Скрипкин Запись 14 мая 2009 г. Продолжительность спектакля 51 мин.
Это сообщение отредактировал Agleam - 28-06-2019 - 00:25
Agleam
Женат
02-07-2019 - 22:24
Cityman 1714 - Кристоф Виллибальд Глюк /Christoph Willibald Ritter von Gluck/ (1714 - 15.11.1787), немецкий композитор, автор опер «Орфей и Эвридика», «Парис и Елена», «Ифигения в Тавриде».
К. В. Глюк — великий оперный композитор, осуществивший во второй половине XVIII в. реформу итальянской оперы-seria и французской лирической трагедии. Большая мифологическая опера, переживавшая острейший кризис, обрела в творчестве Глюка качества подлинной музыкальной трагедии, наполненной сильными страстями, возвышающей этические идеалы верности, долга, готовности к самопожертвованию. Появлению первой реформаторской оперы «Орфей» предшествовал долгий путь — борьба за право стать музыкантом, странствия, освоение различных оперных жанров того времени. Глюк прожил удивительную жизнь, целиком посвятив себя музыкальному театру.
скрытый текст
Глюк родился в семье лесничего. Отец считал профессию музыканта недостойным занятием и всячески препятствовал музыкальным увлечениям старшего сына. Поэтому еще подростком Глюк уходит из дома, странствует, мечтает получить хорошее образование (к этому времени он окончил иезуитскую коллегию в Коммотау). В 1731 г. Глюк поступил в Пражский университет. Студент философского факультета много времени отдавал музыкальным занятиям — брал уроки у знаменитого чешского композитора Богуслава Черногорского, пел в хоре церкви Св. Якова. Странствия в окрестностях Праги (Глюк охотно играл в бродячих ансамблях на скрипке и особенно любимой виолончели) помогли ближе познакомиться с чешской народной музыкой.
В 1735 г. Глюк, уже сложившийся профессиональный музыкант, едет в Вену и поступает на службу в капеллу графа Лобковица. Вскоре итальянский меценат А. Мельци предложил Глюку место камер-музыканта придворной капеллы в Милане. В Италии начинается путь Глюка как оперного композитора; он знакомится с творчеством крупнейших итальянских мастеров, занимается композицией под руководством Дж. Саммартини. Почти 5 лет продолжался подготовительный этап; лишь в декабре 1741 г. в Милане с успехом была поставлена первая опера Глюка «Артаксеркс» (либр. П. Метастазио). Глюк получает многочисленные заказы из театров Венеции, Турина, Милана и в течение четырех лет создает еще несколько опер-seria («Деметрий», «Поро», «Демофонт», «Гипермнестра» и др.), которые принесли ему известность и признание у достаточно искушенной и требовательной итальянской публики.
В 1745 г. композитор гастролировал в Лондоне. Сильнейшее впечатление произвели на него оратории Г. Ф. Генделя. Это возвышенное, монументальное, героическое искусство стало для Глюка важнейшим творческим ориентиром. Пребывание в Англии, а также выступления с итальянский оперной труппой братьев Минготти в крупнейших европейских столицах (Дрездене, Вене, Праге, Копенгагене) обогатили запас музыкальных впечатлений композитора, помогли завязать интересные творческие контакты, ближе познакомиться с различными оперными школами. Признанием авторитета Глюка в музыкальном мире стало его награждение папским орденом «Золотой шпоры». «Кавалер Глюк» — это звание так и закрепилось за композитором. (Напомним о прекрасной новелле Т. А. Гофмана «Кавалер Глюк».)
Новый этап жизни и творчества композитора начинается с переездом в Вену (1752), где Глюк вскоре занял пост дирижера и композитора придворной оперы, а в 1774 г. получил звание «действительного императорского и королевского придворного композитора». Продолжая сочинять оперы-seria, Глюк обращается и к новым жанрам. Французские комические оперы («Остров Мерлина», «Мнимая рабыня», «Исправленный пьяница», «Одураченный кади» и др.), написанные на тексты известных французских драматургов А. Лесажа, Ш. Фавара и Ж. Седена, обогатили стиль композитора новыми интонациями, композиционными приемами, ответили потребностям слушателей в непосредственно жизненном, демократическом искусстве. Большой интерес представляет работа Глюка в жанре балета. В сотрудничестве с талантливым венским хореографом Г. Анджолини был создан балет-пантомима «Дон-Жуан». Новизна этого спектакля — подлинной хореографической драмы — определяется во многом характером сюжета: не традиционно сказочного, аллегорического, но глубоко трагедийного, остро конфликтного, затрагивающего вечные проблемы человеческого бытия. (Сценарий балета написан по пьесе Ж. Б. Мольера.)
Важнейшим событием в творческой эволюции композитора и в музыкальной жизни Вены явилась премьера первой реформаторской оперы — «Орфей» (1762), Древнегреческий миф о легендарном певце Глюк и Р. Кальцабиджи (автор либр., единомышленник и постоянный сотрудник композитора в Вене) трактовали в духе строгой и возвышенной античной драмы. Красота искусства Орфея и сила его любви способны преодолеть все преграды — эта вечная и всегда волнующая идея лежит в основе оперы, одного из самых совершенных творений композитора. В ариях Орфея, в знаменитом соло флейты, известном также в многочисленных инструментальных вариантах под названием «Мелодия», раскрылся оригинальный мелодический дар композитора; а сцена у врат Аида — драматический поединок Орфея и фурий — осталась замечательным образцом построения крупной оперной формы, в которой достигнуто абсолютное единство музыкального и сценического развития.
За «Орфеем» последовали еще 2 реформаторские оперы — «Альцеста» (1767) и «Парис и Елена» (1770) (обе на либр. Кальцабиджи). В предисловии к «Альцесте», написанном по случаю посвящения оперы герцогу Тосканскому, Глюк сформулировал художественные принципы, которыми руководствовался во всей творческой деятельности. Не найдя должной поддержки у венской и итальянской публики. Глюк отправляется в Париж. Годы, проведенные в столице Франции (1773-79), — время наивысшей творческой активности композитора. Глюк пишет и ставит в Королевской академии музыки новые реформаторские оперы — «Ифигения в Авлиде» (либр. Л. дю Рулле по трагедии Ж. Расина, 1774), «Армида» (либр. Ф. Кино по поэме Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим», 1777), «Ифигения в Тавриде» (либр. Н. Гнияра и Л. дю Рулле по драме Г. де ла Туш, 1779), «Эхо и Нарцисс» (либр. Л. Чуди, 1779), перерабатывает «Орфея» и «Альцесту», сообразуясь с традициями французского театра. Деятельность Глюка всколыхнула музыкальную жизнь Парижа, вызвала острейшие эстетические дискуссии. На стороне композитора — французские просветители, энциклопедисты (Д. Дидро, Ж. Руссо, Ж. Д’Аламбер, М. Гримм), приветствовавшие рождение истинно высокого героического стиля в опере; его противники — приверженцы старой французской лирической трагедии и оперы-seria. Стремясь поколебать позиции Глюка, они пригласили в Париж итальянского композитора Н. Пиччинни, пользовавшегося в то время европейским признанием. Полемика между сторонниками Глюка и Пиччинни вошла в историю французской оперы под названием «войны глюкистов и пиччиннистов». Сами же композиторы, относившиеся друг к другу с искренней симпатией, остались вдалеке от этих «эстетических баталий».
В последние годы жизни, прошедшие в Вене, Глюк мечтал о создании немецкой национальной оперы на сюжет Ф. Клопштока «Битва Германа». Однако тяжелая болезнь и возраст препятствовали осуществлению этого плана. Во время похорон Глюкз в Вене исполнялось его последнее произведение «De profundls» («Из бездны взываю...») для хора и оркестра. Этим своеобразным реквиемом дирижировал ученик Глюка — А. Сальери.
«Эсхилом музыки» назвал Глюка страстный поклонник его творчества Г. Берлиоз. Стилистика музыкальных трагедий Глюка — возвышенная красота и благородство образов, безупречность вкуса и единство целого, монументальность композиции, опирающейся на взаимодействие сольных и хоровых форм, — восходит к традициям античной трагедии. Созданные в эпоху расцвета просветительского движения накануне Великой французской революции, они ответили потребностям времени в большом героическом искусстве. Так, Дидро писал незадолго до приезда Глюка в Париж: «Пусть появится гений, который утвердит подлинную трагедию... на лирической сцене». Поставив своей целью «изгнать из оперы все те дурные излишества, против которых уже долгое время тщетно протестовали здравый смысл и хороший вкус», Глюк создает спектакль, в котором все компоненты драматургии логически целесообразны и выполняют определенные, необходимые функции в общей композиции. «...Я избегал демонстрировать нагромождение эффектных трудностей в ущерб ясности», — сказано в посвящении «Альцесты», — «и я не придавал никакой цены открытию нового приема, если таковой не вытекал естественно из ситуации и не был связан с выразительностью». Так, хор и балет становятся полноправными участниками действия; интонационно выразительные речитативы естественно сливаются с ариями, мелодика которых свободна от излишеств виртуозного стиля; увертюра предвосхищает эмоциональный строй будущего действия; относительно законченные музыкальные номера объединяются в большие сцены и т. д. Направленный отбор и концентрация средств музыкально-драматической характеристики, строгое соподчинение всех звеньев большой композиция — вот важнейшие открытия Глюка, имевшие огромное значение как для обновления оперной драматургии, так и для утверждения нового, симфонического мышления. (Расцвет оперного творчества Глюка приходится на время интенсивнейшего развития крупных циклических форм — симфонии, сонаты, концепта.) Старший современник И. Гайдна и В. А. Моцарта, тесно связанный с музыкальной жизнью и художественной атмосферой Вены. Глюк, и по складу творческой индивидуальности, и по общей направленности исканий примыкает именно к венской классической школе. Традиции «высокой трагедии» Глюка, новые принципы его драматургии получили развитие в оперном искусстве XIX в.: в творчестве Л. Керубини, Л. Бетховена, Г. Берлиоза и Р. Вагнера; а в русской музыке — М. Глинки, исключительно высоко ценившего Глюка как первого среди оперных композиторов XVIII в.
Музыка из этого видео Подробнее... Оформите подписку YouTube Premium и слушайте музыку без рекламы Композиция I. Allegro Исполнитель Naxos:unknown artist Альбом Gluck: Symphonies Лицензиар AdShare MG for a Third Party (от лица компании "Naxos") Композиция II. Andante Исполнитель Naxos:unknown artist Альбом Gluck: Symphonies Лицензиар AdShare MG for a Third Party (от лица компании "Naxos") Композиция III. Allegro Исполнитель Naxos:unknown artist Альбом Gluck: Symphonies Лицензиар AdShare MG for a Third Party (от лица компании "Naxos")